Дафна - Жюстин Пикарди

Нет, она не будет об этом думать, не может держать в голове такие мысли: это невозможно, подобную непристойность надо загнать назад в нору, из которой она выползла. Когда Дафна вновь подошла к своему письменному столу в углу комнаты, чтобы надежно запереть там дневник, ее руки тряслись, она не могла заставить ключ повернуться в замке: казалось, он сопротивляется ее пальцам.

— Вот дурочка, — пробормотала Дафна, но, когда произнесла это, ей почудилось, что она услышала голос матери.

Она уронила ключ и опустилась на колени, шаря по полу, чтобы найти его, но в ушах у нее шумело, раздавались голоса, она слышала, как отец зовет ее. Дафна проглотила комок в горле и увидела ключ, поблескивающий в углу. Она подняла его и с нарочитой аккуратностью заперла ящик стола. Потом налила себе бренди, чтобы успокоить нервы.

Но ничего не помогало: лицо отца продолжало стоять перед ее взором, он пронизывал ее взглядом со своего наблюдательного пункта на камине, ей надо было уйти куда-то, где бы он ее не видел. И тогда она сделала то, что всегда запрещала делать детям: отперла дверь в конце «длинной комнаты», между жилой частью Менабилли и тем крылом дома, где сейчас никто не бывал, и шагнула в темноту, полную пыли, летучих мышей и привидений, — там ничто не изменилось с тех пор, как она впервые вторглась туда. Сюда даже не провели электричество, но ее глаза вскоре привыкли к полумраку: занавески были ветхими, ставни сгнили, пропуская через окна редкие лучи лунного света, образующие на полу некое подобие тропки. Дафна слышала шуршание в углах: эта часть дома была наводнена крысами, но ей то и дело казалось, что она различает тихий смех и легкую поступь чьих-то шагов.

Но она не испугалась: здесь, на знакомой территории, она ощущала себя в относительной безопасности, словно сама была одним из призраков Менабилли, компаньонкой той дамы в голубом, что иногда выглядывала из бокового окна на верхнем этаже, но лицо ее всегда было спрятано, или подругой того роялиста, чей замурованный в стену скелет был найден больше сотни лет назад, или Ребекки, как она могла забыть о Ребекке? Она быстро двигалась, проворная, как Ребекка, сильная, как Ребекка, — хозяйка дома, танцующая при свете луны в пустой комнате, одинокий призрак, вальсирующий в пыли.

А потом вдруг тени обрели очертания — это даже для нее было слишком, дыхание ее замерло.

«Смотри, куда ступаешь!» — прошептал голос прямо ей в ухо; она обернулась, но никого не увидела, сзади никого не было, и она побежала, спотыкаясь, назад, к двери, ведущей в обитаемую часть дома. «Твоего дома? — спросил тот, кто шептал. — Я так не думаю. Ты здесь не хозяйка».

Глава 20

Ньюлей-Гроув, май 1959

Симингтон оказался в затруднительном положении: он был явно не способен ни двигаться дальше, ни возвращаться назад. Дафна дала ясно понять в серии писем, все чаще приходящих за последние три месяца, что она полна решимости найти каждую из рукописей Брэнуэлла и не остановится, пока не добьется этого. Она просила его о помощи, и Симингтон был вынужден ответить согласием, сознавая, что его загнали в угол. Дафна хотела, чтобы он отправился в дом Бронте, чтобы расшифровать хранящиеся там рукописи Брэнуэлла и снять с них копии. Симингтон согласился: она предлагала оплатить эти услуги, а он крайне нуждался в деньгах. При этом он с болезненной остротой осознавал, насколько не рады ему будут в пасторском доме и как велика вероятность того, что ему не дадут там поработать и он получит от ворот поворот.

Тем временем письма от Дафны продолжали приходить, она запрашивала все новых сведений, но даже самый короткий ответ он старался задержать на несколько дней, а теперь с трудом придумывал отговорки, почему он до сих пор не поехал в дом Бронте. В первый раз написал ей, будто музей был закрыт в связи с пасхальными праздниками, йотом — что Общество Бронте замучило его канцелярскими проволочками, поскольку отказывает любому, кто желает провести научное исследование в библиотеке или архиве пасторского дома. Но Дафна была неумолима: вновь писала ему, предлагая вместо этого поработать в университете Лидса над рукописями Брэнуэлла из библиотеки Бротертона. Не забыла она и вложить в письмо чек, щедро вознаграждающий его за будущие издержки, который он не преминул обналичить и потратил деньги на оплату все растущих хозяйственных расходов.

Симингтон знал, что в библиотеке Бротертона его встретит столь же холодный прием, возможна даже новая волна судебных преследований. Он подумывал об анонимном визите — в конце концов, прошло двадцать лет с тех пор, как его в последний раз там видели, еще больший срок — со времени его работы в доме Бронте, — но все же боялся, что кто-нибудь может узнать его, устроить публичный скандал — того и гляди полицию вызовут.

В то утро пришло еще одно письмо от Дафны — быстрый ответ на последнее короткое письмо, в котором он сообщал ей, что Общество Бронте так и не отозвалось на его очередную просьбу о получении доступа к библиотеке музея (на самом деле он так и не удосужился сочинить этот запрос). «Очень прискорбно, что Вы столкнулись с подобными трудностями, пытаясь ознакомиться с рукописями, — писала Дафна. — По-видимому, Общество Бронте опасается, что Вы обнаружите некие свидетельства в пользу несчастного, всеми презираемого Брэнуэлла».

Симингтон обратил внимание, что Дафна решительно подчеркнула слово «опасается», и размышлял, не было ли это посланием ему, но все же не нашел тут никакого скрытого смысла. Надо, впрочем, предложить ей еще что-нибудь из его коллекции рукописей и, возможно, частичную информацию о фальсификациях Уайза, чтобы дать ей хоть какую-то пищу для размышлений. Это, по крайней мере, позволит ему выиграть еще немного времени. И дело здесь не только в Дафне: Беатрис предупредила его, что они могут потерять дом и большую часть имущества, если в кратчайшие сроки не расплатятся с долгами. Он располагал несколькими рукописями стихотворений Брэнуэлла, которые мог бы продать Дафне. Ни одна из них не должна была стать источником неприятностей: хотя он позаимствовал их из музея Бронте, когда там работал, никто, насколько помнил Симингтон, не знал об их существовании в то время и поэтому никто не обеспокоился по поводу их исчезновения. По существу, именно всеобщее равнодушие к этим стихотворениям побудило Симингтона забрать их из музея Бронте: они казались ему нелюбимыми, заброшенными детьми, чьи интересы будут наилучшим образом обеспечены после их переезда в дом, где о них позаботятся.

Симингтону пришлось потратить целое утро, чтобы установить местонахождение одной из этих рукописей: он спрятал ее когда-то между страниц не имеющей к ней никакого отношения книги, чтобы защитить от грабителей. Обнаружив стихи, он перечитал их: то была едва ли не самая разборчивая рукопись Брэнуэлла, вот почему ему доставляла такую боль мысль о расставании с ней. Она содержала два сонета: один написан на верхней половине страницы, другой — на нижней. Мрачное настроение обоих стихотворений было созвучно нынешнему душевному состоянию Симингтона, оба были подписаны «Нортенгерленд». Какое-то время Симингтон не читал ничего написанного Брэнуэллом, избегал этого с тех пор, как оказался в больнице, словно то было непременное условие его выздоровления. И теперь, вновь и вновь перечитывая эти стихотворения, повторяя их вслух, он снова испытывал знакомое волнение.

Первое из них, его любимое, «Безмятежная кончина и счастливая жизнь», казалось Симингтону по меньшей мере не уступающим ничему из того, что было написано знаменитыми сестрами Брэнуэлла. Симингтон подумал, что эти строчки следует выучить наизусть, и повторял их, приступая к работе, пока у него не возникла иллюзия, что он написал это стихотворение сам, и голос Брэнуэлла (нельзя допускать, чтобы он звучал в его голове, — ничего хорошего из этого до сих пор не выходило) растворился в его собственном:

Зачем скорбеть об умерших благих?       Они мертвы, им сладок смерти тлен:       Несчастий и нужды окончен плен,Ведь никогда в земной постели ихСтоль мирен, счастлив не был сон у них       В неведомой стране, средь хладных стен,       На коих Ночи знак запечатлен.Ты отвернись от «умерших» таких,Оплачь тех заживо почивших дух,      Кто умер прежде, чем кончина наступила,Кому небесный свет во тьме потух,     Кто с мглой бороться не имеет силы, —Увы, лишь ТОТ, кто ведал сей недуг,     Познал ВСЮ смерти тьму, ВЕСЬ мрак могилы.

Пропустив этот сонет через сердце, Симингтон обнаружил, что и второе стихотворение, на нижней половине страницы, вызывает, вопреки его ожиданиям, волнение, если его читать вслух. Дом был пуст, но он, представив себе, что перед ним публика, продекламировал заголовок «Бессердечье, рожденное нуждой», а потом и все стихотворение: