Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

Я повторяю: «Мы немецкие летчики, совершившие вынужденную посадку». Внезапно их лица темнеют, и в то же мгновение три черных дула упираются мне в грудь. Молодой солдат выхватывает у меня из кобуры пистолет. Они стоят на фоне солнечного диска, и его лучи бьют мне прямо в глаза. Но теперь я сумел рассмотреть этих солдат получше. Серп и молот на кокарде! Русские!!! Однако я не желаю второй раз попасть в плен, и думаю только о бегстве. Шансы на успех — не более одного из ста. Вероятно, за мою голову в России назначена хорошая награда, а за меня живого заплатят еще больше, поэтому немедленно вышибать мозги мне не будут, меня просто обезоружили. Я медленно поворачиваю голову, чтобы убедиться, что на берегу никого нет. Русские угадывают мои намерения, и один из них кричит «Stoy»[5] Я стремительно поворачиваюсь и бросаюсь наутек, низко пригибаясь и прыгая то влево, то вправо. Сзади гремят три выстрела. За ними следует автоматная очередь. Резкая боль пронизывает мое плечо. Автоматчик сумел попасть в меня, но остальные двое промахнулись.

Я мчусь по склону зигзагом, как заяц. Пули свистят со всех сторон: справа и слева, выше и ниже. Иваны бегут за мной, останавливаются, стреляют, бегут, стреляют, бегут, стреляют, бегут. Еще совсем недавно мне казалось, что я едва переставляю ноги от усталости, совершенно окоченев от холода, а сейчас я бегу, как никогда в жизни не бегал. На этой 400-метровке я показал рекордное для себя время. Кровь хлещет у меня из плеча, и от напряжения у глазах начинает темнеть. Я оторвался от преследователей метров на 50. В голове крутилась только одна мысль: «Погиб лишь тот, кто считает себя погибшим!» Холм кажется бесконечным. Я стараюсь бежать в сторону заката, чтобы затруднить русским прицеливание. Солнце бьет в глаза, и потому ошибиться очень легко. Я уже получил хороший урок на эту тему. Я выбрался на вершину холма, однако силы мои на исходе. Чтобы хоть как-то сэкономить их, я решаю бежать дальше по гребню холмистой гряды. Спуститься вниз и снова подняться на вершину я уже не смогу. Поэтому — вперед на юг!

Но я не верю собственным глазам. На вершине холма появляются 20 иванов и бегут навстречу мне. Наверное, они все видели и теперь решили перехватить измученного и раненного беглеца. Моя вера в бога поколебалась. Почему он сначала позволил мне уверовать в возможный успех побега? Впервые в жизни я оказался в совершенно безвыходном положении. Почему он решил оставить меня раненным, безоружным, измученным до предела? И внезапно моя решимость спастись и выжить вспыхнула с новой силой. Я бегу вниз по склону холма, по противоположной стороне которого я только что поднимался. Позади меня в 200 или 300 метрах остались мои старые преследователи, зато новые находятся прямо передо мной. Первая троица сократилась до пары, и эта пара меня сейчас не видит, так как нас разделяет вершина холма. Третий остался охранять моих товарищей, которые так и остались торчать столбами в тот момент, когда я рванул изо всех сил. Погоня слева от меня двигалась параллельным курсом, постепенно спускаясь вниз, чтобы отрезать мне путь. Спустившись вниз, я оказываюсь на вспаханном поле. Я начинаю спотыкаться, но все равно мне приходится смотреть не под ноги, а на преследующих меня Иванов. Я смертельно устал, спотыкаюсь о какую-то кучу земли и падаю. После этого я остаюсь лежать там, где рухнул. Сейчас все кончится. Я могу лишь еще раз выругаться, так как у меня нет пистолета, и потому я не смогу лишить ивана радости захватить меня живым. Я внимательно слежу за красными. Сейчас они бегут по той же самой лощине, что и я, и внимательно смотрят себе под ноги. Они пробегают еще метров 15 и смотрят прямо туда, где я лежу. Сейчас они находятся примерно в 250 метрах от меня, чуть в стороне. Преследователи останавливаются и начинают оглядываться, не в силах понять, куда я пропал. Я лежу, старательно прижимаясь к подмерзшей земле, и пальцами скребу ее. Это неблагодарное занятие, так как земля тверда, словно камень. Мне удается отодрать лишь жалкие кусочки, которыми я пытаюсь засыпать себя. Вот бы спрятаться, как мышка в норку, но увы… Рана продолжает кровоточить, и у меня нечем ее перевязать. Я лежу ничком на ледяной земле, продрогший, в мокрой одежде. Сто против одного, что меня схватят и совсем скоро. Однако даже в самом безнадежном положении в нас все-таки теплится надежда. А вдруг невозможное станет возможным?

Русские продолжают идти ко мне, и расстояние неумолимо сокращается. Вражеские солдаты осматривают поле, пытаясь обнаружить мое укрытие, но не слишком внимательно. Некоторые смотрят вообще не туда, куда следовало бы. Пока они меня не замечают. Однако один продолжает идти прямо на меня. Ожидание становится невыносимым. В 20 шагах от меня он останавливается. Он смотрит на меня? Действительно? Нет, он действительно смотрит в моем направлении. Может, он меня заметил? Чего же он ждет? Какое-то время он стоит в нерешительности. Эти минуты кажутся мне бесконечностью. Время от времени он поворачивает голову то вправо, то влево и смотрит куда-то мимо меня. Во мне снова загорается огонек надежды. Но тут же я буквально кожей ощущаю приближающуюся опасность, и надежда опять начинает таять. На гребне холма появляются силуэты моих старых преследователей. Судя по всему, они уже не собираются искать меня всерьез, так как ищеек хватает и без них.

Внезапно сзади и чуть сбоку я слышу звук авиамоторов и оглядываюсь через плечо. Над Днестром в сопровождении сильного истребительного прикрытия летят «Штуки» моей группы и 2 Физелер «Шторха». Это означает, что лейтенант Фишер поднял тревогу, и группа отправилась на поиски, чтобы постараться выручить меня. Однако они даже не подозревают, что ищут меня совсем не там, где следует, так как я нахожусь в 10 километрах южнее и на другом берегу реки. С такого расстояния я даже не смогу подать им знак, впрочем, я вообще боюсь даже пальцем пошевелить. Самолеты кружат в воздухе, а потом поворачивают на восток и исчезают. Наверное, многие пилоты думают: «На сей раз он все-таки попался». И они улетели домой. Я долго провожал самолеты взглядом. Они-то твердо знали, что ночью будут спать в теплой комнате и их жизни ничто не угрожает. А я не имею ни малейшего преставления, сколько минут жизни мне отпустила судьба. Только и остается: лежать и дрожать. Солнце медленно скрывается за горизонтом. Почему же меня до сих пор не нашли?

На склоне холма показалась большая группа иванов. Они идут колонной, ведя с собой лошадей и собак. И снова я начинаю сомневаться в божьей справедливости, хотя сгущающаяся темнота и может служить каким-то укрытием. Я слышу грохот сапог русских. Мои нервы натянуты до предела. Но люди проходят мимо меня на расстоянии около сотни метров. Почему они не отправят собак, чтобы найти меня? Вообще, почему меня никто не видит? Уже пройдя мимо меня, русские развернулись в цепь с интервалами не больше двух метров. Если бы они сделали это на 50 метров раньше, то мне пришел бы конец. А так цепь медленно тает в сгущающихся сумерках.