Линия Маннергейма - Надежда Залина

Федор, влюбленный в журналистику, не одобрял ее метаний.

– Может быть, я не могу найти свою тему? – высказывала предположение Лера.

– Пойми, не тема сделает из тебя журналиста, а как раз наоборот, – втолковывал он. – Профессионал любую тему должен уметь преподнести так, чтобы всем стало интересно.

– Не нравится мне слово «профессионал». В данном контексте. Звучит как ругательство.

– Почему?

– Не могу понять, в чем дело. Но где-то произошла подмена понятий. Профессионал – это набор знаний и навыков. И все. Ну, еще умение их применять в нужном месте и в нужное время.

– Этого мало?

– Мне почему-то кажется, что когда про кого-то говорят, что он профессиональный художник, например, это значит, что художник он никакой, несмотря на владение всеми приемами. Что, кроме мастерства, у него ничего нет. Какой-то изначальной, главной составляющей нет, понимаешь?

– Ты говоришь о творческих профессиях, Лера. Мы – другие.

– Меня не покидает чувство, что журналист… это какая-то ненастоящая профессия. Мы словно прикладные, что ли. Как нагрузка к чему-то или кому-то.

– О чем ты?

– Музыканты сочиняют музыку, художники пишут картины, режиссеры ставят спектакли. Ну, и так далее.

– И что?

– А мы? Что делаем мы? Обсуждаем, что сделали они или что сказали другие люди. Политики, к примеру. И всё. А сами по себе мы – кто? Никто. Без всех этих других людей. Зачем мы нужны сами по себе? И кому?

– Мы несем информацию в массы! – убеждал Федор. – Люди хотят знать, что творится у них под носом и в дальних странах.

– Для этого не нужно такое количество журналистов. Достаточно будет и десятой части. Посмотри, что делается! – гнула свое Лера. – Они как стервятники рыщут повсюду в поисках добычи. А потом – не просто доносят информацию, а интерпретируют. Или на заказ, или от собственной неполноценности. Чтобы показать, что и мы, мол, чего-то значим. Хочу – так поверну, а хочу – эдак.

– Судя по тому, о чем ты думаешь, вместо того чтобы осваивать профессию, можно посчитать тебя не слишком умной.

– Но не могу же я просто взять и выбросить одни мысли из моей головы и вложить туда другие. Я думаю, о чем думается.

– Иногда необходимо и мысли контролировать, и желания некоторые уметь отбрасывать. Иначе так и останешься болтаться в неизвестной точке пространства.

– А что, лучше приткнуться где угодно? Лишь бы зацепиться? Я всегда считала, что это желательно делать осмысленно. Или где ты нужен, или где тебе самому хорошо.

– Так можно всю жизнь провисеть неизвестно где. А там и старость. Вот тогда уже точно поздно будет что-либо менять.

– Да ну тебя! Нашел чем пугать.

Одно время такие разговоры возникали достаточно часто. Но Лере не хотелось, чтобы бабушка знала о ее сомнениях, и поэтому дома они говорили о другом. Федор полагал, что это юношеская блажь, и не обращал особого внимания на мучения Леры, считая их в определенной мере надуманными. У него и без того было полно забот, да и защита диплома поджимала. Поэтому рассуждения о том, нужна или нет профессия журналиста, затрагивали его в малой степени.

Лера старалась спрятаться за учебой. Чаще всего это ей удавалось. Нагрузки возрастали, и, уставая к вечеру, она мгновенно засыпала, не давая себе возможности думать над правильностью совершенного выбора. Обычно ей было не до того.

Она организовала жизнь таким образом, чтобы времени, которое можно было бы тратить на себя, оставалось как можно меньше. Обычно молодые люди, окунувшись в веселую студенческую суету, развлекаются по полной программе, приходя в себя накануне сессии. Лера же, напротив, старалась полностью погрузиться в учебу, чтобы ненужные мысли не мешали тому, чему не надо мешать.

Однокурсники считали ее серьезной, и приглашений на вечеринки становилось все меньше. Но относились к ней неплохо. Иногда это даже напоминало уважение. Отчасти на ее авторитет влияло тесное знакомство с дипломниками и дружба с Федором, который уже публиковался вовсю и считался одним из самых перспективных на факультете. Ему прочили неплохое будущее.

Лера незаметно выпала из среды ровесников и насыщенной студенческой жизни, хотя и не была по натуре букой. В отличие от однокурсников, ей хотелось поскорее отучиться, чтобы, получив диплом, разобраться со своими ощущениями. Обычно бывает наоборот. Самый легкий и беззаботный кусок жизни она проживала так, словно он вовсе и не был таковым. Она училась хорошо, но без первоначального азарта, а как раньше в школе – по обязанности.

Учеба, впрочем, состояла не только из учебы. Даже для Леры. Обнаружилось это неожиданно.

Как-то однокурсница Света спросила ее, собирается ли Федор жениться на Люсьене Георгиевне. Лера долго не могла понять, о чем речь. Света, увидев неподдельное изумление, поведала известную всему факультету историю, о которой не имела понятия, видимо, одна лишь Лера.

Как оказалось, роман Федора длился уже несколько лет. Люсьена Георгиевна Литвинская, под руководство которой Федор попал на третьем курсе, работала в городской газете и курировала студентов, проходивших практику. Поначалу об их отношениях много говорили – слишком уж бросалась в глаза разница в возрасте. Но постепенно все привыкли и поутихли, поскольку виновники пересудов вели себя на удивление спокойно. Никто из них не скрывал факта отношений, но и не бравировал этим. Если их и заботило общественное мнение, то вряд ли кто об этом догадывался. Они делали вид, что им это безразлично.

Федор, поступивший в университет после армии, поначалу сильно отставал. Ему многое приходилось наверстывать, годы умственного безделья давали о себе знать. То, что в жизни можно заниматься каким-то интересным делом, а не просто работать и пить, он узнал, как ни странно, только в армии. Поймав новое для себя ощущение, он упивался теперь освоением ранее неведомой и недостижимой профессии. А проблемы с развитием… их уравновешивал все активнее просыпающийся интеллект. И такие же, если не большие, амбиции.

Люсьена Георгиевна поначалу обратила на него внимание как на подходящий объект обучения. Федор радостно откликнулся. Он так хотел научиться всему и сразу, что время, которое они проводили вместе, стало выходить за рамки учебного процесса.

У Люсьены был сын, вступивший в переходный возраст, и Федор, еще помнивший себя подростком, хорошо понимал проблемы мальчишки. Они ладили, и это оказалось большим подспорьем в воспитании. Постепенно Федор стал необходим и матери и сыну, и их отношения превратились практически в семейные.

Люся, как называли студенты Люсьену Георгиевну, была современной женщиной, полагающейся во всем лишь на себя. Властный характер и уверенность в себе отпугивали большинство мужчин, рискнувших попытать с ней личного счастья, включая и мужа, который выдержал дольше всех. Но и он сбежал на четвертом году совместной жизни. Сильный характер женской половины чаще всего не способствует крепкому брачному союзу.

Лера была ошарашена этой историей и не знала, как реагировать. Однокурсница поглядывала подозрительно – видимо, так и не поверила до конца в ее неведение. Сама же Лера, дождавшись Федора, попыталась устроить допрос с пристрастием.

– Почему ты не рассказал?

– Это имеет какое-то значение для тебя?

– Ты бы видел, как я выглядела, когда Света меня спросила! Как полная идиотка. И она не поверила, что я ничегошеньки не знаю.

– Тебя волнует лишь то, что ты предстала перед ней идиоткой?

– Но почему ты не рассказал мне?

– Мне казалось, это не касается других.

– Это я-то другая? Я все тебе рассказываю. О себе. И думала, ты тоже. А ты, оказывается, скрытный.

– Есть вещи, о которых я предпочитаю не распространяться. Все не так просто. И я пока сам не могу понять кое-что до конца. Поэтому не будем об этом.

– Я тоже теперь буду молчать!

Промучившись неделю, Лера успокоилась, но чувство глубокой обиды угнездилось внутри и не желало покидать свое место. Она пыталась понять, что ее так задело, но как ни старалась, не могла. Ей казалось, что в ней говорит элементарная ревность, но она ревновала Федора не к женщине.

До знакомства с ним Лера ни с кем не сходилась настолько близко, чтобы быть по-настоящему откровенной. Разговаривая с Федором, она не задумывалась, можно или нет о чем-то рассказывать. Она говорила, о чем думала и как чувствовала. Наверное, подсознательно ждала такого же откровения в ответ. Но узнав, что связь односторонняя, восприняла такое положение дел как предательство.

Лера упорно считала это предательством, хотя и не понимала почему. В традиционном смысле слова назвать предательством то, что человек о чем-то умолчал, было сложно. Но Лера чувствовала, что это правильное определение. Доверие было разрушено. И Лере в силу молодости казалось, что навсегда. Ей было горько и грустно, но изменить свои чувства не получалось.

Ну и пусть.

Ей снова припомнился совет бабушки о том, что нельзя навязываться с дружбой. Она понимала, что другой человек не обязан быть откровенным, если не хочет. И что у всех есть личное пространство, на которое нет доступа. И нельзя вторгаться туда без приглашения. Это будет подобно вражескому нападению. Но понимание этого не помогало справиться с обидой и недоверием.