Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Казнь стольких невинных граждан втайне оплакивали их друзья и родственники, но смерть преторианского префекта Папиниана оплакивали все как общественное бедствие. В последние семь лет царствования Севера он занимал самые важные государственные должности и своим благотворным влиянием направлял императора на путь справедливости и умеренности. Вполне полагаясь на его добродетели и знания, Север на смертном одре умолял его пещись о благоденствии и внутреннем согласии императорского семейства. Чест­ные старания Папиниана исполнить волю покойного импе­ратора только разожгли в сердце Каракаллы ненависть, ко­торую он уже прежде того питал к министру своего отца. После умерщвления Геты префект получил приказание употребить всю силу своего таланта и своего красноречия на сочинение тщательно обработанной апологии зверского пре­ступления. Философ Сенека, будучи поставлен в такое же положение, согласился написать послание к сенату от имени сына и убийцы Агриппины. Но Папиниан, ни минуты не колебавшийся в выборе между потерей жизни и потерей чести, отвечал Каракалле, что легче совершить смертоубийст­во, нежели оправдать его. Эта непреклонная добродетель, остававшаяся чистой и незапятнанной среди придворных ин­триг, деловых занятий и трудностей его профессии, придает имени Папиниана более блеска, нежели все его высокие дол­жности, многочисленные сочинения и громкая известность, которою он пользовался в качестве юриста во все века рим­ской юриспруденции.

К счастью для римлян, до той поры все добродетельные им­ператоры были деятельны, а порочные ленивы; в тяжелые времена это могло служить хоть каким-нибудь утешением. Август, Траян, Адриан и Марк Аврелий сами объезжали свои обширные владения, повсюду оставляя следы своей мудрости и благотворительности. Тирания Тиберия, Нерона и Доми­циана, почти никогда не покидавших Рима или окрестных вилл, обрушивалась только на сенат и на сословие всадни­ков. Но Каракалла был врагом всего человеческого рода. Почти через год после умерщвления Геты он покинул столи­цу и никогда более не возвращался в нее. Остальное время своего царствования он провел в различных провинциях им­перии, преимущественно на Востоке, и каждая из этих про­винций была поочередно свидетельницей его хищничества и жестокосердия. Сенаторы, из страха сопровождавшие его в этих причудливых переездах, издерживали громадные сум­мы денег, чтобы доставлять ему ежедневно новые удовольст­вия, которые он с пренебрежением предоставлял своим тело­хранителям, и воздвигали в каждом городе великолепные дворцы и театры, которые он или не удостаивал своим посе­щением, или приказывал немедленно разрушить. Самые за­житочные семьи были разорены денежными штрафами и конфискациями, а большинство его подданых было обременено замысловатыми и усиленными налогами. Среди об­щего спокойствия и по поводу самого ничтожного оскорбле­ния он приказал умертвить всех жителей Александрии. За­няв безопасное место в храме Сераписа, он руководил избие­нием нескольких тысяч граждан и иноземцев, не обращая никакого внимания ни на число жертв, ни на то, в чем заключалась их вина, потому что, как он сам хладнокровно вы­ражался в послании к сенату, все жители Александрии оди­наково виновны, как те, которые погибли, так и те, которые спаслись.

Благоразумные наставления Севера никогда не оказывали прочного влияния на ум его сына, который хотя и был в не­которой мере одарен умом и красноречием, но вовсе был ли­шен и здравомыслия, и человеколюбия. Сохранять привя­занность армии и не обращать никакого внимания на осталь­ных подданных - таков был опасный и достойный тирана принцип, которого придерживался Каракалла. Но щед­рость его отца сдерживалась благоразумием, а его снисходи­тельность к солдатам умерялась его твердостью и личным влиянием, тогда как беспечная расточительность сына была политическим расчетом в течение всего его царствования и неизбежно вела к гибели и армию и империю. Энергия сол­дат, вместо того чтобы крепнуть от строгой лагерной дисцип­лины, улетучивалась среди роскоши городской жизни. Чрез­мерное увеличение жалованья и подарков истощало насе­ление для обогащения военного сословия, тогда как чест­ность и бедность - главные условия для того, чтобы солдат держал себя скромно в мирное время и был годен для дела во время войны. Каракалла со всеми обходился надменно и гор­до, но среди своих войск он забывал даже о свойственном его положению достоинстве, поощрял их дерзкие фамильярно­сти и, пренебрегая существенными обязанностями военачальника, старался подражать простым солдатам в одежде и в привычках.

Ни характер, ни поведение Каракаллы не могли внушить ни любви к нему, ни уважения, но, пока его пороки были вы­годны для армии, он был огражден от опасностей мятежа. Тайный заговор, вызванный его собственной недоверчиво­стью, оказался гибельным для тирана. Преторианская пре­фектура была разделена между двумя приближенными. Во­енный департамент был поручен Адвенту, скорее опытному, нежели способному военачальнику, а заведование граждан­скими делами находилось в руках Опилия Макрина, который возвысился до такого важного поста своей опытностью в де­лах и своими достоинствами. Но доверие, которым он пользовался, менялось вместе с причудами императора, и его жизнь зависела от малейшего подозрения и от самых непред­виденных случайностей. Один африканец, очень хорошо умевший предсказывать будущее, стал распускать - из злобы или из фанатизма - опасный слух, что Макрину и его сыну суждено стоять во главе империи. Этот слух распространил­ся по провинциям, и, когда предсказателя доставили в Рим закованным в цепи, он не переставал утверждать в присутст­вии городского префекта, что его предсказание сбудется. Этот сановник, получивший самое настоятельное приказа­ние собирать сведения о преемниках Каракаллы, немедлен­но сообщил о данных африканцем на допросе показаниях императору, который находился в то время в Сирии. Но, не­смотря на спешность казенных курьеров, один из друзей Макрина нашел возможность известить его о приближаю­щейся опасности. Император получил письма из Рима, но так как он был в ту минуту занят тем, что происходило на бегу, то он, не раскрыв, передал их преторианскому префек­ту с приказанием распорядиться касательно неважных дел, а о самых важных сделать ему доклад. Макрин узнал из писем об ожидавшей его участи и решился предотвратить ее. Он воспользовался неудовольствием нескольких военачальни­ков низшего ранга и употребил в дело готового на всякое преступление солдата по имени Марциал, который был ос­корблен тем, что его не произвели в центурионы. Благоче­стие Каракаллы внушило ему желание отправиться из Эдессы на богомолье в знаменитый храм Луны, находившийся в Карре. Его сопровождал отряд кавалерии; но когда ему понадобилось сделать во время пути небольшую остановку и ког­да его телохранители стояли в почтительном от него отдале­нии, Марциал подошел к нему, как будто для того, чтобы оказать ему какую-то услугу, и заколол его кинжалом.

Смелый убийца был тотчас убит одним скифским стрелком из лука, принадлежавшим к императорской гвардии. Таков был конец чудовища, которое своей жизнью позорило человече­ский род, а своим царствованием доказывало, до какой сте­пени были терпеливы римляне.

Признательные солдаты забыли о его пороках, вспоминали только о том, как он был к ним щедр, и заставили сенат за­пятнать и свое собственное достоинство, и достоинство рели­гии возведением его в число богов. В то время как этот бог жил на земле, Александр Великий был единственный герой, которого он находил достойным своего удивления. Он при­нял имя и внешние отличия Александра, организовал из гвардейцев македонскую фалангу, искал знакомства с уче­никами Аристотеля и с ребяческой восторженностью обнару­живал единственное чувство, в котором проглядывало ува­жение к добродетели и славе. Нам не трудно понять, что пос­ле сражения при Нарве и после завоевания Польши Карл XII (хотя у него и не было тех наиболее изящных достоинств, ко­торыми отличался сын Филиппа) мог похвастаться тем, что выказал одинаковое с ним мужество и великодушие, но Ка­ракалла не обнаружил ни в одном из деяний своей жизни ни малейшего сходства с македонским героем, за исключением только того, что умертвил множество и своих собственных друзей, и друзей своего отца.

После того как пресекся род Севера, римский мир оставал­ся в течение трех дней без повелителя. Армия (на бессиль­ный сенат, находившийся слишком далеко от места дейст­вия, не обращали внимания) колебалась в выборе нового им­ператора, так как не имела в виду ни одного кандидата, ко­торый мог бы своим высоким происхождением и своими дос­тоинствами внушить ей привязанность и всех расположить в свою пользу. Решающее влияние преторианской гвардии возбудило надежды в ее префектах, и эти могущественные министры стали заявлять свои законные притязания на ва­кантный императорский престол. Впрочем, старший префект Адвент, сознававший преклонность своих лет, слабость своего здоровья, недостаток громкой известности и еще более важный недостаток дарований, уступил эту опасную честь своему лукавому и честолюбивому товарищу Макрину, ко­торый так искусно притворился огорченным смертью Кара­каллы, что никто не подозревал его участия в умерщвлении этого императора. Войска не питали к нему ни любви, ни уважения. Они ожидали, что явится какой-нибудь соиска­тель престола, и наконец неохотно склонились на его обеща­ния быть безгранично щедрым и снисходительным. Вскоре после восшествия на престол он дал своему сыну Диадумениану, которому было только десять лет, императорский титул и популярное имя Антонина. Это было сделано в том предполо­жении, что красивая наружность ребенка и подарки, раздавав­шиеся по случаю его возведения в императорское звание, до­ставят ему любовь армии и укрепят шаткий трот Макрина.