Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова

— Да с такими расспросами не вдруг подступишься! — сказал Дарко и махнул рукой, отгоняя курицу. — С умом надобно, значит, потому как глядят косо да шлют к волхву…

Всё же он услыхал краем уха в придорожной корчме, как мужики толкуют о каком-то колдуне. Подсел, разговорил их, и они рассказали, что знают.

Жили они в Каменных Маковках, и колдун был оттуда. Никто не ведал, вправду ли он с нечистою силой знается или слухи лгут. Угрюмым был, неразговорчивым. Ходили к нему люди из других мест, а для чего ходят — молчали. Порою и он уходил, и опять никто не ведал, куда. У себя, в Каменных Маковках, никому он колдовством помогать не брался, оттого никто и не мог бы твёрдо сказать, кто он таков есть. Тоже мудро: если засуха сгубит посевы или придёт скотья хворь, никто его не обвинит, камнями не забьёт и в срубе жечь не станет.

— Да он, как помирал, во всём сознался, — подавшись к Завиду, сказал Дарко и опять махнул на курицу: — Ну, кыш!

— Так он помер? — нетерпеливо спросил Завид. — В чём сознался? Не томи!

Громыхнуло. Упали первые капли, тёмные, крупные, и сразу остро запахло землёй. Дарко поднял голову, поглядел, защитит ли их тут кровля от дождя, и остался недоволен. Куры, однако же, всё греблись да купались, расставив перья, будто не верили, что польёт.

— В нынешний цветень и помер, — задумчиво сказал Дарко, — да таково дивно… Жаворонок его убил.

Завид и так пытался ни слова не упустить, а тут и вовсе в слух обратился.

Льётся рассказ, и видит Завид будто воочию нелюдимого мужика, к которому отчего-то пристала птица. Идёт куда мужик, тут жаворонок с неба падёт, вокруг вьётся, в лицо метит. Тянет ведро из колодца — птица оттуда порхнёт. Снимет он холстину с корчаги либо крышку ларя подымет — и там птица. Неладное дело! Разговоры уж идут всякие. Колдун тот мужик или нет, а с жаворонком ничего поделать не может. В избе запираться стал.

Да принёс ему жаворонок на кровлю горящую лучину. Кровля затлела, полез мужик её тушить, а жаворонок опять налетел, да клюёт, да крыльями бьёт. Стал мужик отмахиваться, да оступился, наземь упал и убился.

— Погоди-ка, — сказал Завид, — как убился? Ты говорил, он в чём-то сознаться успел.

— Ах ты, — сказал, почёсывая в затылке, увлёкшийся Дарко. — Так ведь не сразу помер, значит. Лежал в избе да помирал, долго мучился, не шла к нему смерть, инда кровлю разбирать пришлось. Да сознался он, что однова сотворил совсем уж дурное дело — проклял мальчонку, потому как рубаха проклятого ему для чего-то надобна была. Сознался, тут и дух испустил. Схоронили его вниз лицом, с камнем во рту, подрезали пятки, завалили могилу камнями. Прилетел к ней жаворонок, запел, порхнул — и боле уж его не видали.

— Да зачем же ему рубаха? — удивлённо спросил Завид. — Что в ней за прок?

— Будто я знаю, — пожал плечами Дарко. — Что я тебе, колдун? Поглядим, не польёт ли, да и едем домой. Потолковали мы с мужиками и думаем, проклятье-то со смертью колдуна могло утратить силу, так что боле ты не проклятый, значит. Вот и нечего жизнь себе ломать. В терем ежели полезешь да попадёшься, не пощадят!

Призадумался Завид. Он-то счёл, Радимовы травы не причинили вреда оттого, что тела не коснулись, а это, может, оттого было, что колдун уж помер. Подумал так-то да сказал:

— Не вернусь я к Невзору, не с руки мне это. Ежели я свободен, так мне помощь ваша не надобна, а как жить, сам выбираю. У вас я лишний, а здесь для меня дело имеется особое.

— Это что ж за дело? — нахмурился Дарко. — Доведут тебя до беды! Брось, поедем домой.

Молчит Завид. Что за дело, и сам ещё не знает, оттого и сказать нечего. Только что ж ему, возвращаться, опять неведомо кем быть, даже не работником, а так? Каждый там над ним смеётся.

— Ишь, упрямый, в ступе его пестом не умелешь! — говорит Дарко. — Поедем!

— Вы-то и без меня справитесь, а тут я надобен, заменить некем. Не стану я людей подводить.

— Вот дурень! Да уж найдут, кем заменить. Об Умиле ещё подумай, нешто не хочешь её повидать?

— Что мне… — сказал Завид севшим голосом. — То я ей надобен, то не надобен, то опять меня подавай — я этак-то не хочу, не по нраву мне это. Уж сказала, что знать не хочет, и быть по сему. Передай, чтоб забыла меня.

Он поднялся и отошёл. Поднялся и Дарко и только крякнул, уперев руки в бока.

Постояли, помолчали, а после ещё поспорили. Оба уже сердятся, один уговаривает да стращает, другой отмахивается. Ни к чему этот спор не приводит.

Всё-таки дождь обманул, не пошёл. Запятнал землю, да и просох, и облака, истончившись, прорвались. Заголубело небо. Косой солнечный луч пролёг через близкое поле, вызолотил рожь, будто клинышек дозрел раньше срока.

Видит Дарко — не переспорить ему Завида. Покачал головой, с виду будто огорчился. Говорит:

— Распогодилось, поеду я, значит. Так помни, ежели что, место тебе завсегда найдётся. Будет туго, ворочайся, слышь-ко?

Завид обещает, а сам думает: что ему туда-сюда метаться? Ведь недаром говорят: подумав, решайся, а решившись, не передумывай. Вернуться-то не беда — беда, если всё пойдёт по-старому. Тишило его в другой раз уж не примет, Первуша не заступится. Век тогда лишним у Невзора жить — велика радость!

Распрощались они. Дарко вздохнул, да и пошёл за своей лошадёнкой, а Завид решил, чем у постоялого двора крутиться да в чужие миски заглядывать, отправиться в город, на торг.

На дорогу то тень наползёт, то солнце выглянет да ослепит. Идёт Завид и всё думает, вправду ли Умила хотела его повидать, или Дарко приврал. Отчего она так переменилась — уж не оттого ли, что ей любо его рядом держать, будто пса на цепи, которого и не приласкают, и не отпустят? Нет, она, пожалуй, не такова.

Поняла, что он уйдёт, да только теперь и решила просить прощения… А если рассудить, в чём её вина? Неласковой стала, так ведь и он, не подумав, её напугал. Теперь-то совестно припоминать, как гнал её через лес, будто волк зайчонка, а сам-то в одном тулупе. Хорош! Ещё и за то, что она ему жизнь спасла, так и не поблагодарил.

Идёт Завид, щёки горят. Свою обиду пестовал, а каково Умиле, и не