Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

будет похваляться украшениями, которых уже никогда не наденет Лисана? Он задумался и не возразил, когда Оликея подняла его руку и надела на запястье тяжелые браслеты из золота, кости, серебра и покрытого письменами рога. Их вес ощущался странно: ни один гернийский мужчина не украсил бы себя подобным образом.

Однако Оликея еще не закончила. Ее возмутило то, что столько ожерелий рассыпалось на бусины.

— Мы не должны это даже показывать. У нас попытаются выменивать по одной бусине или по паре, отдавая взамен сущие безделицы. Нет, их мы сохраним до следующего раза, когда получим за них столько, сколько они в действительности стоят. Зимой я смогу нанизать их заново.

Когда Оликея добралась до амулета плодородия, она вскрикнула и прикоснулась к костяному младенцу кончиком пальца, словно ожидала, что он в любой миг может пошевелиться. Она довольно долго молчала, а потом глубоко, с дрожью вздохнула.

— Это настоящая легенда. С его помощью мы сделаем тебя великим из могущественнейших великих.

Ее голос дрогнул, и лицо побледнело вокруг пятен. Она сняла с шеи шарф, бережно, словно пеленая, завернула в него фигурку и отложила в сторону. Затем она взглянула на мальчика-солдата, одарила его ослепительной улыбкой и вернулась к разбору наследства Лисаны.

Оликея склонилась над одеялом с сокровищами, словно жадная сорока, раздумывающая, какую из блестящих вещей схватить. Мальчика-солдата возмущало ее корыстное отношение, хотя он стиснул зубы и позволил ей продолжать. Даже сохрани он эти вещи, это все равно не вернет Лисану и не спасет ее дерево. Если он должен расстаться с сокровищем, чтобы обрести власть над народом, значит, так он и поступит.

Так что он придерживал язык, пока она увешивала его украшениями. Затем она принарядилась сама и даже позаботилась о Ликари. У нее были с собой плетеные сумки, в которых она носила на рынок товары. Теперь же она разложила по ним его богатство — что-то оставить себе, другое починить, часть обменять сразу, а вещи подороже — приберечь для тех, кто станет торговаться из-за них друг с другом. Костяная фигурка младенца была бережно уложена в самую изукрашенную сумку и окружена ценнейшими сокровищами. Между делом Оликея напевала и посмеивалась, явственно довольная тем, что ее великий уже принес ей прибыль.

Она причесала и уложила его волосы при помощи какого-то сладковато пахнущего масла. Затем поменяла местами браслеты на его руке, чтобы они лучше сочетались друг с другом. Отдала малышу несколько треснувших бусин, чтобы он тоже мог что-нибудь себе выменять. Наконец она объявила, что всем довольна, и они отправились на ярмарку.

Широкополая шляпа и мазь делали свое дело. Свет по-прежнему оставался не слишком приятным, но его уже можно было терпеть. Ликари захотел побежать вперед, и Оликея не запретила ему и даже не сказала, где и когда они снова встретятся. А я в очередной раз удивился тому, как народ обращается со своими детьми. Она явно считала, что ему хватит здравого смысла вернуться к нам после того, как он обменяет свои бусины, и предоставила ему искать нас самостоятельно. Когда мальчик-солдат оценил размеры ярмарки и толпу топчущихся там людей, я усомнился в мудрости решения Оликеи. Следующие ее слова потрясли меня.

— Жаль, что мы пропустили самый разгар торговли. Я слышала, две недели назад здесь было вдвое больше палаток и навесов. Почти весь морской народ и жители побережья уже уехали, чтобы оказаться дома до того, как нагрянут осенние шторма.

— Вдвое больше людей?

— Конечно. В конце лета ветра приносят сюда торговцев с юга. Еще какое-то время их суда могут бросить здесь якоря, а маленькие лодочки причаливают к берегу. Но вскоре побережье очистят зимние бури. Еще до этого корабли вместе с торговцами уйдут, и ярмарка опустеет до следующей осени. — Она перевела дыхание и сурово на него посмотрела. — Из-за того что ты нас задержал, нам осталось на торговлю только несколько дней. Редкие товары наверняка давно распроданы. Правда, кое-кто считает, что это лучшие дни для обмена. Люди больше стремятся заключить сделку. По крайней мере, так говорят. Посмотрим.

За утро и последовавший за ним день Оликея больше дюжины раз доказала свою незаменимость. Она оказалась умелым торгашом, легко переходя от настойчивости к неохоте, смотря как было выгоднее в интересах сделки. Сначала мальчик-солдат пытался задавать вопросы или даже выдвигать собственные предложения, но Оликея резким жестом велела ему заткнуться. Вскоре я понял, что его молчание — не знак покорности ей; скорее, оно указывало на то, что он слишком важная персона, чтобы вникать в подобные пустяки. Он возмутился было тем, что она взяла на себя всю торговлю, но быстро сообразил, что ему выгоднее позволить ей действовать по своему усмотрению. Она выдвигала смехотворные предложения, убедительно спорила, изображала безразличие к ответным предложениям, а затем с улыбкой соглашалась на крайнюю цену.

Она мудро оценивала, кому и сколько его сокровищ можно показать. Я заметил, что сначала она использовала менее ценные вещи и выторговала для мальчика-солдата плащ из волчьего меха, сапоги на подошве из моржовой шкуры и войлочные носки к ним. Он немедленно все это надел, наслаждаясь преимуществами теплой одежды. Оликея продолжила торговаться, выменяв высокие меховые шапки для них обоих, шерстяные рукавицы, а для него — еще одну длинную шерстяную хламиду, черную, с вышитыми на ней белыми спиралями.

Как только я оказался подобающе и роскошно одет, она стала куда разборчивее в том, что хотела получить и что предлагала и даже с кем торговала. Она напустила на себя заносчивый вид, и мы двигались неспешно, одновременно и показывая меня, и позволяя ей лениво рассматривать товары. Когда мы оказались гораздо лучше одеты оба, ее презрение к торговцам, занимавшим менее высокое положение, стало заметнее. Мальчик-солдат улыбнулся, стоило ему осознать, что Оликея для него куда более ценное приобретение, чем он полагал. Она прекрасно знала все тонкости, которые позволят им занять здесь заметное положение.

Мальчик-солдат сосредоточился на обмене, а мое внимание привлек сам рынок. Прежде я никогда не встречал подобного. Это место явно использовалось в таком качестве уже десятилетиями, возможно, даже сотнями лет. Однако его пронизывало странное ощущение временности, словно все это могло исчезнуть в мгновение ока. Сколоченные на скорую руку навесы, полные товаров, часто примыкали к маленьким каменным домикам, где торговцы спали и готовили еду. Сейчас часть их опустела, но вокруг все еще громоздился мусор, оставленный недавними обитателями. Они безмолвно подтверждали слова Оликеи о том, что всего неделю назад здесь было гораздо больше народу.

И еще больше — десятилетия назад. От