Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

— Взгляните также на ложку, — произнес в ответ Бурдо. — Она из чистого серебра!

— А это значит, что наш заключенный содержался в платной камере! Мы приказали поместить его в секретную одиночку, чтобы избежать возможного общения с посетителями тюрьмы, нам доложили об исполнении приказа, а на деле… Главный свидетель, единственная нить из запутанного клубка — и та порвалась у нас меж пальцев.

Двое сторожей погрузили тело на носилки и в сопровождении Семакгюса и Сансона понесли его в мертвецкую. Николя и инспектор потратили больше часа, расспрашивая тюремщиков и сторожей. Оказалось, около восьми часов вечера какой-то мужчина, не старый, но и не слишком молодой, не высокий, но и не низенький, словом, без единой приметной черты, так что узнать его никто не брался, одетый, как обычно одевается кухонная прислуга, явился в тюрьму и заявил, что принес Казимиру обед. Тюремщики, разумеется, удивились, но ни у кого не закралось подозрений, ибо дело, по которому раб сидел в заточении, слыло исключительно загадочным. И обращались с ним не как с обычным преступником, и поместили в просторную камеру. Но, главное, неизвестный сослался на комиссара Ле Флока, и, разумеется, его тотчас пропустили. Трапезу передали заключенному, а вскоре раздались жуткие стоны. Пока отпирали дверь, несчастный негр уже скончался.

— Какое самообладание, — подумал Николя, — и какая изобретательность! Хотя, в сущности, нет ничего проще: некто, скорее всего в гриме, прикрываясь именем служителя правосудия, принес, как это заведено для узников платных камер, еду, приготовленную за пределами тюрьмы. Обед передают тюремщику, тот проверяет, все ли счета оплачены, и относит тарелки в камеру. С узником он не разговаривает, а тот, ничего не заподозрив, радуется неожиданному подарку и с жадностью набрасывается на еду. Какая низость и какое коварство! Николя содрогнулся, представив себе, что и эту жертву могли бы приписать ему, если бы со вчерашнего вечера он постоянно не был на виду; следовательно, убийца этого не знал, а значит, по крайней мере на сегодня он потерял след Николя. Но комиссар был готов держать пари, что рано или поздно его неведомый враг вновь объявится.

Вскрытие тела Казимира состоялось ранним утром, как только оба анатома раздобыли необходимые инструменты и несколько крыс. Процедура прошла быстро, вывод сделан однозначный: узник отравлен неизвестным ядом, подмешанным в пищу. На этот раз присутствие яда не связывали с пряностями, и Николя заключил: толченые семена гаитянского перца добавили в молочно-яичный напиток Жюли Ластерье с целью навести подозрение сначала на Казимира, а потом и на него самого. Отравитель — наверняка тот же самый — снова безнаказанно совершил преступление. Только теперь он не пытался скрыть природу использованного им яда. К сожалению, как справедливо заметил Бурдо, поиски мнимого слуги из съестной лавки, проникнувшего в тюрьму, сведутся к поискам иголки в стоге сена. Если даже Мальво и молодые люди, присутствовавшие в тот вечер на улице Верней, бесследно растворились в воздухе, и многие уже сомневаются в их существовании, то убийцу Казимира найти и вовсе невозможно.

Николя попросил Бурдо вновь допросить Юлию, подругу покойного, пребывавшую после ареста в состоянии крайней подавленности. Наконец он приказал поднять на ноги всех парижских полицейских агентов и осведомителей, а особенно Сортирноса, чья ловкость и прозорливость творили чудеса. Координировать действия и доставлять донесения в дежурную часть Шатле поручили Рабуину. Пока он отдавал свои приказы, комиссар пытался поймать мелькнувшую у него мысль относительно гаитянского перца. Ему казалось, что некая важная деталь, о которой все почему-то забыли, постоянно напоминает ему о себе, но так как у него не хватает времени ее обдумать, она вновь скрывается в темных углах его памяти. Так ничего и не вспомнив, он решил, что в нужный момент она, как это часто случалось, сама напомнит о себе.

Выйдя из Большого Шатле, он направился к декану Гильдии королевских нотариусов. Поднявшийся ветер свистел меж речных берегов, разрывая плотную завесу тумана. Очищенные от туч квадратики неба сияли голубизной, словно над городом раскинулась огромная шахматная доска. Мэтр Бонтан, подобно многим старикам, наверняка вставал рано, но явиться к нему, когда он только что выбрался из кровати, Николя посчитал нарушением приличий. Чтобы не выглядеть излишне навязчивым, он, сдерживая свой порыв, медленно шел пешком, обдумывая предстоящую встречу и возлагая на нее большие ожидания. Под ногами хлюпала жидкая черная грязь, и он поздравил себя с тем, что не стал менять кавалерийские сапоги на башмаки. Пройдя набережные Бурбон, Межиссери и Эколь, он по улице Пули добрался до улицы Сент-Оноре. Впереди вырисовывались высокие дворцовые постройки с галереями, к ним вела улица Сен-Тома-дю-Лувр. Мэтр Бонтан проживал в зажиточном доме, расположенном напротив особняка Лонгвиль. В этом особняке, приобретенном Генеральным откупом, располагалось одно из управлений, занимавшихся сборами налогов. Сартин объяснил Николя, каким огромным влиянием в государстве обладает финансовая компания, именуемая Генеральным откупом, и как она скупает все больше и больше зданий. Лаборд утверждал, что если не остановить генеральных откупщиков, то вскоре вершителями судеб королевства станут семьсот управляющих этой компанией, а вовсе не король и его министры. Тридцать тысяч служащих прямо или косвенно зависели от Генерального откупа, работая на него по всему королевству. Николя с удивлением узнал, что управляющих в Генеральный откуп набирали по конкурсу, а потом заставляли их проходить определенную подготовку, дабы они могли исполнять свои обязанности вплоть до самой старости. Служащие Откупа получали пенсию, гарантированную специально созданным для этого фондом, вкладчиками которого являлись как служащие, так и компания[39]. Народ не переставал возмущаться растущей властью откупщиков, считая их ответственными за налоговое бремя и суровые времена.

Войдя в контору, комиссар с удовлетворением отметил, что не забыл засунуть за обшлаг рукава рекомендательное письмо Ноблекура. Пока он лавировал между столов, в нем оживали воспоминания о годах юности, проведенных в нотариальной конторе в Ренне, где также пахло чернилами, пергаментом и плесенью, а молодые люди с нездоровым цветом лица, обливаясь потом, целыми днями скрипели перьями по бумаге, изготовляя копии для нотариального заверения. При его появлении несколько подростков робко подняли головы и повернулись в его сторону; глядя на них, он вспомнил себя в далеком прошлом. По мере того, как он поднимался по лестнице, едкий запах кошачьей мочи все сильнее ударял ему в нос и наконец стал настолько нестерпим, что ему пришлось прибегнуть к проверенному средству — понюшке табаку, спасавшей полицейских от запахов разложения во время вскрытий в подвалах мертвецкой. На втором этаже его встретил почтенного возраста лакей, одетый в черное, с круглым плоеным воротником, сменившим от многочисленных стирок белый цвет на серый.

Жилище мэтра оказалось просторным, мрачным и запыленным. Едва он вошел, как изо всех углов к нему устремились десятки кошек и принялись обнюхивать его, не давая двигаться дальше. Одни ластились к нему, другие, недоверчивые, держались на расстоянии и лишь шипели, недовольные вторжением незнакомца. Аккуратно, чтобы не наступить на чей-либо хвост, он прошел в прихожую, обставленную высокими шкафами из почерневшего дуба, бывшими в моде более полутора веков назад; тисненая кожа на стенах как нельзя лучше гармонировала со старинными шкафами. Николя провели в библиотеку, служившую одновременно рабочим кабинетом; на расставленных вдоль стен этажерках высились старинные фолианты. Помещение освещал большой церковный светильник; запах дешевого воска соперничал с ароматом кошачьей мочи.

В готическом стуле с высокой спинкой, устроившись среди подушек, сидел крошечный, закутанный в меха человечек с лысой головой и беззубым ртом. Глаза его за толстыми увеличительными стеклами очков взирали на посетителя с плохо скрываемой яростью. Из-под меха, из каждой складки, выглядывали кошачьи морды; рассмотрев посетителя, любопытные зверьки вновь исчезали в складках одежды своего хозяина.

— С какой целью вы нарушили мой покой? — спросил скрипучий голос.

— Мэтр — проговорил Николя, — ваш друг, господин де Ноблекур, поручил мне передать вам эту записку.

Он шагнул к нотариусу, и тут же огромный черный кот метнулся к нему навстречу и, ощерив пасть и вздыбив шерсть, зарычал; его изогнутый хвост плавно выгибался, напоминая рассерженную змею.

— Успокойся, Аякс, хороший котик!

С оскорбленным видом кот медленно ретировался. Нотариус взял письмо и принялся его читать.

— Старый разбойник вспоминает, что я еще жив, только когда ему от меня что-то нужно! — проворчал он. — Ладно, я буду паинькой и исполню его прихоть. Говорите, что вам угодно? Да садитесь же!