Тафгай. Том 8 - Владислав Викторович Порошин

— Вам подарок, откройте!

— Какой к чёрту подарок? — Дверь немного приоткрылась и на меня посмотрел тучный мужик с давно не мытыми волосами, одетый в засаленную потную майку и в старые джинсы, вняло от этого типа преотвратно.

— Кухонный комбайн! — Улыбнулся я. — Если вы его возьмёте бесплатно, поработаете на нём и расскажите о комбайне соседям, то наша компания выплатит вам 100 долларов.

— Что за комбайн? Что он делает? — Чуть-чуть шире приоткрыл дверь странный фермер.

— Куда я могу его поставить, чтобы продемонстрировать его достоинтсва?

— Заходи, — нехотя крякнул мужик, который навскидку весил килограммов 150, и, полностью распахнув двери, показал мне ружьё, зажатое в левой руке.

Прямой в челюсть я нанёс быстрее, чем успел придумать — куда бить? Коробка со старыми шмотками отлетела в сторону, ружьё грохнулось на пол, но мужик выстоял. Поэтому серию мощнейших ударов я выбросил с молниеносной скоростью. Обычно так молотят, когда идёт борьба не на жизнь, а на смерть. И лишь спустя пять секунд фермер, нахватав лицом, полную авоську убийственных хуков, прямых и один апперкот, сполз по стенке.

— Где держишь пленника, сука? — Прорычал я, быстро подняв винтовку, и, передёрнув затвор, наставил её на причинное место потного толстяка. — Пленник где⁈ Пристрелю ведь, баран! И американский суд меня оправдает! — Заорал я так, чтобы от одного голоса этот враг рода человеческого наделал в штаны.

Однако мужик лишь криво усмехнулся, наверное подумал, что я полицейский. Тогда палец сам собой нажал на спусковой крючок и после громкого оглушающего выстрела образовалась дыра в полу между ног, моментально обделавшегося фермера.

— Значит, жить хочешь? — Тихо спросил я у мелко трясущегося существа. — Где спрятан пленник?

— Всё скажу, — наконец промямлил мужик. — С левого торца дома, дверь в подвал, за баком с дождевой водой.

— Лечь на живот, руки за спину! — Скомандовал я и вытащил из кармана изоленту, которой обычно фиксировал хоккейные щитки.

Измождённый вид Волкова меня, мягко говоря, потряс. Харламов с Васильевым помогли шаману, похожему на бродягу с необитаемого острова, выйти из подвала, где оказывается, содержались ещё четыре человека — три женщины разного возраста и один мужчина лет пятидесяти. Эта толстомордая сволочь, выгоняла по ночам на работу своих, так называемых, рабов, а утром загоняла обратно. А шаманидзе ему приглянулся, когда вылечил бычка и помог отелиться одной корове.

— Хотел немного подзаработать, не люблю быть в долгу за билеты, за паспорт, — просипел Михаил Ефремович, когда мы его усадили в машину. — Вот и попал как кур в ощип. Это чего же такое на белом свете делается? Я ведь живой человек.

— Сволочней везде полно, — авторитетно высказался Васильев. — Ты паспорт нашел? — Спросил он уже меня.

— Нашёл, нашёл, — я похлопал себя по выпирающему внутреннему карману. — Сейчас эту ферму на семью этих бедных людей перепишем и поедем. Осталось только мироеда немного попинать, чтобы он свою закорючку на дарственную бумагу поставил. Отказывается, просит, чтобы срончо вызвали полицию.

— А может его на место пленников засунуть? — Предложил «Малыш».

— Было бы замечательно, но это лишнее, — махнул рукой я. — Сначала ферму перепишем, затем новые хозяева вызовут стражей порядка. Он ведь, собака, их так и заманил, продажей своего немаленького хозяйства. Ну, вот сделка и состоялась. А это наши комиссионные. — Я показал толстую пачку долларов. — Здесь ровно 4 тысячи, призовые на матч против «Филадельфии Флайерз».

— Всё зло из-за денег, — прохрипел, выглянув из машины, шаман Волков. — Как вы меня вообще нашли? Это же просто чудо какое-то.

— Да, ерунда, — усмехнулся Харламов. — Кто-то записку к нам под дверь подкинул.

Глава 15

Календарь НХЛ, я вам скажу, такая малоприятная загогулина, что некогда перевести дух. В воскресенье — свадьба, в понедельник — встреча с шаманом, а в среду уже новый матч. Поэтому во вторник 16-го октября я буквально потребовал от товарища Волкова, чтобы тот подтёр сопли, привёл себя в порядок и приступил к исцелению переданных в моё ведение хоккеистов. Кстати, шаманидзе временно был размещён в нашем с Харламовым доме, мы ему выделили диван в гостиной, который, правда, ему пришлось разделить с котом Фоксом.

— Что это за мутная личность объявилась в вашем доме? — Взвизгнул начальник Чукотки, товарищ Зимянин, ворвавшись во вторник вечером в мой дом, в мою крепость. — Иностранным гражданам рядом с хоккеистами из СССР я проживать запрещаю!

— Это новый врач нашей хоккейной команды, — буркнул я, не предложив начальнику ни присесть, ни выпить кофе, ни хлебнуть чая. — Товарищ Джон Смит, между прочим, член чикагской рабочей и коммунистической партии. И я ему уже подыскиваю съёмную квартиру.

Я кивнул на сидевшего за столом шаманидзе, который усиленно прятал глаза. Подозреваю, что грозный вид нашего субтильного начальника наводил на коренного советского человека, коим являлся Волков, страх, неприязнь и тоску. Из-за чего шаман волей-неволей выглядел нашкодившим подростком. Однако чтобы не проколоться в первый же день, Волков на ужасном английском языке произнёс:

— Я с отличием закончил Чикагский медицинский колледж. Я есть специалист по травматологии.

— Он что, по-нашему не бельмеса? — Уже не так категорично спросил Михаил Зимянин.

— Да он по-русски щебечет не хуже Тургенева с Тютчевым, — махнул я рукой. — Просто стесняется из-за сильного акцента.

— Мой бабушка бежать из царской России от преследований Николая Второго, — нехотя пробурчал шаман Волков.

— Да, бабуля у него была с приветом, — еле сдерживая серьёзный вид, добавил я. — Бросила бомбу в псковского генерал-губернатора. Кстати, покалечила лошадь.

— А губернатор? — Заинтересовался Зимянин.

— Губернатор получил на всю оставшуюся жизнь нервный тик, который сам собой излечился в 1918 году. — Тут же ответил я и своей широкой грудью стал медленно подталкивать товарища Зимянина на выход.

— В каком смысле излечился? — Удивился начальник Чукотки, попытавшись всё же протиснуться в гостиную.

— В самом прямом. — Я открыл уличную входную дверь. — Губернатора расстреляла группа революционных товарищей при экспроприации ценных картин, которые с большим успехом позже обменивались на самогон и сало. «Се ля ви», — примерно так сказал бывший король Франции Людовик 16-ый, стоя на эшафоте перед гильотиной.

— Но, но! Это был вполне законный