Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

— За что?

— Попался на том, что занимался сексом в библиотеке, — буднично сообщает Декл.

Затем поднимает палец и добавляет вполголоса:

— Что, кстати, и поныне не приветствуется, но теперь за это не жгут.

Значит, Неразрывный Каптал все-таки постепенно добивается прогресса.

— В общем, он уволок стопку кодексов и какие-то серебряные вилки с ложками — у нас в те годы была роскошная столовая. И заодно сгреб пуансоны для Gerritszoon. Кто-то считает, что это была месть, но, думаю, это было скорее отчаяние. Хорошим знанием латыни в Нью-Йорке не прокормишься.

— Вы сказали, его схватили?

— Да. На книги он покупателей не нашел, так что их мы вернули. Ложек след простыл. И пуансонов — они тоже ушли. С тех пор не обнаруживались.

— Странная история. И что?

— Я хочу, чтобы вы их нашли.

Хм.

— Серьезно?

Декл улыбается.

— Абсолютно. Я понимаю, что они могут лежать на дне какой-нибудь свалки. Но также возможно, — его глаза блестят, — что они спрятаны на виду у всех.

Маленькие кусочки металла, пропавшие сто лет назад. Наверное, проще разыскать Пенумбру, обходя дом за домом.

— Я думаю, вам это по силам, — продолжает Декл. — По-моему, вы очень изобретательны, у вас большой ресурс.

Еще раз:

— Серьезно?

— Черкните мне, когда найдете. Festina lente.

Он улыбается, и окошко чата чернеет.

Ну вот, теперь я злюсь. Я рассчитывал, что Декл поможет мне. А он дает мне домашнее задание. Невыполнимое задание.

Но: «По-моему, у вас большой ресурс». Такого мне еще не приходилось слышать. Задумываюсь над этим словом. Ресурс. Думая о ресурсах, я сразу вспоминаю Нила. Но может, Декл и прав. Все, чего я добился, сделано с чьей-либо помощью. Я знаю людей с особыми умениями и знаю, как сложить эти умения вместе.

И если подумать, у меня есть и на эту задачу ресурс.

В поисках старинного и непонятного, загадочного и значительного я обращаюсь к Оливеру Грону.

Когда Пенумбра исчез и магазин закрылся, Оливер так проворно перескочил на новую работу, как будто она уже была у него в кармане, полагал я. Он устроился в «Пигмалион», один из подлинно независимых крепких книжных магазинов, открытый участниками «Движения за свободу слова»[20] на Энгельс-стрит в Беркли. И вот мы с Оливером сидим в тесном пигмалионовском кафетерии, втиснутом позади вальяжно раскинувшейся секции продовольственной политики. Ноги у Оливера слишком длинные для такого маленького столика, поэтому он вытягивает их в сторону. Я жую коржик с малиной и ростками фасоли.

Похоже, Оливер доволен своей новой работой. «Пигмалион» громадный магазин, почти целый городской квартал, набитый книгами и чрезвычайно хорошо организованный. Яркие цветные квадраты на потолке обозначают границы между отделами, а по полу проведены узкие полоски тех же цветов, сплетающиеся в узоры, будто дорожки на печатной плате. Когда я пришел, Оливер перетаскивал охапку тяжелых томов в секцию антропологии. Может быть, его крепкое сложение выдает в нем не библиотекаря, а регбиста.

— Ладно, что такое пуансон? — спрашивает Оливер.

Его знания о загадочных объектах не столь глубоки после рубежа двенадцатого столетия, но меня это не пугает.

Я объясняю, что система ручного набора держится на металлических буковках, которые составляются в строки, складывающиеся в свою очередь в страницы. Сотни лет эти буковки изготавливались по одной, каждая отливалась вручную. Для такого литья нужна матрица, шаблон, вырезанный из твердого металла. Этот шаблон и назывался пуансоном, и на каждую букву имелся свой пуансон.

Оливер молчит, смотрит отстраненно. Потом говорит:

— Ага, значит, послушай. В мире есть всего два типа предметов. Это прозвучит диковато, но… у одних предметов есть аура. У других нет.

Что ж, ставлю на ауру.

— Мы говорим об одной из главных реликвий многовекового культа.

Оливер кивает.

— Отлично. Бытовые предметы… домашний скарб?

Исчезли.

Он щелкает пальцами: пшик.

— Большое везение, если случается найти, к примеру, роскошную салатницу. Но религиозные реликвии? Ты не поверишь, сколько ритуальных сосудов до сих пор в ходу. Никому не хочется быть обалдуем, который выкинул ритуальную чашу.

— Значит, мне повезло, что быть обалдуем, который выкинул Gerritszoon, тоже никто не хочет.

— Ага, и если кто-то его украл, это добрый знак. Кража — одна из лучших судеб, которые могут выпасть предмету. Краденое в обороте. Его не засасывает земля.

Тут он плотно сжимает губы.

— Но не слишком обнадеживайся.

Поздно, Оливер. Я проглатываю остатки коржика и спрашиваю:

— Ладно, если ты знаешь ауру, дальше что?

— Если эти пуансоны существуют где-нибудь в моем мире, — говорит Оливер, — есть место, где ты их обнаружишь. Тебе нужен доступ в Инвентарную таблицу.

Первый класс

Табита Трюдо — лучшая подружка Оливера по Беркли. Невысокая, плотная, в русых кудряшках и с густыми внушительными бровями за толстыми стеклами темных очков. Теперь она заместитель директора самого загадочного музея всей Области Залива, крошечного помещения в Эмеривилле под названием «Калифорнийский музей вязальных искусств и вышивальных наук».

Оливер познакомил нас по электронной почте и объяснил Табите, что у меня особое дело, которому он сочувствует. Еще он дал мне тактический совет: небольшое пожертвование не повредит. К сожалению, любое разумное пожертвование составило бы не меньше 20 процентов всего моего состояния, но у меня есть еще покровитель, так что я ответил Табите и сообщил, что, возможно, смогу передать тысячу долларов (от Фонда Нила Ша в поддержку женщин в искусстве), если она мне поможет.

Увидев ее в музее — посвященные называют это место просто Спицей, — я тут же чувствую родство, потому что Спица — почти такое же странное заведение, как магазин Пенумбры. Это бывшее здание школы, одно большое помещение, оснащенное яркими дисплеями и детскими интерактивными стендами вдоль стен. У входа в широком ведре, будто мечи и копья, выставлены вязальные спицы: толстые, тонкие, одни из яркого пластика, другие из дерева, выточенные в форме человеческого тела. Сильно пахнет шерстью.

— Много у вас тут народу бывает? — спрашиваю я, разглядывая одну из деревянных спиц.

Прямо тотемный столб, только совсем тоненький.

— Да не мало, — отвечает Табита, приподнимая очки. — В основном, школьники. Сейчас как раз к нам едет автобус, так что с вашим делом лучше не затягивать.

Она сидит за администраторской стойкой, на которой стоит небольшая табличка: «Вход свободный, пожертвования пряжей». Я нашариваю в кармане чек от Нила и выкладываю на стойку. Табита принимает его с улыбкой.

— Приходилось работать на таком? — спрашивает она, щелкая клавишу на голубом компьютерном терминале. Терминал звучно бибикает.

— Никогда, — признаюсь я. — Два дня назад вообще не знал, что такие есть.

Табита куда-то смотрит, и я следую за ее взглядом: на тесную музейную стоянку из-за угла въезжает школьный автобус.

— Ну вот, — говорит Табита, — как раз такой. Разберетесь. Только не раздавайте наши экспонаты другим музеям.

Я киваю и проскальзываю за стойку, меняясь местами с Табитой. Она порхает по музею, выравнивая стулья и протирая пластиковые столы антисептическими салфетками. А у меня свои дела: Инвентарная таблица запущена.

Как я узнал от Оливера, Инвентарная таблица — это огромная база данных, где учтены все артефакты из всех музеев, какие только есть где-либо. Она ведется с середины двадцатого столетия. В те времена она работала на перфокартах, которые передавали, копировали, хранили в каталогах. В мире, где предметы постоянно перемещаются — с третьего подвального уровня запасника в экспозиционный зал или в другой музей (который может находиться в Бостоне или в Бельгии) — это насущная необходимость.

Инвентарной таблицей пользуются все музеи на свете, от самых скромных местных краеведческих до богатейших национальных собраний, и в каждом из них стоит точно такой же монитор. Это Блумбергский терминал древностей. О любом новом артефакте, найденном или купленном, делается запись в этой музеологической матрице. Если же он продан или сгорел дотла, запись уничтожается. Но покуда любой клочок полотна, листок серебра или осколок камня хранится в музее, все равно каком и где, он числится в таблице.

Инвентарная таблица помогает ловить фальсификаторов: каждый музей настраивает свой терминал на отслеживание новых записей о предметах, подозрительно схожих с артефактами, имеющимися в его собрании. И если Инвентарная таблица поступлений подает тревожный сигнал, значит где-то кого-то только что надули.

Если мои пуансоны попадут в какой-нибудь музей, их занесут в Таблицу. Мне нужно всего минуту посидеть на терминале. Но вообще-то в любом законопослушном музее куратор от такой просьбы придет в ужас. В этом культе терминалы составляют секретное знание. Потому-то Оливер и предложил найти черный ход: маленький музей с хранителем, сочувствующим нашему делу.