Последний император - Су Тун

Только тогда я понял, какая беда нагрянула в Пиньчжоу — страшная эпидемия чумы. Я долго стоял перед этим молодым человеком в тревожном молчании, потом обернулся, чтобы снова посмотреть на далекий город, где, как мне показалось, я видел тени бесчисленных траурных флагов. Теперь стало ясно, что таинственная дымка, окутывающая городские стены и ров, есть не что иное, как отблеск этой беды.

— Бои продолжались одиннадцать дней, — я слышал, это было сражение между новым правителем Се и сыновьями Северного гуна, — и после них в городе осталось несколько тысяч трупов солдат и офицеров. Их просто сложили на улицах, потому что не нашлось никого, кто отвез бы их на заброшенное кладбище, а из-за жары они стали разлагаться и смердеть. — Юноша в конце концов отшвырнул шест, вероятно, решив, что ему больше нечего опасаться меня, и стал увлеченно рассказывать, как развивалась эпидемия. — Тела разлагались и смердели, облепленные полчищами мух, и среди них шныряли крысы. А еще в город стаями слетались птицы, и как только все эти твари насытились, началась чума. Понятно тебе? Вот так оно и пошло. Много людей уже умерло в Пиньчжоу, немало умерло и в нашей деревне. Позавчера умер отец, а вчера — второй старший брат. Мать говорит, пройдет несколько дней, и мы с ней тоже можем умереть.

— Почему же вы давно не уехали, когда еще была такая возможность? Почему не бежали отсюда?

— Мы не можем бежать. — Молодой человек закусил губу, и по лицу его скатилась слеза. — Мать не отпускает меня, — проговорил он, понурив голову. — Говорит, что мы должны остаться, чтобы почитать, покойников у их гробов и блюсти траур, и что если всем суждено умереть, то умрем всей семьей.

По телу у меня пробежала непонятная дрожь, и, бросив последний взгляд на этого соблюдающего траур молодого человека, я поспешил вернуться на дорогу — Куда вы направляетесь, уважаемый? — донесся сзади его крик. Мне хотелось рассказать, что я провел в дороге все лето с единственной целью добраться до Пиньчжоу и найти бродячий цирк. Хотелось рассказать ему все, но эта история мне самому показалась настолько туманной, что я не знал, с чего и начать. Он стоял посреди свежих могильных холмиков и нескольких траурных флагов и с завистью смотрел, как я покидаю это место, на которое обрушилась беда. Что я мог сказать ему? В конце концов, я простился с ним по-своему, выразив свои чувства в птичьем крике:

Ван… ван… ван.

Я зачем-то еще раз добрался до Пиньчжоу, и теперь идти было некуда. Мои странствия, на которые я потратил все лето, стали казаться мне вздором и верхом глупости. Пока я стоял на перекрестке, растерянно озираясь по сторонам и пытаясь решить, куда брести дальше, со стороны Пиньчжоу показалась бешено несущаяся повозка. Ею правил голый по пояс молодой человек, возбужденно распевавший странные слова: «Жить хорошо, умереть — еще лучше, ну а лучше всего — в землю лечь». Повозка стремительно приближалась, стало видно, что над головой возницы вьется целый рой слепней, и я, наконец, понял: он везет целую гору разлагающихся трупов — молодых воинов и простолюдинов. На самом верху лежал ребенок лет пяти-шести, и я успел заметить, что он крепко прижимает к груди короткий бронзовый меч.

Возница щелкнул бичом в мою сторону и расхохотался каким-то безумным смехом:

— Давай, тоже забирайся на повозку, все ко мне забираются. Всех отвезу на заброшенное кладбище.

Я невольно отступил к обочине, чтобы не оказаться на пути этой повозки смерти. Возница — похоже, он и вправду сошел с ума, — задрав голову и громко хохоча, пронесся через перекресток, но потом обернулся ко мне:

— Что, еще не готов умирать? А коли не готов, то шагай-ка отсюда на юг. На юг давай, нечего здесь ошиваться!

На юг. Может, мне только и остается, что идти на юг. Теперь я окончательно запутался, где искать путь к спасению. Спотыкаясь, я заковылял по дороге в сторону уезда Цинси, и в моем совершенно опустошенном сознании остался лишь канат из пальмового волокна под ногами артиста-канатоходца. Он плясал у меня перед глазами вверх и вниз, как набегающая волна, как призрачная вышитая занавеска, как последний маяк во мраке ночного моря.

Глава 12

Перед двойной пагодой Драгоценного Просветления в Цинси я наткнулся на следы пребывания бродячего цирка: кучку обезьяньего помета на земле и рваную туфлю из красного войлока, какие обычно носят акробаты. Я спросил монаха, следившего за пагодой, куда отсюда направился цирк. Ответ был равнодушный и неопределенный: «Приехали, — молвил монах, — а потом уехали». А когда я поинтересовался, куда они уехали, монах изрек: «Не дано взору очистившегося и просветленного узреть пути мирские. Спроси у тех, кто по рынкам шатается».

Махнув на него рукой, я подошел к продавцу фруктов и купил у него несколько груш. К счастью, он оказался таким же страстным поклонником представлений южного цирка, как и я, и с удовольствием стал описывать великолепное представление, что давали артисты несколько дней назад. Потом он указал безменом на юг: «Жаль, они дали здесь, в Цинси, лишь одно представление, говорят, им нужно на юг. Главный у них сказал, что хотят найти место, где царят мир и спокойствие, и разбить там лагерь. Ну, где сейчас найдешь такое место? — Продавец вздохнул. — В наши дни самое мирное место, похоже, царство Фэн, так что туда они, видать, и направились. Туда сейчас много народу бежит. Если есть на что подкупить стражников на границе, тогда и вы сможете оставить эту проклятую землю Се».

Подобранным в Цайши шилом я разрезал одну грушу пополам и засунул одну половинку в рот, а другую выбросил. Торговец удивленно уставился на меня. Видимо, такой способ есть груши показался ему необычным. «Почему тебе так нравится бродячий цирк? — спросил он. — И груши ты ешь по-хитрому — ни дать ни взять, благородный господин из царской фамилии».

Я не стал разрешать сомнений торговца. В тот момент я размышлял над тем, что поиски мечты, ради которой я уже преодолел тысячу ли, похоже, приобретают трагические черты. Наградой за все мои упорные старания стало то, что цирк, вероятно, уже пересек границу, перебравшись в царство Фэн, и отдалялся от меня все больше.

— Идти так идти, что делать, — пробормотал я себе под нос.

— Что вы сказали, уважаемый? — озадаченно уставился на меня торговец.

— Тебе нравятся канатоходцы? — поинтересовался я. — Тогда запомни: настанет день, и я стану самым знаменитым канатоходцем в мире.

Вернувшись на площадь перед пагодами Драгоценного Просветления, я просидел на каменных ступенях до наступления темноты. Приходившие к пагоде воскурить благовония и вознести молитвы Будде верующие уже разошлись. Монахи подметали кучки пепла на земле вокруг курильниц и убирали остатки свечей на столиках для подношений. Один из них подошел ко мне. «Приходи завтра утром, — посоветовал он. — Тому, кто приходит воскурить благовония и помолиться первым, посылается всяческая удача и высокое озарение». Я покачал головой. Хотелось сказать ему, что ритуалы поклонения давно уже потеряли для меня всякий смысл, что положение у меня действительно незавидное, и что благоговейное воскуривание благовоний спасения мне не принесет. Спасти себя теперь мог лишь я сам.

С наступлением ночи Цинси погрузился в тишину и приятную прохладу. Воздух здесь был гораздо чище, чем в Пиньчжоу, в нем чувствовался аромат мяты и орхидей. Видимо, озеро и горная гряда к северу от Цинси не давали проникнуть сюда чумной заразе из Пиньчжоу. В наше время даже просто провести спокойно ночь уже кажется роскошью. Очень хотелось спать. Уже сквозь сон я смутно слышал; как с грохотом захлопнулись ворота храма и донесся глухой стук: у монахов наступило время вечерней молитвы, и они били по деревянным колотушкам «муюй» в форме рыбы. Потом я уснул, прислонившись к земляной стене храма. Где-то перед рассветом возникло смутное ощущение, будто кто-то накрыл меня тонким халатом, но я так вымотался, что даже не открыл глаза.

На рассвете передо мной появился мой верный раб Яньлан. Когда я проснулся, он сидел неподвижно, скрестив под собой ноги и обхватив мои, и волосы у него были усыпаны капельками росы. Я даже засомневался, не сон ли это, не в силах поверить, что Яньлан снова со мной, и что мы вместе провели ночь под небом Цинси.

— Как ты нашел меня?

— По запаху вашего тела, государь. Я могу уловить его, как бы далеко вы ни находились. Разве это кажется вам странным? Государь считает, что так я похож на собаку?

— Сколько же тебе пришлось пройти?

— Столько же, сколько прошли вы, государь.

Не говоря больше ни слова, я обнял Яньлана. Одежда у него превратилась в лохмотья, и от росы он промок с головы до ног. Я держался за него, как за спасительную соломинку, утраченную, но вновь обретенную. Нам было о чем поговорить с того времени, как мы расстались, и мы рассказывали друг другу все подряд в мельчайших подробностях. В ходе разговора я ясно почувствовал, что отношения между нами перестали быть отношениями хозяина и слуги. Теперь мы были как братья, помогающие друг другу в беде и связанные одной судьбой.