Орден для Поводыря - Андрей Дай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сначала, я должен объяснить – как именно работает почта в Российской империи, и почему письма от Петербурга до Томска добираются гораздо быстрее путешествующих тем же маршрутом людей. А главное – почему в Барнаул корреспонденция приходит с существенным опозданием.
Итак, вы – житель столицы – запечатали конверт, наклеили марки и отнесли свое послание на почту. Писари сверили адрес с перечнем населенных мест империи, проверили достаточность оплаты, проставили штемпель и сунули письмо в мешок. Как только поклажа на нужное направление наберет определенный вес, ее положат в первую же повозку к извозчику. И он не имеет права отказаться, если намерен пользоваться перекладными почтовыми лошадьми.
На следующей станции, пока первый кучер отдыхает и меняет коней, мешок добавят к грузу тому, кто уже трогается. И так далее, пока запечатанная пломбами поклажа не доберется до окружной станции. Там пломбы вскроют, добавят местные письма, отделят те, что требуется раздать адресатам в данном округе, и отправят дальше. Зимой, по санному пути письмо будет передвигаться не медленнее чем триста верст в сутки. Летом – двести. Весной и осенью, в распутицу – сто-сто пятьдесят. При самом отвратительном состоянии дорог, от Санкт-Петербурга до Томска ваше письмо доберется не позднее, чем на шестнадцатый день. Вот так-то! Теперь сравните со сроками доставки посланий Почты России начала двадцать первого века…
Предназначенную для горной столицы Алтая корреспонденцию отделяют от всей массы в Каинске. Потом, она пересылается в Колывань, где ждет, пока не наберется нужная масса. И лишь после этого – едет в Барнаул. Бывает, особенно в неспешную летнюю пору, алтайский мешок и по неделе лежит без движения. Зато единовременно приходит сразу много всего. И газет с журналами и писем с посылками. Большая почта – короче.
— Для меня… — голос обзавелся предательской хрипотцой, и мне пришлось прокашляться, чтоб взять себя в руки и продолжить. — Для меня что-либо в почте есть?
— Да, конечно, Герман Густавович. Вот. Я посчитал нужным отделить обычные прошения и доносы. Остальное – вот.
И протянул мне четыре обычных серо-коричневых конверта.
Да, Герочка! Я болван и неврастеник. Конечно, глупо было ждать известий от царя с обычной почтой. Естественно я подозреваю о существовании фельдъегерской службы. И хватит на этом!
— Герман Густавович? Вам не хорошо? У вас сейчас лицо такое…
Хотелось выматериться от души, загнуть что-нибудь этакое, в лучших традициях флотских боцманов или прорабов со стройки. Или рыкнуть на ни в чем не повинного Мишу. Устал я что-то от ожиданий. Хотелось уже, чтоб все решилось. Так или иначе – уже и не важно.
А еще я ощутил невероятной силы приступ одиночества. Подумалось вдруг, что в этом огромном, чудном и чудесном новом для меня мире нет ни единого действительно близкого человека. Партизанствующему в потаенных глубинах разума Герману не пожмешь руку и не взглянешь в глаза. Не выплачешься в жилетку и не разопьешь с ним бутылочку-другую.
Один я был. Абсолютно один… И один на один со своим Долгом.
— Все хорошо, Миша. Все хорошо… Так что-то… Задумался… Начинай отчет о ваших с господином штабс-капитаном изысканиях. Чего нарыли? И когда должен явиться Варешка?
Карбышев принялся рассказывать, а я – удивляться. Потому что следователи из политических полицейских были, прямо скажем – никакие. По большому счету, за месяц, что они уже в Барнауле баклуши били, кроме как опросить арестованных Горной полицией ссыльных и туземных мещан, сдававших несчастным полякам жилье, они ничего и не сподобились сделать.
— Конечно, нисколько не претендую на лавры нашего дражайшего Иринея Михайловича, — хмыкнул я. — Но одно могу сказать со всей определенностью – вы упустили очень и очень важные улики! Во-первых, вам просто необходимо отметить на схеме города места возгораний. Надеюсь, свидетелей этим событиям вы отыскали? Ну и отлично! Потом, выясните какого направления дул в те дни ветер, было сухо или шел дождь и так далее. Этим мы отделим намеренно подожженные дома от тех, что загорелись попутно, из-за ветра. Очень важно отметить время начала пожаров. И вызнать – где именно в примерно это время находились наши подозреваемые. Есть ли, кто подтвердит, что их видел. Понял? Отлично. Но главное, после того, как мы выясним, кого именно подожгли, выспросить погорельцев – не ссорились ли они с кем-то последнее время? Не заводили ли врагов или соперников. Не ходили ли хозяева на сторону, и не ловил ли их обманутый муж…
— Феноменально! — прошептал секретарь-поручик.
— Ничего сложного, для… — блин, для кого? Для прочитавшего на досуге пару тысяч детективов? Для чиновника, которому ежедневно на стол ложилась сводка совершенных за сутки в области преступлений? Для среднего телеобывателя, сидящего на "игле" бесконечных "ментовских" сериалов? — Для разумного, умеющего рассуждать логично человека. Неужели жандармских офицеров не обучают вести следствие?
— Это мне неизвестно, ваше превосходительство. Быть может в столице…
Полицейская школа! Срочно требуется училище для сотрудников правоохранительных органов. С ростом общего экономического благосостояния будет расти и число всевозможных убийц, грабителей и мошенников. И если уже сейчас не озаботиться обучением профессиональных сыскарей и специалистов по профилактике – очень скоро мы получим такой разгул преступности, что по вечерам на улицу страшно станет выходить. А если еще учесть, что продажа огнестрельного оружия в империи никак не регламентируется, так и вообще! Жуть!
Достал свой чудесный блокнотик и записал. На это необходимо изыскать средства и подобрать людей. Еще бы научиться, как Хоттабыч – выдернул волосинку из ноздри – получил грамотного и честного полицмейстера, из бороды – сотню таких же чиновников. В затылке почесал – десяток преподавателей сыскного искусства… А то, оглянулся – и выбрать некого. Читать с грехом пополам и то только один из шести умеет. А уж чтоб профессионалы… Я вот о прохиндее водочном надзирателе думал, а кем его заменить? В голове один Хныкин из Каинска крутится. Кадровый голод жесточайший, и нет от него пока спасенья.
Глава 8
Роза барнаульских ветров
К Покрову Богоматери, в горную столицу прибыл ничуть не обидевшийся на меня Варешка. Оказалось, что он за месяц отпуска успел-таки и супругу встретить и сына пристроить в Томскую гимназию. По его словам, немалую роль сыграло его при мне положение. И почтовые чиновники на тракте и Попечительский совет гимназии опасались препятствовать чиновнику по особым поручениям при Губернском Совете. Чему я был несказанно рад. Приятно, что смог, хотя бы одним своим существованием, помочь этому замечательному человеку.
Ириней Михайлович привез с собой пять тысяч рублей ассигнациями для меня. И как раз вовремя. Господин Гуляев со всей определенностью отказался принимать у меня плату за постой, но и обеспечение десяти казаков с лошадьми – тоже не дешевое удовольствие.
Сразу после праздников началось настоящее расследование. И стало некогда нежиться в постели до обеда, что я мог себе позволить те несколько дней, пока сибирский Пинкертон находился в пути.
Нельзя сказать, что я вообще ничего не делал. Я много гулял по городу, читал и писал письма. Встретился с генерал-майором Фрезе и моим старым лекарем Дионисием Михайловичем. С первым мы отделались нейтральными и даже официальными фразами, а второго я со всей искренностью заверил, что вскоре его вынужденное пребывание в Барнауле закончится.
Кстати сказать, Михайловского я из казарм забрал. Просто приехал с казаками к штабу десятого батальона и потребовал от нового командира подразделения перевести лекаря под домашний арест. И назвал адрес, куда подозреваемого следовало доставить – дом Гуляева на Иркутской. Так что вечера у нас были заняты научными диспутами, а днем мои конвойные бегали по Барнаулу по поручениям Дионисия Михайловича.
Миша являлся каждое утро и терпеливо ждал, пока я соизволю выбраться из кровати. А его временного шефа – штабс-капитана Астафьева, я только раз и видел. Он квартировал в доме местного начальника полиции – вдовца с тремя детьми-подростками, и, похоже, нашел свою родственную душу. Оба офицера любили пиво и долгие размеренные разговоры о благе России…
Одно из пришедших с большой почтой посланий оказалось посланием от профессора Зинина из Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. Он сообщал, что сначала не хотел браться за неизвестно что, и лишь заинтересованность Василия Фомича Петрушевского убедила его в том, что попробовать все же стоит.
Оба описанных мной вещества они получили достаточно легко. Обоих химиков несказанно удивили два обстоятельства – то, что тринитротолуол оказалось достаточно трудно заставить взорваться, и то, как много азотной кислоты уходит на реакцию получения гексогена. Потом, подполковник предложил смешать оба вещества. Опытным путем, подрывая четвертьфунтовые брикеты смесей, выяснили оптимальное соотношение двух видов взрывчатых веществ. Николай Николаевич не без гордости извещал меня, что образованную в итоге смесь не смогли вымерять обычным свинцовым стаканом. Тот разрывался, показывая чудовищные уровни давления.