Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Чтение завершилось под восторженные возгласы сотрапезников.

— А какой нектар оросит это великолепие? — поинтересовался Бурдо.

— Красные бордосские вина с виноградников Фронсака, подарок маршала Ришелье господину де Ноблекуру, который прислал мне несколько бутылок, дабы, благодаря столь деликатному и благородному поступку мысленно присутствовать на нашем ужине. Мы выпьем их за его здоровье, а также…

Он вытащил из ведерка со льдом бутылку удлиненной формы.

— …рейнское белое вино, eiswein, чаще всего именуемое ледяным вином. Представьте себе виноград, естественным образом замерзший на лозе в осеннем тумане. Собранный задолго до рассвета виноград тотчас помещают в traubendrucker, иначе говоря, в давильню, дабы скопившийся в ягодах лед не успел растаять и не разбавил бы вязкий и ароматный сахаристый сироп, выходящий из виноградного жома.

— И где изготовляют это чудо?

— В Германии, в области Рейнгау, возле Йоханнисберга.

— Я не знал, что вы говорите по-немецки, — произнес Николя.

— Вы еще многого обо мне не знаете, — загадочно ответил Семакгюс.

Ужин напоминал великолепно оркестрованную симфонию. Обычно молчаливый Сансон постепенно разговорился и, как отметил Николя, говорил гораздо больше, чем в присутствии супруги. Сладость ледяного вина и тонкость вина из Фронсака оживляли беседу. Снуя вокруг стола, Ава время от времени нежно опускала руку на плечо Семакгюса, отвечавшего ей понимающим заговорщическим взглядом. Неисправимый либертен, похоже, угомонился и остепенился. Николя полагал, что проблемы со здоровьем заставили корабельного хирурга упорядочить личную жизнь и научили находить очарование в том, что он имеет: в гостеприимном доме и давней связи, позволявшей дать выход его темпераменту. Последствия обращения либертена читались на его счастливом багровом лице, где на смену следам бурных бессонных ночей пришло достойное спокойствие довольного жизнью человека. Кульминацией ужина стало появление рыбного паштета. Тотчас призвали Катрину — поведать всем рецепт его приготовления.

— Итак, господа, надопно сделать фарш из угря и карба. Карба Ава кубила неделю назад, огромную такую чушку, и дерзала его в почке с вотой, чтопы ушел запах тины. Затем карба брибравили солью, берцем, мускатом, и шлеб — на фарш, а фарш помезтили в маленький котелок с крышкой, который брежде изнутри намазали маслом, а зденки фыложили кожей карба. Потом боложили слой фарша толщиной в болдюйма, а сферху трюфеля, сморчки, щучью беченку, небо карпов, и фсе змешали с маслом. Потом знова боложили злой фарша, как делают баштет. Накрыли зерепряной тарелкой и позтавили к огню, а ботом поворачивали его, помешивая его зодержимое. Ботом выложили готовый баштет на глупокое плюдо и болили зоком лимона и босыпали очищенными фисташками.

Раздались бурные аплодисменты, и лицо Катрины зарделось от гордости.

— Изысканный вкус, — заявил Николя, всегда отдававший предпочтение гастрономическим контрастам, — хрустящая корочка сверху и нежный фарш внутри!

— Самое прекрасное — это сочетание рыбьего неба и рыбьей печени, придающее блюду плотность, не отягощая при этом желудок, а также аромат, исходящий от всего сооружения, — добавил Бурдо.

— Спрыснем, спрыснем! — пропел Сансон, скинувший свой новый зеленый фрак и потрясая стаканом. — Вот он, подлинный непентес[37], он развеселит нас и прогонит мрачные мысли!

Они принялись наперебой обсуждать модные спектакли и городские сплетни. По словам Семакгюса, весь Париж говорил только об арестованных в Лондоне французских полицейских, которых якобы послали туда убить гнусного памфлетиста Тевено де Моранда. После ужина, когда, согласно заведенному в доме обычаю, настало время смаковать выдержанный ром из хозяйских запасов, напиток, который, по утверждению Семакгюса, по меньшей мере, дважды обогнул Землю, разговор вновь вернулся на улицу Верней. Ловко уйдя от прежней темы, Бурдо напомнил всем, с какой целью они здесь сегодня собрались.

— Господа, для внесения ясности в расследование и для безопасности комиссара Ле Флока мне бы хотелось уточнить одну маленькую деталь.

Торжественное вступление вернуло прежнее внимание, рассеявшееся под влиянием алкогольных паров и приятного дремотного состояния как следствие пиршества.

— Действительно ли госпожа де Ластерье, — продолжал инспектор, — вступила в плотское сношение в вечер своей гибели? После вскрытия ни один из вас не ответил мне четко на этот вопрос.

Сансон и Семакгюс, сразу протрезвев, переглянулись, но ни один не решился ответить.

— Это потому, — начал наконец корабельный хирург, — что в этом случае ничего нельзя сказать с уверенностью.

— Так все же: да или нет? — настаивал Бурдо.

— Честно говоря, возможны оба варианта.

— Состояние органов не опровергает ни одну из гипотез, — добавил Сансон.

— Уточните ради всего святого!

— Понимаете, — промямлил Семакгюс, — есть различные способы определить, произошло ли сношение; в нашем случае это подтверждается собранной нами вязкой жидкостью. Но, возможно, ничего и не было…

— И все же я настаиваю, — упорствовал Бурдо. — Это очень важно для следствия. Главная загадка вечера и последующих событий до сих пор не решена, а решение ее во многом зависит от того, поверят или нет некоему капельмейстеру, пытающемуся нас убедить в том, что Николя провел со своей любовницей часть той ночи.

— И все же, — повторил Семакгюс, видя поддержку Сансона, — мы не можем произнести безапелляционный вердикт. Ибо не исключено, что речь идет о розыгрыше…

В комнате повисло задумчивое молчание. Внезапно раздался глухой частый стук, вбежала Ава и объявила, что какой-то человек срочно желает видеть инспектора Бурдо. Инспектор встал и последовал за кухаркой. Вернулся он очень быстро.

— Господа, мрак сгущается. Казимир найден мертвым у себя в камере в Шатле. Его отравили.

VIII

ТУПИК

Несчастный случай, как сегодня, так и вчера,

Загадка,

И горести терзаний над разгадкой вздымают волны

Судеб океана.

Среда, 19 января 1774 года

Часы показывали чуть больше полуночи; они решили немедленно возвращаться в Париж. Семакгюс поехал с ними, дабы без промедления осмотреть жертву вместе с Сансоном. Сообщение о гибели Казимира произвело на всех гнетущее впечатление. По причине неожиданного потепления образовался туман, окутавший плотным одеялом сады предместий. В городе, где капельки тумана смешивались с дымом из тысяч каминных труб, видимости не было никакой, что крайне затрудняло продвижение вперед. Лошади фыркали, трясли мордами и отказывались двигаться в окружавшем их непроницаемом супе. Близость реки увеличивала риск; фонари и факелы, которыми пытались осветить себе дорогу запоздалые прохожие, меркли или гасли вовсе.

Наступила минута, когда кучеру пришлось спуститься вниз и, взяв лошадей под уздцы, наощупь двигаться вперед, осторожно ступая по земле и проводя руками по стенам домов, пытаясь понять, где следует свернуть. Желая развеять давящую тишину, Николя напомнил своим товарищам, что несколько лет назад, зимой, туман достиг такой густоты, что среди бела дня пришлось нанимать слепых из лечебницы Кенз-Ван для сопровождения пешеходов и экипажей в разных кварталах города. Вознаграждение слепых проводников доходило до пяти луидоров, ибо их знание парижских улиц превосходило даже знания рисовальщиков и картографов, составляющих планы города. Однако беседу никто не поддержал. После моста Руаяль ориентироваться в пространстве стало легче. Вернувшись на козлы, кучер свернул на набережную и ехал по ней до самого моста Менял, что возле Шатле.

В старой королевской тюрьме суетились приставы с серьезными лицами, сторожа и тюремщики. Николя и его товарищей проводили на второй этаж, где подозреваемый, содержавшийся, согласно предписанию, в одиночке, пребывал в сравнительно просторном помещении, резко отличавшимся от гнусных клетушек с гнилым воздухом, куда свет проникал только через крошечные отдушины на одном уровне с полом. Едва они вошли, как в нос им ударило зловоние; при свете факелов они увидели скорчившееся на соломе тело. Покойник лежал на боку, поджав ноги и сцепив руки на уровне живота; голова откинута назад, налитые кровью глаза вылезли из орбит, рот с кровавыми потеками открыт. Пока Сансон и Семакгюс хлопотали вокруг трупа, оба сыщика внимательно осмотрели камеру. Смерть подотчетного ему заключенного, а особенно самоубийство, всегда производили на Николя тяжелейшее впечатление, и он упрекал себя за недосмотр. В его практике бывали подобные случаи, и всякий раз немым укором пред взором его вставал образ старого солдата, которого нужда толкнула на путь преступления[38]. Недоеденное рагу из колбасок с фасолью в фаянсовой тарелке и глиняный кувшин с остатками хорошего вина нисколько не напоминали тюремную трапезу, и изрядно удивленный Николя, сообщив об этом Бурдо, велел узнать, откуда в камеру попали эти гастрономические изыски.