Дафна - Жюстин Пикарди

— Вот здесь ваш мистер Симингтон, — сказал он и предложил заглянуть внутрь.

И там я увидела их: блеклые, сделанные через копирку копии писем Симингтона к Дафне Дюморье. Часть другой его корреспонденции была засунута внутрь маленькой коробки с его книгами, включая биографию Николла, — все это было куплено хозяином лавки на местном аукционе в Северном Йоркшире.

— Тридцать фунтов за все, — сказал он. — Вряд ли кто-то, кроме вас, заинтересуется мистером Симингтоном. Эта папка собирала пыль два или три года, настало ее время обрести надежное пристанище.

Выписав чек, я поблагодарила его, несколько ошеломленная, — происшедшее казалось невероятным, — и только тогда поняла, что пропустила свой поезд. Но это было неважно, да и что могло иметь значение, кроме того факта, что я нашла письма Симингтона, или, скорее, они нашли меня, как и письма Дафны в Лидсе. Словно я получила еще один знак — неизвестно от кого и о чем он говорит, возможно, свидетельствует, что я на правильном пути.

А письма оказались даже более интересными, чем я ожидала. Удостоверилась я в этом, перечитав их несколько раз в неспешном поезде по дороге домой. Заинтриговала меня не столько переписка Симингтона с Дюморье, сколько его ответы адвокатской конторе, действующей от имени Общества Бронте, подшитые к оригиналам полученных от них писем, которые были отправлены ему летом 1930 года, сразу же после того, как он лишился работы попечителя и библиотекаря музея Бронте в доме приходского священника. Стряпчие угрожали возбудить дело против Симингтона, обвиняя его в краже многочисленных музейных рукописей и реликвий; полный список включал тридцать один пункт, в том числе оригиналы писем и рукописей членов семьи Бронте, а также набор ключей от запертых ящиков в библиотеке и музее пасторского дома.

Несмотря на серьезность приведенных доводов, переписка эта, по-видимому, не имела последствий, по крайней мере их никак не отражают купленные мною письма. Хотела бы я знать, решило ли Общество Бронте в конечном счете отказаться от судебного преследования Симингтона и махнуть рукой на утраченные рукописи? Возможно, они почувствовали, что публичные судебные слушания будут слишком обременительны и лучше не поднимать лишнего шума.

Конечно, в то время, когда Дафна начинала переписку с Симингтоном, через двадцать семь лет после этого литературного скандала, — впрочем, замятого, — она не имела никакого представления о сомнительных обстоятельствах его ухода из музея Бронте. Симингтон ведь не выдает ей никаких секретов, хотя, если читать между строк, можно почувствовать, что он находится в затруднительном положении: Дафна спрашивает его о местонахождении отдельных рукописей, которые, как сообщила ей миссис Уир, отставная секретарша Общества Бронте, по-видимому, находятся во владении Симингтона.

Все его письма к стряпчим напечатаны на пишущей машинке в 1930 году. Симингтон упоминает, правда, что имел секретаршу, но в 1957-м он писал Дафне от руки (к счастью, написанное им по большей части вполне разборчиво), на печатном бланке, где обозначен его адрес: Ньюлей-Гроув, Хорсфорт, Лидс, и телефонный номер: 2615 Хорсфорт. Вернувшись домой, я с трудом поборола желание набрать этот номер: у Пола остался от родителей старый бакелитовый телефон. Код Хорсфорта я, конечно, не знала, но в тишине дома, когда все кругом, казалось, спало, одни лишь лисы вышли на прогулку, у меня было такое ощущение, что я могу совершить прорыв сквозь годы. А вдруг Симингтон все еще ждет моего звонка, сидя у телефона в Ньюлей-Гроув?

Я могла бы задать ему множество вопросов. Почему, например, он намекает Дафне, что подписи Шарлотты на многих ранних рукописях ангрианских хроник Брэнуэлла подделаны, но не называет виновного прямо. Он подходит весьма близко к обвинению в этом Т. Дж. Уайза, совместно с которым редактировал «Избранное» Бронте для издательства «Шекспир-хед». Он пишет Дафне, что почти вся работа над этими томами была возложена на него — не только из-за плохого здоровья Уайза, но и вследствие того, что Симингтон описывает как «пелену тумана», связанную с разоблачением фальсификаций его коллеги в других областях. И все же недвусмысленное обвинение отсутствует.

В ходе дальнейшей переписки он также подтвердил справедливость подозрений Дафны, что некоторые из стихотворений, приписываемых Эмили, в действительности принадлежат Брэнуэллу: «Я вызвал сильнейшее негодование тридцать лет назад, когда осмелился утверждать это». Где прозвучали протестующие речи? Упоминаний об этом, как и о том, что Симингтон отстаивал приоритет Брэнуэлла, мне не удалось отыскать ни в официальных трудах, посвященных Бронте, ни в академических исследованиях. Множество писем следуют одно за другим, в них говорится о продаже Симингтоном Дафне еще нескольких книг из его библиотеки. Было бы здорово подержать их в руках, в особенности некоторые изданные частным образом тома писем и рассказов Брэнуэлла.

А затем обмен письмами не возобновлялся более года. Первой после серии теплых, на первый взгляд, посланий без всякого объяснения замолчала Дафна, но и Симингтон тоже вдруг резко прервал переписку. Почему Дафна тут же не отреагировала на его недвусмысленные намеки относительно подделки подписей? Ведь она, несомненно, узнала бы тогда больше о том, что могло бы (и еще может) стать одним из величайших за многие десятилетия литературных скандалов.

Однако, как ни странно, вместо того, чтобы уйти с головой в это исследование, она прекратила писать Симингтону, но в 1958 году вышел из печати сборник рассказов, озаглавленных ею «Точка разрыва», у меня есть его потрепанный экземпляр. В этих рассказах, впрочем, нет ничего ни о Симингтоне, ни о Брэнуэлле, ни о ком-то еще из Бронте. И все же книга эта вызывает у меня жгучий интерес: ведь она была написана как раз тогда, когда прекратилась переписка с Симингтоном, хотя последующие письма позволяют предположить, что и в 1958 году Дафна продолжала изучать рукописи Брэнуэлла. Ее рассказы — словно отклик на его сочинения, подумала я, перечитывая «Точку разрыва», но и ее жизнь вплетена в ткань рассказов… и смерть, как много смертей в этом сборнике!

Зловещие истории об убийствах, паранойе, мужчинах в мягких фетровых шляпах, но самый жуткий рассказ — «Синие линзы», о женщине, выздоравливающей после глазной операции. Когда удаляют повязки и в глаза вставляют синие линзы, она не чувствует боли. Но вскоре наступает шок: ей кажется, что у всех окружающих звериные головы. У ее любимой медсестры Энсел — змеиная голова, которую героиня рассказа впервые видит отраженной в зеркале: сначала плечи, потом извивающаяся шея и, наконец, раздвоенный, зазубренный язык, быстро высовывающийся и втягивающийся. У ее мужа Джима — голова ястреба с кровью на кончике клюва и шея с отвислыми складками плоти. Когда же она в конце концов видит в зеркале себя, на нее смотрят глаза лани, а голова пугливо клонится, как у животного, готового к тому, что его вот-вот принесут в жертву.

Эти рассказы можно трактовать как свидетельство недоверия Дафны к окружающему ее миру, а также неуверенности в своей способности оценивать увиденное. Что-нибудь подобное мог сказать Пол, если бы прочитал эти рассказы, но он не будет этого делать — я его даже просить не стану. Не хочу слушать, как он отвергает то, что столь важно для меня, наверно, поэтому все это остается моей личной тайной, не имеющей никакого отношения к Полу. И еще у меня не выходит из головы имя, выбранное Дафной для мужа героини «Синих линз», — Джим, несомненная отсылка к Джиму Барри. Кроме того, жену Барри звали Мэри Энселл, что слишком близко к имени медсестры Энсел, чтобы быть простым совпадением.

Я сделала для себя комментарии к этому рассказу и другому, из того же сборника, названному «Бассейн». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы связать его с утонувшим кузеном Майклом. Несмотря на вердикт коронера о случайной смерти, поговаривали, что это было самоубийство, и в новелле Дафны высказывается предположение, что рассказчица была близка к тому, чтобы наложить на себя руки. Это девочка на пороге юности, еще имеющая доступ в тайный мир, не видимый взрослыми, куда можно войти лишь через темную поверхность бассейна, скрытого среди деревьев сада, принадлежащего ее бабушке и дедушке. Представляю себе этот бассейн среди лесов Менабилли, а девочку — Дафной в юном возрасте. Впрочем, время в этом рассказе подобно текучей жидкости, неустойчивой, пребывающей в постоянном движении, как манящая гладь бассейна, через которую возвращаются в иной мир призраки.

Не могу сказать с уверенностью, какое все это имеет отношение к моей диссертации о Дафне и Бронте, если не считать того, что она писала эти рассказы, одновременно занимаясь разысканиями по Брэнуэллу. Мне очень нужно с кем-то обсудить это, и единственный подходящий человек, который приходит мне на ум, — Рейчел. Я чувствую, что она способна во всем этом разобраться. Вероятность подобного разговора почти столь же мала, как возможность обсудить эту тему с моими родителями, но, странное дело, когда я читала «Бассейн», ощущала их где-то близко, словно они были лесными тенями и призраками, пробирающимися назад в свой тайный мир.