Красная карма - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господин Гупта, на этой неделе убийца нанес в Париже жестокий удар. И при этом позаботился придать телу жертвы позу, намекающую на йогу. Кроме того, нам известно, что Сюзанна – на фоне сексуальных отношений – увлекалась эзотерическими ритуалами и хранила дома большое количество ЛСД. Так вот: может, вы и не понимаете, что мы ищем, но, поверьте, все случившееся напрямую касается Индии и ее религии… И в каком-то смысле это даже хорошо, поскольку сильно сокращает число подозреваемых.
Гупта, кажется, уловил в его последних словах скрытую угрозу.
– Должен ли я предположить, что вы подозреваете меня?
На это ему решительно ответила Николь:
– Предполагайте что хотите, господин Гупта, но могу вас заверить, что Жан-Луи Мерш – человек, которого вы сегодня усыпили, – обязательно вернется, чтобы допросить вас, и это будет уже совсем другой разговор.
– Это что же – прямая угроза?
На что Николь ответила с самой очаровательной из своих улыбок:
– Скажем так: с нами вам повезло, мы беседовали очень мягко.
51– Этот факир просто-напросто усыпил вас, да-да! – орал Жан-Луи, сидя за рулем своей «дофины».
– Нет, это он тебя усыпил.
Мерш заскрежетал зубами: его братец был прав. Вот проклятье – с чего это он ухитрился заснуть прямо на стуле, как распоследний алкаш?!
Он не понимал, что произошло, и, по правде говоря, это его здорово пугало. Злой, перевозбужденный, наглотавшийся метамфетамина, он явился к Гупте, собираясь набить ему морду, – и нате вам! – этот тип в бабьей шали и с бородой, как у Пер-Ноэля, усыпил его, слегка потрепав по затылку! Невероятно!
А главное, Мерш ровно ничего не помнил. Не помнил ни как заснул, ни что видел во сне. Его просто-напросто выключили из списка живых. А теперь, черт бы все подрал, он должен унижаться перед этими ребятишками и выслушивать их отчет. Проклятье!
– Я должен допросить его еще раз, – буркнул он.
– Только перед этим тебе нужно хорошенько выспаться.
– Заткнись! Мне нужна телефонная будка.
Сыщик засек одну такую на бульваре Бон-Нувель, стремительно подрулил к ней и выскочил из машины, обшаривая на бегу карманы в поисках мелочи. Но, оказавшись в кабине, он вдруг с изумлением констатировал, что чувствует себя расслабившимся, отдохнувшим, умиротворенным. И все это благодаря индусу. Что он ощущал – признательность? Ну нет – это был страх! Боязнь всего, что могло сокрушить его привычный тесный мирок, где благодаря амфетаминам царила предельная активность.
Одна монетка, две, три…
Божон… Берто…
– Это я! Какие новости?
– Я только что из морга. Встречался с родителями девушки.
Мерш зажмурился. Ну что тут скажешь: вечно одно и то же горе. Перед лицом неумолимой смерти сыщикам оставалось только собирать обрывки информации и обещать родным поймать виновного.
– А кроме того? – спросил он, чтобы избавить себя и Берто от обсуждения этой жуткой процедуры.
– Я еще раз объехал квартал Деревянной Шпаги – там чисто. Можно, конечно, поискать свидетелей, расклеить объявления и прочее. Только куда их клеить-то? В Сорбонне, что ли, рядом с портретами Ленина и Мао?
Мерш оставил этот вопрос без ответа.
– Ну а досье?
– Тоже ничего. Никаких недавно освобожденных, кто мог бы проходить по таким делам, никаких побегов из психушек. По правде говоря, в Париже я не знаю никого, кто мог бы сотворить такое. А у тебя что слышно?
– Продвигаюсь потихоньку.
– И в каком направлении?
– В индийском.
Берто не потребовал разъяснений – пути Мерша всегда были неисповедимы.
– А ты в курсе насчет сегодняшнего вечера? – внезапно спросил он.
– Ты имеешь в виду Шарлети?
– Говорят, там соберутся все леваки, кроме коммунистов. Самые что ни на есть отборные.
Мерш вздрогнул: черт возьми, может, это и есть тот исторический момент, которого он ждал с самого начала событий?
– Похоже, там будет выступать сам Мендес-Франс, – настойчиво продолжал Берто. – Так что, пойдем?
– Хотелось бы, старина.
Возвращаясь к «дофине», он еще издали заприметил своих соратников, вышедших из машины на перекур. Эрве, похоже, был доволен сведениями, полученными от Гупты во время того странного разговора; правда, на его лице синел след падения в пассаже «Брэйди». Николь вроде бы тоже выглядела удовлетворенной, но по другим причинам: общение с Гуптой явно взволновало ее сильнее, чем Эрве.
Главная разница между ними двумя – или тремя, если считать его самого, – состояла в том, что Николь верила во всю эту лабуду. Именно это и заинтересовало Мерша: девушка разбиралась во всяких индийских чудесах, хотя одновременно явно их побаивалась. А он теперь был твердо убежден, что убийство напрямую связано с этими восточными штучками.
– Вперед, друзья! – торжественно воскликнул он.
– Это еще куда? – спросил Эрве.
– В Шарлети!
Николь бросила наземь окурок.
– Это что – на митинг социалистов?!
В ответ Мерш – решительно пришедший в доброе расположение духа (спасибо Гупте!) – склонился перед ней в шутливом поклоне:
– Мадемуазель, вы вольны поступать как угодно, но поверьте: было бы жаль упустить такой случай – встречу с Историей!
Девушка ответила с гримаской папенькиной дочки из Седьмого округа:
– Фу, опять демонстрация!
Но Мерш уже сменил пластинку:
– Думай что хочешь, но лично я считаю это великим событием!
52Николь давно уже привыкла к демонстрациям.
Однако сегодня вечером она вынуждена была признать, что это тяжкое испытание.
Здесь, на стадионе, громадное множество людей угнетало куда сильнее, чем на обычных сборищах. Еще бы: попробуйте запихнуть тридцать тысяч граждан в замкнутое пространство, и вы сами в этом убедитесь. Нынче тут собрался весь социализм – живой, вибрирующий, громогласный. «Товарищи» забили трибуны стадиона и даже оккупировали игровое поле. Казалось, эта плотная стиснутая масса вот-вот взорвется. Атмосфера была накалена до предела – как перед извержением вулкана.
Похоже, Мерш был прав: нынешний вечер сулил вселенский переворот.
По дороге на стадион они слушали радио: все главные Гренельские соглашения[75] были отвергнуты. Помпиду проиграл: рабочие не сдавались, они требовали новое правительство! Де Голль, предлагавший провести всенародный референдум, сидел напротив входа; вид у него был довольно сумрачный… Да, похоже, сегодня вечером крушение было неизбежно.
Судя по непрерывным радиосводкам, демонстранты стартовали с перекрестка Гобеленов в 17:30 и медленно двинулись к стадиону. Вначале их было десять тысяч. А сейчас уже тридцать, а может, и все пятьдесят! Николь, Мерш и Эрве подъехали туда в семь. Оставили «дофину» у парка Монсури и продолжили путь пешком, смешавшись с людьми в узком проходе к стадиону, подобном реке, впадающей в море.
Это было поистине прекрасно. Студенты, рабочие, священники, буржуа, пенсионеры – мужчины и женщины всех возрастов, всех слоев населения, объединенные одной общей невидимой силой… Толпа орала, пела, хлопала в ладоши!
По дорожке стадиона пробегали группы представителей профсоюзов, партий, объединений и заводов, размахивая флагами или транспарантами, – точь-в-точь атлеты, представляющие свою страну. Каждой такой «делегации» публика бурно аплодировала, приветствуя все эти политические силы.
Словом, Олимпийские игры левых – вот что это было.
Николь сидела со слезами на глазах. Нынешний май стал подлинным вулканическим извержением, и происходило
