Дафна - Жюстин Пикарди

— Послушай, дорогая, — говорил он Беатрис, размахивая газетой, как победным флагом. — Письмо в «Тэ-эл-эс» от Дафны Дюморье о ее брэнуэлловских разысканиях, где она с большой симпатией отзывается обо мне. Она пишет: «Я понимаю, что, живя в Хоуорте, мисс Герин занимает более выгодную позицию…»

— Кто такая мисс Герин? — прервала его Беатрис, убиравшая после завтрака фаянсовую посуду со стола.

— Мисс Герин, — объяснил он, все еще приятно возбужденный и неспособный раздражаться, — та женщина из Хоуорта, что пишет биографии всех Бронте. Сейчас как раз настала очередь бедняги Брэнуэлла, именно на него теперь обращено ее внимание. А мы с Дафной вступили с ней в состязание и надеемся финишировать первыми. Вот почему миссис Дюморье пишет: «Я понимаю, что, живя в Хоуорте, мисс Герин занимает более выгодную позицию, и, если биография Брэнуэлла будет, как говорится, у нее в кармане, с моей стороны глупо пытаться проявить себя на том же поле. Однако, к счастью, в моем распоряжении библиотека Бронте, принадлежащая мистеру Алексу Симингтону, редактору и составителю в содружестве с покойным Т.Дж. Уайзом несравненного издания произведений, писем и жизнеописаний членов семьи Бронте, вышедшего в „Шекспир-хед“. Длительная переписка с мистером Симингтоном в последние годы утвердила меня в убеждении, что Брэнуэлл Бронте и его произведения, большая часть которых до сих пор не расшифрована, слишком долго пребывали в забвении. Уверена, что и мисс Герин, и я можем внести свой вклад, чтобы исправить подобное положение вещей, и если мы подойдем к этой теме по-разному (а наши взгляды на Брэнуэлла — мальчика и юношу — во многом не сходятся), то читающая публика, несомненно, будет заинтересована настолько, чтобы приобрести обе наши книги, когда они наконец выйдут. Убеждена, что ни мисс Герин, ни я не испытываем чувства соперничества, скорее мы ощущаем себя учеными, с равной страстью поглощенными исследованием одного и того же предмета». Ну что скажешь теперь, Беатрис? Перед тобой несравненный редактор, так сказать, катализатор исследования, вызывающего страстный интерес публики!

— Замечательно, милый, — сказала Беатрис, — но не следует чересчур перевозбуждаться. Ты не должен вновь начинать таскать эти старые коробки, рискуя еще раз упасть.

И она в очередной раз ушла на одно из бесконечных собраний Женского института[32], а к исходу дня Симингтон был уже удручен, чувствовал себя обманутым. Письмо Дафны в «Таймс литерари саплмент» называлось «Литературное излишество», и у Симингтона внезапно закралось подозрение: не означает ли это завуалированное послание в его адрес? А что если он окажется лишним для них обеих — миссис Дюморье и мисс Герин, которые опубликуют свои биографии Брэнуэлла, его же, когда дело будет сделано, низведут до роли незначительного помощника Дафны и не более того? И чем больше Симингтон думал об этом, тем чудовищнее казалась ему подобная несправедливость. Вскоре мрачное состояние духа окончательно овладело им, затмив все, не оставив и следа от его недавней радости, и вот он уже вспоминал о том, как его лишили работы в музее Бронте и университете Лидса, о многочисленных испытанных им унижениях и разочарованиях.

И через несколько часов, чувствуя себя совершенно несчастным, Симингтон решил написать письмо миссис Дюморье, изводившей его просьбами прислать копии рукописей Брэнуэлла, взятых им в музее Бронте шесть или семь недель назад. О том, что он позаимствовал их оттуда, кроме нее, не знал никто, даже мистер Митчелл, смотритель музея, пустивший его в библиотеку в воскресенье, когда она была закрыта для посетителей, и оставивший его там без присмотра. Митчелл был неплохим малым, он служил в музее со дня его открытия в 1928 году и уважал Симингтона как масона, принадлежа к этому братству и сам, как, впрочем, и лорд Бротертон, да и Брэнуэлл тоже. Симингтон теперь уже не посещал заседания ложи, но старые связи приносили ему пользу, как в случае с тем же Митчеллом.

— Нам лучше держаться вместе, старина, — сказал он, приехав в пасторский дом и пожимая руку Митчеллу, как масон масону.

Что же касается факсимильных копий рукописей Брэнуэлла, то пусть Дафна еще немного подождет, сказал он себе. Он напишет ей, что забастовка печатников надолго задержала процесс снятия копий. Умение терпеть — это, в конце концов, добродетель (подобный урок стоит преподать богатой и знаменитой романистке). Какое-то время он раздумывал, а потом мысли, которые следовало изложить в письме Дафне, полились сплошным потоком.

Уважаемая миссис Дюморье!

Я весьма благодарен Вам за любезное упоминание моего имени в Вашем письме, опубликованном в «Таймс литерари саплмент», которое я сегодня прочитал с большим интересом. Оно побудило меня к размышлениям, поскольку, что ни говори, «литературное излишество» не является чем-то новым. Оно началось еще во времена первых исследователей творчества греческих и латинских классиков, а потом из университетов континентальной Европы перекочевало в Оксфорд и Кембридж. После евангелистов, Шекспира, ранних английских драматургов с ростом количества университетов последовало усиленное изучение английских писателей, включая викторианцев и прерафаэлитов, вплоть до конца прошлого века. Увеличение числа студентов и изучение ими Браунинга, Россетти, Суинберна и многих других писателей, включая Бронте, — все это явилось постоянным источником избыточности.

Тут Симингтон отложил перо: в голове стучало, мысли путались, он сам не вполне понимал, что пытается объяснить Дафне. «Сосредоточься, Симингтон», — сказал он себе, но сконцентрировать внимание ему было трудно с того дня три недели назад, когда он поскользнулся в сумерках на садовой тропинке, пытаясь перетащить картонную коробку с рукописями Брэнуэлла из дома в деревянный сарай за разросшимся садом. «Где же сейчас эта коробка?» — недоумевал он. Там хранились рукописи, взятые им из музея Бронте. В тот вечер он почему-то решил, что они будут надежнее укрыты в сарае, но уже в саду вдруг засомневался, остановился, поставил коробку на землю, а когда вновь попытался поднять ее, потерял равновесие и упал.

И Симингтон снова взялся за перо, чтобы продолжить письмо Дафне.

Возможно, Вы удивлены, что от меня нет никаких известий последние две-три недели. Забастовка типографских рабочих по-прежнему задерживает отсылку дубликатов рукописей Брэнуэлла, да и моя собственная деятельность прервалась три недели назад. Моя жена ушла тогда на собрание благотворительного комитета помощи старикам, я же, выйдя в сад и пытаясь поднять с дорожки картонную коробку, потерял равновесие и растянулся во весь рост, сильно разбив правую бровь. Я пролежал там без сознания до 10.30 вечера, пока меня не обнаружили. Но сейчас я, похоже, уже оправился и в ближайшие несколько дней вернусь к работе!

Это падение сопровождалось некоторыми неприятными обстоятельствами, которые он не счел возможным упомянуть в своем письме. Беатрис обвинила его в том, что он упал, будучи мертвецки пьяным. Она нашла в его кабинете бутылку из-под виски и утверждала, что от него разит перегаром.

— Ты потерял сознание не оттого, что ударился, — шипела она. — Просто напился в тот вечер, как свинья, воспользовавшись моим отсутствием.

В голове стучало все сильнее, но тщетно мечтал Симингтон о маленьком глотке виски, чтобы приглушить боль: Беатрис зорко следила за ним, когда была дома, но даже когда уходила, он не мог пополнить запасы спиртного из-за отсутствия денег.

И тут Симингтон вспомнил: он на мели и должен продать Дафне хоть что-нибудь, если не все. Эта мысль по крайней мере немного взбодрила его: что бы там она ни писала в «Таймс литерари саплмент» по поводу того, что располагает его библиотекой, ему-то лучше знать, так это или нет. Она владела лишь частицей, малой долей его богатства, сосредоточенно изучала жалкие крохи, а бриллианты оставались у него. Так кто тогда «литературное излишество»?

— Во всяком случае не я, — пробормотал Симингтон, закрывая глаза, потому что комната кружилась перед его взором, — нет, не я…

Глава 24

Хэмпстед, июнь

В то утро Рейчел приехала очень рано, как мы и договаривались. Я уже ждала ее в холле, готовая сбежать по ступенькам вниз, к входной двери, надеясь, что соседи еще будут спать. Похоже, Рейчел угадала мои мысли, потому что, когда я юркнула в машину, усевшись рядом с водителем, она сказала:

— Не беспокойтесь: никто не станет свидетелем нашего тайного предрассветного бегства.

И хотя она при этом рассмеялась, я невольно густо покраснела, мысленно проклиная свою глупую стеснительность и неисправимое простодушие, неумение быстро придумать остроумный ответ.

На Рейчел было алое шелковое запахивающееся платье, открывавшее ее гладкие белые ноги, и кожаные сандалии с ремешками и на высоких каблуках, дававшие возможность хорошо разглядеть красивый педикюр. Все это могло показаться совершенно неподходящим для поездки в Йоркшир, но она выглядела удивительно раскованно. Сидя рядом с ней в своих блеклых джинсах, темно-синей футболке и легких парусиновых туфлях на резиновой подошве, я ощущала себя плохо одетой школьницей, от которой не ожидаешь услышать ничего интересного, и думала, что, взяв меня с собой в поездку, она, наверно, уже жалеет об этом. Но, должно быть, Рейчел прониклась ко мне жалостью, пока очень быстро везла меня прочь от Лондона во взятом напрокат автомобиле, а солнце на небе всходило все выше.