Под черной звездой - Петр Францев

ЖАЛОБА НЕБУ

Мы не надолго в этот мир пришли И слезы, скорбь и горе обрели. Мы наших бед узла не разрешили Ушли и горечь в сердце унесли. Омар Хаям

По приезду в Кустанай я взял расчет и поехал в Караганду, где я намеривался продолжить учебу, однако и тут мне пришлось не сладко. Днем я работал на шахте, вечером учился в школе, питая надежду, что мне удастся сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости и поступить затем в институт. Однако этого не произошло. Бюрократические препоны и рогатины, вставшие на этом пути, в конец расстроили мои планы, и я вынужден был вернуться в Среднюю Азию. Возвращаясь домой, я сделал на одной из узловых станций промежуточную остановку, чтобы овладеть там интересовавшей меня исторической информацией, об этом крае. Знакомясь попутно с достопримечательностью города, я стал ощущать за собой подозрительную слежку двух любопытствующих людей, и решил для забавы поиграть с ними в кошки-мышки, поскольку документы мои были в полном порядке, а каких-либо грехов за собой в нарушении закона я не имел, хотя и знал прекрасно, что хвост за мной волочится не спроста, что ждет меня довольно крупная неприятность от местных властей. Я легко уходил от них, но потом снова, как бы дразня, нарочно попадал в поле их зрения, поскольку эта игра в разведчика щекотала мне нервы и забавляла меня до смешного своей абсурдностью. Но, как говорится, скол веревочка не вьется... Преследователи мои, видимо уверовавшие в то, что "я" есть тот самый опасный рецидивист, которого они разыскивают, устроили на меня настоящую облаву. Весь квартал, в котором я скрывался, был вскоре оцеплен вооруженное милицией... Игра моя кончилась тем, что меня сковали наручниками и в сопровождении кортежа милицейских машин и мотоциклов доставали в гормилицию, где и посадили в одиночную камеру предварительного заключения. Я возмущался произволом и требовал выпустить меня немедленно, убеждая их в том, что это какое-то глупое недоразумение. - Я здесь проездом, так какого же черта вы меня здесь заперли, - орал я на них через стальную дверь камеры. - Зарезал человека, а еще прикидывается невинным ягненочком, пес! злорадно гоготал за дверью противным басом мент. - Ты что взбесился, стервец, когда же я мог это сделать, если только недавно на поезде сюда приехал? - Ты не стерви, гад, а то получишь карцер! - пригрозил он, - лучше побереги свой пыл и красноречие до утра, будешь доказывать это завтра следователю и прокурору. Билета у тебя же нет, значит врешь! А зачем? Чтоб скрыть свое злодеяние, - издевался он. - Билет я потерял! - негодуя, оправдывался я. - А кто это подтвердит? Никто! Значит, амба тебе, крышка. Сперва следствие, потом суд и пуля в висок. Так-то вот, голуба. - Не трави душу парню, мент, ему и без тебя, небось, тошно, - услышал я невнятный чей-то голос, исходивший из соседней камеры. - Молчать! Защитник какой отыскался, забыл где находишься, скот, в карцер посажу, - пообещал он ему. Кто-то, досаждая надсмотрщику, затянул тоскливо заунывную песню где-то в отдалении: "Таганка, я твой бессменный арестант, пропали юность и талант в твоих стенах...". Видя полную бесполезность беребранки, блукая как пьяный, я начал кругами ходить по камере то в левую сторону, то в правую, чтоб голова не закружилась. Мысль моя судорожно работала в поисках твердого алиби моей непричастности к данному преступлению, которое мне должны будут завтра утром предъявить тутошний следователь, занимавшийся этим делом. Кто попадал сам в подобные переделки и к злодеям был причтен невинно, тому не надо описывать того моего душевного состояния, которое охватило меня в то время. Как затравленный волк, скуля в безысходности, я метался по камере смертников, грыз свои руки, рвал волосы, беспрестанно твердя в отчаянье: думай, думай, думай, прокручивая в памяти до мельчайших деталей каждый свой шаг минувшего дня, чтоб найти хоть какую-нибудь жизни зацепку... Искал, искал и - не находил ничего... Моя мысль все время сбивалась на горькую участь одного напрасно оговоренного смертника. Мне вспоминалась одна история, нашумевшая на всю караганду своей жестокой бесчеловечностью по отношению к одному моему знакомому шахтеру. Ему приписали в милиции убийство своей жены, которую он не убивал, и которая, поссорившись с ним, уехала к родственникам по неизвестному ему адресу, где и прожила, не давая о себе знать, почти полгода. По прошествии небольшого промежутка времени после ее отъезда во дворе, где они жили, к несчастью, вдруг обнаружили в общественном туалете труп какой-то женщины. Приехала милиция, забрали труп, сделали экспертизу, опросили жильцов дома. И те заявили, что исчезла одна молодая женщина, и никто не знает куда она делась. Из "домовой книги" не выписывалась, не исключено, то это была она убита, - наперебой твердили они. После всего этого молодого шахтера арестовали и посадили в тюрьму. Было дознание, потом суд, и его приговорили к высшей ере наказания расстрелу. А через несколько дней суда вернулась его жена и стала разыскивать мужа. Когда ей сказали, что его приговорили к расстрелу за убийство жены, она бросилась вызволять его из этой беды. Хорошо, что еще не успели привести приговор в исполнение, а то б ни за что, ни про что поплатился бы жизнью своей, так и пострадал человек невинно - седым оттуда вышел! Когда я его спросил однажды на работе, почему он признался в этом убийстве, ответил мне мрачно и холодно: - Когда на тебя оденут смирительную рубашку, во всем сознаешься, хоть и ничего не делал, - и умоляюще с искривленной гримасой на лице попросил: "Не напоминай мне больше об том, не то с ума сойти можно!" Только б не сойти с ума, только б не сойти с ума, утром все прояснится, обнадеживал я сам себя, сосредоточено посылая раз за разом жалобу к небу: - Господи! Господи! прости, прости меня за все мои прегрешения, да минует меня чаша сия, - умолял я всем сердцем Вершителя судеб и плакал, и плакал тихо, опустясь на колени... Полчища кровожадных клопов, повылазив со всех расщелин бетонных стен потолка и пола, тут же ринулись всею ратью пить мою теплую кровушку. И вдруг заструилось теплой волною знойною, и бетонный озарился ярко каземат. Светоносное существо мягким своим светозарным светом осияло меня, поразив всего. Тот свет представился мне всепроникающей сущностью бога и был весь как бы ослепляющей завесой ЕГО... "Вижу груз забот чистых помыслов твоих и раскаяние бесхитростного сердца твоего, сын человеческий! Бреди дорогою скорбью неси свой тяжкий крест искупление грехов народа беспутного. По вере и делам твоим, да будет тебе!" Ростком травы зеленым будь и черной молнией возмездия!!! - сказав так, исчезло как во сне, подобное солнцу, видение Божие..." Что-то зазвенело, заскрежетало за дверью. - Выходи! - услышал я грубый бас конвоира. - Руки назад! Приказано доставить тебя к следователю! Пошли! - пихнул он меня в спину. Меня ввели к следователю. Следователь указал мне на табуретку. Я стоял у двери не двигаясь. - Садись! - повторил он, срываясь в голосе. - Почему меня арестовали? - довольно сдержанно спросил я, нехотя садясь на указанное место. - Здесь вопросы задаю я, молодой человек, а твоя обязанность отвечать на них честно без вранья. Это в твоих же интересах. - Так я же, гражданин следователь, никакого преступления не совершал, а меня почему то заперли в какой-то каменный мешок как взятого преступника... - Ты подозреваешься в совершении тяжкого преступления. Тебя вчера опознал отец пострадавшего. - Как же он мог меня опознать, когда я в этом городе никогда раньше не был и приехал только вчера поездом и тут же ваши люди меня взяли и арестовали. - Следствие покажет: не виноват - отпустим, виноват - посадим, по-уставному ответил он. - Дайте мне тогда очную ставку с пострадавшим, - потребовал я. - Он в безнадежно тяжелом состоянии и не приходит в сознание, - пояснил он. - А если он никогда не придет в сознание, тогда как? - Тогда твои шансы вырваться отсюда будут сведены к нулю, - вскликнул на меня он безразличный взгляд. - Позвольте тогда мне встретиться хотя бы с его отцом! - вскричал я. - Он здесь. Пригласите ко мне отца пострадавшего, - попросил он дежурного милиционера. Вошел пожилой мужчина, убитый горем, с глазами красными от слез и дрожащими пальцами рук... - Я не знаю вашего сына и никогда его не видел, посмотрите на меня хорошенько, отец, вышла жуткая ошибка! Великий грех обвинять невинного! сразу же обратился я к нему, как только он вошел в кабинет. Старик посмотрел на меня злобным взором и затрясся в гневном припадке: - Убивать людей так герой, а как поймали, так не виновен сразу, - и махнув горестно рукой, направился к выходу. - Не уходите! Едемте к вашему сыну на очную ставку, он пришел в сознание! - прокричал я след сгорбленному старику. - Я только оттуда - не верю! - Позвоните, пожалуйста, в больницу, - попросил я следователя. Следователь набрал номер телефона, в трубке ответили. Он осведомился о состоянии пострадавшего, и я услышал глухой ответ: - "Не приходит в сознание"... - Не правда, отец! Он пришел в сознание! Везите меня к нему, это единственный шанс спасти его, - неистово закричал я. Вбежали два конвоира и заломили назад мне руки, не дав договорить. Старик обернувшись, проворно кинулся к следователю и стал умолять его отвезти меня в больницу на очную ставку с сыном. - Может, ведун он какой?! - оживился иллюзорной надеждой старик. - Хорошо, - уступил тот просьбе. - Отведите его в машину! - указав на меня пальцем, приказал он конвоирам. На меня опять надели наручники и повели по узкому коридору на выход. Милицейский "черный воронок" уже ждал нас во дворе с работающим двигателем, и как только закрылась за мной дверь, выехал тот час из ворот и покатил по улицам незнакомого мне города. Через несколько минут мы были у цели. Впереди шли старик со следователем, за ними - я под конвоем. Когда меня вели по коридорам нижних этажей больницы в наручниках в сопровождении конвоиров, то я слышал за собой негромкие голоса хорошеньких медсестер в белых халатах, которые встречались нам по пути у дверей палат: "Смотрите, смотрите", - говорили одни, - "ведут, ведут убийцу в наручниках". "Ай, какой он молоденький и красавец писанный, ангелочек небесный!!"- говорили другие. "Убийца, он и есть убийца", - обещали третьи. Мне хотелось им крикнуть всем, что никакой я не убийца, да кто же меня поймет и поверит мне. Советская пропаганда давно втемяшила каждому из нас, что в стране Советов за зря никого не сажают в тюрьму. Мне открыли дверь больничной палаты и, пропустив вперед, указали на койку, где лежал весь забинтованный бездыханный юноша с мертвым лицом. - Вот он в каком состоянии, сам видишь, - прошипел следователь мне на ухо. - Войди! Войди! Скорбящая душа в свое покинутое тело! Крепись! Крепись, Человече! Сам великий врачеватель безвинно поврежденных душ, посланник Бога преславный Ма Хроу воскрешает тебя из мертвых. Я дарю тебе часть своей жизни как лучшему другу. Очнись! Очнись! Оживай! скорее и живи во славу Божью! - в несознательной импровизации в напряженном порыве духа как протрубил я ему вдруг свое заклинание, протянув в его сторону ладони рук, я и судорожными пальцами, делая нервные пассы. Труп нервно дернулся весь под белой простыней и как рыба, выброшенная на берег, стал жадно захватывать ртом воздух. Я был весь в ожидании, пока не силился вдоволь надышаться. А когда его дыхание относительно выровнялось, я заговорил с ним снова. - "Я не убивал тебя, брат, а твой отец считает меня убийцей. Соберись, брат, с силами ты, скажи ему, чтоб он не брал великого греха себе на душу". С замирающим сердцем я ждал от него ответа... И вот веко его мало помалу стали открываться. Он повел на меня своими мутными глазами, едва раскрыв бескровные губы и медленно, медленно, чуть шевеля ими, тихо прошептал: - Отец, не бери на себя греха, это не он, - и снова затих. Врач быстро выпроводил всех нас до двери, говоря: - Он очень, очень слаб еще, ему нужен полный покой, много говорить ему никак нельзя. Тут же в коридоре больницы с меня сняли стальные "браслеты" и отпустили на все четыре стороны. И возликовал я тогда всем сердцем: - Славлю, славлю тебя, Господи! И дела твои праведные славлю, славлю!!! Ты дал мне познать путь истинной жизни! И старик, тоже радостно плача, стал слезно просить у меня прощения: - Прости, сынок, что обознался ненароком. Век за тебя буду богу молиться, что оживил ты моего сынка. - Нельзя, отец, боль горя своего закрывать болью чужого горя. Так делают только злыдни, - беззлобно упрекнул я его. - Отцовских чувств не понять тому, кто собственных детей не имеет, - с болью выдохнул он. - Я дал часть своей жизненной энергии твоему сыну! Теперь он быстро должен пойти на поправку, - примирясь, утешил я старика на прощанье...