Дафна - Жюстин Пикарди

То лето выдалось исключительно сухим и солнечным: стояла благословенная погода, когда Дафна обычно грелась на солнце, купалась в бирюзовом море между темных скал или доплывала до самого рифа, загорала долгими июньскими днями в уединенном уголке полридмаутского пляжа, ощущая спиной теплый песок, а потом возвращалась в Менабилли — улечься на недавно подстриженную лужайку под каштаном. Но вместо этого она долгими часами сидела, запершись в своей писательской хибаре, не замечая жужжания шмелей, перечитывая записи, сделанные в Британском музее, ломая голову над загадкой Брэнуэлла. Все, прочитанное ею до сих пор о его писаниях, предполагало, что он уступал в таланте сестрам, и все же ей хотелось верить в него: ведь так много его рукописей было утеряно или не поддавалось расшифровке.

Она напоминала себе во время работы, что если бы о сестрах Бронте судили лишь по хроникам Гондала и Ангрии, их считали бы такими же неудачливыми, как брат. Дафна все еще продолжала надеяться, что отыщется произведение Брэнуэлла, которое станет откровением, нечто столь же замечательное, как «Грозовой перевал» и «Джейн Эйр». В одном из писем Брэнуэлла есть интригующее упоминание о его «романе в трех томах», которое только усугубило досаду от неудачной попытки расшифровать несколько его рукописей в Британском музее: Дафна так и не смогла решить, составляют ли они часть — возможно, блестяще написанную — его неопубликованного романа.

Что же касается фальсифицированных подписей на рукописях Брэнуэлла, ее надежды докопаться до истины в этом вопросе постепенно таяли. Да, Симингтон предоставил ей ссылки на те страницы, на которых, как он полагал, могли оказаться поддельные подписи Шарлотты, — все они были воспроизведены при факсимильном издании рукописей в «Шекспир-хед», — и Дафна потратила много дней, работая над ними. Ее усилия были воистину титаническими: она изучала исписанные неразборчивым почерком страницы при помощи увеличительного стекла до тех пор, пока не почувствовала, что с этими каракулями скоро лишится зрения, однако то были всего лишь юношеские произведения об Ангрии, бессвязные и инфантильные, без малейшего проблеска гениальности. Ладно, пусть Симингтон напускает таинственность, требуя, чтобы она уничтожила его письмо с указанием номеров страниц, — она уже сделала это: сожгла полученное послание, предварительно слегка пометив эти страницы в своем издании «Шекспир-хед», — но ведь он так и не представил подлинного свидетельства писательского таланта Брэнуэлла. Дафна была почти уверена, что исследуемые сочинения — плод совместных усилий Брэнуэлла и Шарлотты: каждый из них продолжал эти запутанные истории микроскопическими буквами — то был их глубоко личный, недоступный чужаку замысел, зашифрованный, чтобы скрыть его от внешнего мира. Ну и пусть в конце концов Т. Дж. Уайз нацарапал подпись Шарлотты на этих страницах — та, несомненно, приложила руку к написанию некоторых из них, если не всех, когда они с Брэнуэллом сочиняли эти бесконечные невразумительные хроники Ангрии.

Тем временем Дафна оплатила также труды нескольких усердных исследователей из Британского музея, взявшихся расшифровать две из ангрианских историй Брэнуэлла, хранящихся там в коллекции Т. Дж. Уайза согласно его завещанию. Они все еще корпели над совершенно неразборчивой «Новогодней историей», но вот-вот должны были представить расшифровку датированного 26 июня 1834 года и написанного на сшитых вручную листах бумаги сочинения под странным названием «Шерсть поднимается». Дафна не без волнения отметила про себя, что в этот день Брэнуэллу исполнилось семнадцать лет, и ей представился уверенный в себе, амбициозный юноша, еще не знающий о будущих неудачах, которые сведут его в могилу. В отличие от постоянно ускользающего от нее мистера Симингтона, эти исследователи — миссис Д’Арси Харт, миссис Сент-Джордж Сондерс и мисс О’Фаррелл — представляли подробные перечни своих скромных расходов (плата за проезд в автобусе и выпитую между делом чашечку чая), а также регулярные добросовестные отчеты об отнявших немало времени трудах — все это отсылалось почтой в Менабилли.

Самым интригующим из присланного ими на данный момент оказался отрывок из «Шерсть поднимается», представляющий собой беглую зарисовку некоего «паренька странного облика, растирающего краски». Мисс О’Фаррелл решила, что этот фрагмент очень интересен и стоит послать его незамедлительно, еще до окончательной расшифровки текста. Прочитав его, Дафна пришла к выводу, что он, возможно, дает более реалистичное описание Брэнуэлла, чем Нортенгерленд, его романтизированное alter ego.

«То был парнишка лет семнадцати, — писал Брэнуэлл. — Его худое веснушчатое лицо и большой римский нос под шапкой густых, спутанных рыжих волос находились в постоянном беспокойном движении. Разговаривая, он старался не смотреть прямо на собеседника, отводя в сторону глаза, украшенные очками, а когда произносил, запинаясь, какое-нибудь слово, оно тут же опровергалось или вконец запутывалось в хаосе странных жаргонизмов».

«Браво!» — писала Дафна, отвечая мисс О’Фаррелл и выражая далее свое огорчение тем, что сама не работает бок о бок с тремя трудолюбивыми леди.

«К сожалению, муж нуждается в моем присутствии рядом с ним в Корнуолле, и это лишает меня приятной возможности заниматься в читальном зале», — писала Дафна в заключение, а потом испытывала ощущение вины за свою ложь. Однако она дала себе обет не возвращаться в Британский музей, что могло бы спровоцировать новый кризис. Дафна до сих пор содрогалась, вспоминая свою встречу там со Снежной Королевой и последующую цепь событий, которую она называла теперь продолжительной атакой «ужасов», позаимствовав это слово из лексикона отца. Кузен Питер, рассказывая ей в крайне осторожных выражениях о собственных схожих страданиях, высказал предположение о некоем фамильном недуге.

— Боюсь, мы несем в себе семена безумия, — сказал он ей месяц назад в конце обеда в «Кафе Ройяль», когда они обсуждали приступы безысходного отчаяния у Джеральда; как на сцене, так и вне ее они были скрыты от всех, за исключением его семьи, под слоем грима или благодаря актерскому мастерству. — Именно они сгубили беднягу Майкла, — сказал Питер, — и мы с тобой, должно быть, тоже несем бремя этого наследия…

Дафна знала, что Питер бьется над собственной книгой — пытается подготовить к изданию обширную коллекцию семейных писем и преданий. «Фамильный морг» — так он не без горечи называл ее. Дафна поймала себя на том, что часто думает о кузене, сидя долгими часами у себя в писательской хибаре. Однако она все же старалась сосредоточиться на Брэнуэлле, которого в конце концов замучила нищета, он опускался все ниже и ниже под гнетом алкоголизма, как и Джеральд. Впрочем, не надо думать о Джеральде, речь сейчас не о нем…

Дафна знала по предыдущему опыту, что собственные ужасы надо держать в узде, гнать их от себя, заглушая тяжелой работой и строгой повседневной рутиной. Иногда она подумывала, не позвонить ли Питеру, чтобы попросить его совета, довериться ему по-настоящему: рассказать о Томми, о Снежной Королеве, обо всем. Впрочем, у Питера свои проблемы: она знала, что он постоянно озабочен нехваткой денег, но об этом, принимая во внимание ее богатство, говорить с ним было неудобно. А что если подлинная причина меланхолии кроется не в нынешних его обстоятельствах, а в прошлом, которое вновь близко подступило к нему теперь, когда он вынужден с головой окунуться в тайны «фамильного морга»?

Но если уж быть честной с самой собой (а она стремилась к этому изо всех сил — видеть все в более ясном свете), подлинной причиной ее нежелания встречаться с Питером было место, где располагался его офис, — на Грейт-Рассел-стрит, через дорогу от Британского музея, — осознание близости Питера к сцене ее позора (именно позора, другого слова тут не подберешь) вызывало в ней растущее чувство неловкости. Много мучений доставляли ей и попытки выбросить происшедшее из головы, но все же она вновь и вновь возвращалась к нему. Ведь Питер мог видеть, как она встречалась со Снежной Королевой у Британского музея чуть менее двух лет назад. А вдруг он заметил и то, как она поспешно покидала место действия, преследуемая человеком в мягкой фетровой шляпе? Что мог он тогда подумать?

И чем больше Дафна старалась забыть об этом, тем настойчивее преследовали ее навязчивые мысли. Наконец она обхватила руками голову и закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Но стало гораздо хуже: теперь она еще отчетливее и ярче видела всю эту позорную сцену, бесконечной лентой раскручивающуюся в ее сознании.

— Ничего не поделаешь, — произнесла она вслух, — мне придется поговорить с Питером.

И она направилась к дому, надеясь, что там сейчас никого нет и никто не сможет подслушать ее телефонный разговор.