Волкодав - Мария Васильевна Семенова

шо-ситайнец в далёкой стране Саккарем, будет ли к нему милостива тамошняя Богиня, не покусится ли кто-нибудь слишком алчный на его драгоценного жеребца по имени Сергитхар. Мулинга?.. Схлынула первая обида, и Волк обнаружил, что «измена» девушки вовсе не погасила для него солнце. Если бы, к примеру, он не смог одолеть Ригномера, если бы Пятнышко разорвали псы на Кругу… ему было бы больней. Мулинга же, по мнению венна, вольна была выбирать – тем более что он не успел даже попросить у неё бус. Может, с Винойром ей окажется не так хорошо, как она ожидает, и она задумается, не сделала ли ошибку. Но это не его, Волка, дело.

Его дело – вызвать Наставника на поединок. Чтобы убить. Или самому оказаться убитым.

– Потому что он – Волкодав. А я – Волк.

Молодой венн даже выговорил вслух эту формулу старинной, не ведающей примирения вражды. Выговорил… да так и замер посреди степной дороги, что была дорогой лишь на ближних подступах к городу, а поодаль от стен распадалась на дорожки и тропки, постепенно терявшиеся на травянистой равнине. Так текут реки халисунских пустынь, исчезающие в песке.

– Да чтоб я сдох, – прошептал он некоторое время спустя, по-прежнему не двигаясь с места. Хорошо знавшие Волка немало удивились бы подобным речам. Венн слыл человеком сурового и строгого нрава и, в отличие от многих других учеников, сквернословил исключительно редко.

Но теперь как раз и был тот самый исключительный случай, ибо на Волка снизошло озарение.

Он наконец понял, что Боги всё-таки ответили ему. Он загадывал об исходе грядущего боя с Наставником – и Они, вняв молению, ниспослали ответ. Только он, глупец, сразу не уразумел его. Зато теперь слышал Голос свыше так явственно, как если бы вернулся тот тихий вечер в Нарлаке и маленькая женщина, принятая им за деревенскую дурочку, вновь ласково взяла его за руку. Нет никакой предопределённости, сынок. Ты торопишься узнать ответ, а сам ещё не задал нужных вопросов. Ты ещё не совершил поступков, могущих направить судьбу, а главное – не обрёл Понимания, необходимого, чтобы их совершить. Так вот же, что будет, если ты не сумеешь прозреть… – И белоснежное брюхо Молодого облила постыдная струйка. – А вот другой поединок. Так надлежит биться зрячему…

Где-то далеко-далеко, в свободной степи, струился под луной серебристый мех Пятнышка, и в пушистой гриве путались звёзды.

Видишь, сынок? Ты вполне способен на это. Кажется, я не ошиблась в тебе…

– Спасибо, матушка, – снова вслух тихо проговорил Волк. – Ты права. Клетки нужно ломать.

Стояла глубокая ночь – время, когда, согласно древним законам, привезённым ещё переселенцами из Нарлака, городские ворота не открывались ни перед кем, будь то хоть сам правитель страны. Однако на Тин-Вилену за всю её историю ни разу не покушалось ни одно неприятельское войско. А посему, хотя ворота исправно запирались и до самого рассвета стояли закрытыми, – неусыпная стража на пряслах[33] не бдела, как где-нибудь в Фойреге или в Кондаре. Да и стена была – громко сказано; не город окружала, а выселки отгораживала от Серёдки. Бедноту от богатеев, как иногда говорили. Всяких пришлых – от коренных. Впрочем, по обе стороны жил народ, не лишённый озорной жилки и склонный порой к ночным похождениям, – то есть удобные перелазы давным-давно были разведаны.

Волк преодолел тин-виленскую стену даже не один раз, а дважды. Двор не слишком зажиточного горшечника Шабрака помещался, конечно, не в старом городе, а вовне. Вот только выселки эти располагались с другой стороны, не с той, откуда шёл Волк.

Внутри стен были прямые и узкие чистые улицы, вымощенные камнем. Здесь можно было встретить стражников, здесь горели заправленные маслом светильники, а состоятельность жителей чувствовалась даже не по домам – достаточно было посмотреть на внушительные каменные заборы.

Выселки имели совершенно иной вид. Дворы здесь тоже огораживались глухими заборами, но в основном деревянными, сколоченными из горбыля. А улицы хоть и отличались шириной, но были донельзя запутанными и кривыми, ибо приезжие строились каждый как мог, и вдоль заборов отвоёвывал себе пространство непобедимый бурьян.

И нигде – ни огонька.

Зелёные и людные днём, к ночи выселки превращались в глуховатое и определённо опасное место, очень мало подходившее для поздних прогулок.

Но – только не для учеников Волкодава.

Нет, не то чтобы они были так уж уверены в собственной непобедимости. И не то чтобы их тут кто-то боялся. Нет, конечно. Истинная причина крылась в чём-то другом, но вот в чём именно – Волк даже не пытался расспрашивать. Какое ему дело? Ему достаточно было и того, что люди из Младшей Семьи никогда не задирали его, а Шабраку эти молодцы в кожаных безрукавках, обшитых кольчужными звеньями, даже помогли найти хорошего покупателя, давшего за дом и двор достойную цену…

Волк навылет прошёл две кривоватые улочки, не обращая никакого внимания на подозрительные тени, маячившие за углами. Кто бы там ни скрывался, на него они нападать не собирались, – он бы это почувствовал. Ворота Шабракова двора были уже заперты. Волк не стал беспокоить почтенного хозяина и его дочь, махнул внутрь прямо через забор.

Здесь на него свирепо и почти молча набросились дворовые псы.

Как было принято среди тин-виленцев, Шабрак держал пару местных собак, и они сторожили хозяйство согласно обычаям своей породы. Любопытная сука высматривала и вынюхивала прокравшегося злоумышленника, а обнаружив его, звала кобеля, грозного, но порядком ленивого, – и уже тот мчался крушить. И если только воришка не падал сразу на землю, а сдуру пробовал отбиваться… хозяин двора мог и не поспеть к нему на подмогу.

Однако Волк был своим. На полпути псы узнали его запах и, очень смутившись, разыграли целое представление, притворяясь, будто на самом деле не нападали, а спешили приветствовать и скорее узнать, откуда это так разит волком. Молодой венн рассеянно потрепал две корноухие головы и сразу пошёл в угол двора, где с вечера стояла его чаша с водой.

Псы, оказывается, успели досуха вылакать из неё всю воду. Волк досадливо мотнул головой – не потому, что брезговал, просто уж очень велико было стремление скорее, как можно скорее дать облик новообретённому Пониманию, – и зачерпнул свежей воды из дождевой бочки под свесом крыши. Сдерживая нетерпение, бережно утвердил чашу на земле. Опустился рядом с ней на колени и замер, успокаивая дыхание.

– Клетки нужно ломать! – наконец повторил он вслух. И, медленно выдыхая, занёс руку с развёрнутой, как для удара, ладонью…

Луна, отражавшаяся на поверхности, разлетелась на