Демон движения - Стефан Грабинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Суеверный ты, Казик.
— Нет, это не суеверие. Это предназначение. Я глубоко убежден, что только здесь, на этом клочке земли, мне следует выполнить некую важную миссию; какую — еще не знаю точно. У меня имеется лишь слабое ее предчувствие...
Он прервался, будто испугавшись своих слов. Спустя мгновение, переводя свои блеклые, подсвеченные блеском заката глаза на порубежную скалистую стену, шепотом добавил:
— Знаешь, мне часто кажется, что здесь, за этой отвесной гранью заканчивается зримый мир, что там, по ту сторону, начинается иной, новый мир, какое-то невыразимое для человеческого языка mare tenebrarum*
Он опустил утомленные пурпуром вершин глаза к земле и обернулся в противоположную сторону, к железнодорожной линии.
— А здесь, — добавил он, — здесь заканчивается жизнь. Это ее последнее усилие, последнее, конечное ответвление. Здесь исчерпывается ее творческий размах. Поэтому я стою здесь, как страж жизни и смерти, как хранитель тайн с обеих сторон могилы.
Завершив свою речь, проникновенно заглянул мне в лицо. В этот момент он был прекрасен. Вдохновенный взгляд задумчивых глаз, глаз поэта и мистика, сосредоточил в себе столько огня, что я, не умея снести их пламенной силы, почтительно склонил голову. Тогда он задал мне последний вопрос:
— Ты веришь в жизнь после смерти?
____________
* Море мрака {лат.). В представлении древних жителей Средиземноморья — неведомые воды за Геркулесовыми столпами, где мореходов подстерегали многочисленные опасности.
- 181 -
Я медленно поднял голову:
— Понятия не имею. Люди говорят, что существует столько же доводов за, сколько и против. Был бы рад поверить.
— Умершие живут, — твердо сказал Йошт.
Наступило долгое, вслушивающееся само в себя молчание.
Тем временем солнце, начертив дугу над зубчатым гребнем, укрыло свой щит за его выступом.
— Уже поздно, — заметил Йошт, — и тени выходят из гор. Ты должен сегодня пораньше лечь, тебя измучила поездка.
И на этом мы закончили наш памятный разговор. С тех пор уже ни разу не говорили ни о роковых событиях, ни о грозном даре второго зрения. Я остерегался дискуссий на эту опасную тему, потому что они очевидным образом огорчали моего друга.
Как-то раз он сам напомнил мне о своих мрачных способностях.
Было это десять лет назад, посредине лета, в июле. Даты тех событий я помню точно — они запечатлелись в памяти навсегда.
Было это в среду, тринадцатого июля, в праздничный день. Как обычно, рано утром я приехал в гости; мы вместе должны были отправиться с ружьями в соседнее ущелье, где появились дикие кабаны. Я застал Йошта в серьезном сосредоточенном настроении. Говорил он мало, словно поглощенный неотвязной мыслью, стрелял плохо, был рассеян. Вечером на прощание горячо обнял меня и подал запечатанное письмо в конверте без адреса.
— Слушай, Роман, — сказал он дрожащим от волнения голосом. — Мнится мне, что в моей жизни должны произойти важные перемены; возможно, я буду вынужден надолго уехать отсюда и сменить место жительства. Если такое в самом деле произойдет, ты распечатаешь это письмо и отправишь по адресу, который указан внутри; сам я не буду иметь возможности это сделать по разным причинам, которые не могу сейчас назвать. Поймешь все потом.
- 182 -
— Хочешь оставить меня, Казик? — спросил я сдавленным от боли голосом. — Почему? Ты получил какую-то печальную весть? Почему ты выражаешься так неясно?
— Ты угадал. Я снова увидел сегодня во сне разрушенный дом, а в одном из его окон — фигуру очень близкого мне человека. Вот и все. Прощай, Ромек!
Мы бросились друг другу в объятия на долгую-долгую минуту. Через час я уже был у себя и, охваченный бурей противоречивых чувств, отдавал указания, словно автомат.
В ту ночь я не сомкнул глаз, беспокойно прохаживаясь по перрону. Под утро, не в силах сносить такую неопределенность дальше, позвонил в Вышнинку. Он ответил немедленно, сердечно благодаря за заботу. Его спокойный и уверенный голос, безмятежная, едва ли не шутливая речь подействовали успокаивающе: я вздохнул с облегчением.
Четверг и пятница прошли спокойно. Время от времени я общался с Йоштом по телефону, с каждым разом получая успокаивающий ответ: «Не произошло ничего важного». Так же прошел весь субботний день.
Я вновь начал обретать пошатнувшееся было душевное равновесие и, отправляясь около девяти вечера на отдых в служебном помещении, обозвал его в трубку сычом, вороном и другими прозваниями зловещих созданий, которые не могут найти покоя сами и лишают его других. Он безропотно воспринял упреки и пожелал мне спокойной ночи. Вскоре я крепко уснул.
Проспал несколько часов. Вдруг сквозь глубокий сон услышал нервные звонки. Почти ничего не соображая, сорвался с кушетки, заслонив глаза от резкого света газовой лампы. Звонок прозвучал снова. Я подбежал к аппарату, приложил ухо к трубке.
Йошт говорил срывающимся голосом:
— Прости... что я прерываю твой сон... Непременно должен отправить сейчас раньше... товарный, номер двадцать один... Мне немного не по себе... Отправится через полчаса... дай соответствующий сигн... Ха!..
Мембрана, издав несколько хриплых тонов, неожиданно перестала вибрировать.
- 183 -
Я прислушивался с гулко бьющимся сердцем, не услышу ли что-то еще, но напрасно. С противоположного конца провода до меня доносилось лишь глухое молчание ночи.
Тогда я заговорил сам. Склонившись к отверстию аппарата, швырял в пространство нетерпеливые, исполненные боли слова... Ответом мне была каменная тишина. Наконец, шатаясь на ногах, как пьяный, я отошел вглубь комнаты.
Вытащил часы и взглянул на циферблат: было десять минут первого. Рефлекторно сравнил время с настенными часами над столом. Странная вещь! Часы стояли. Застывшие стрелки, зацепившись одна за другую, показывали двенадцать; станционные часы перестали идти десять минут назад, то есть в тот момент, когда разговор внезапно оборвался! Холодная дрожь сотрясла мое тело.
Я беспомощно стоял посреди комнаты, не зная, к кому обратиться, что делать. В какой-то момент хотел сесть на дрезину и помчаться изо всех сил в Вышнинку. Однако вовремя сдержался. Я не мог сейчас оставить станцию: помощника не было, служащие спали, а экстренный товарный поезд мог подойти к перрону в любой момент. Безопасность Кренпача лежала исключительно на моих плечах. Не оставалось ничего иного, как ждать.
Поэтому я ждал, как раненый зверь, метался из угла в угол по комнате; ждал, стиснув губы, то и дело выходя на перрон и прислушиваясь к сигналам. Все напрасно: ничто не предвещало прибытия поезда. Тогда я снова вернулся
