Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Санин

— Ладно… Сейчас начнешь кричать, что я использую недозволенные аргументы и насилую твою психику… Так вот, рядом лежит родной тебе человек, ставший жертвой равнодушия. А ты…

— Выходи его, Леша!

— Твое ходатайство решает дело. Дурак ты, Валерка!

— Пусть дурак, пусть кретин… Я его знаю лучше, вы — только по работе… Он удивительный, все у него безгранично — и честность, и мужество, и ненависть, и любовь… Не видел я таких людей, Леша!

— Тише, разбудишь, дай горчичники сниму. Ну, легче откашливается?

— А, к черту…

— Лезь обратно в мешок… гнилая интеллигенция. Значит, не пойдешь со мной Синицына бить?

Валера потемнел.

— Если с батей что случится — пойду и убью.

АЛЕКСЕЙ АНТОНОВ

Алексея походники не узнавали, доктор стал молчалив, неулыбчив, даже угрюм. За все шесть недель ни разу не взял в руки любимую гитару, а когда его просили об этом, отнекивался, ссылался на помороженные пальцы. Спрашивали Бориса, не получал ли доктор каких плохих известий, — оказалось, не получал. Осторожно допытывались у Валеры, но тот ничего не сказал и лишь посоветовал ребятам не лезть Алексею в душу.

Будь Антонов новичком, его поведение можно было бы легко объяснить: не выдержал док, кишка оказалась тонка. Но за ним числился уже один поход, безупречно проведенная зимовка.

Полярники — народ требовательный: им мало того, что доктор умеет вырвать зуб или легким ударом ладони вправить вывих, им еще нужно в этого доктора поверить как в человека. Особенно походникам: и потому, что дело у них поопаснее, чем у других, и потому, что в массе своей они обыкновенные работяги — в том смысле, что профессии механика-водителя отдаются целиком, раз и навсегда, считают ее для себя самой подходящей и ни на какую другую не променяют. И человек, зарабатывающий себе на хлеб не физическим, а умственным трудом, уживается среди походников далеко не всегда, к нему будут долго присматриваться, чтобы, понять, что он собой представляет.

Если этот человек нарочито огрубляет свою речь, лезет вон из кожи, чтобы показаться «своим в доску», — отношение к нему будет ироническое. А если останется самим собой и ничем не выкажет своего превосходства (иной раз иллюзорного, потому что диплом не заменяет ума, и недаром в народе шутят, что лучше среднее соображение, чем высшее образование), тогда его признают своим — будут от души уважать.

В Мирном походники жили вместе — в одном доме, и когда Алексей приходил к Валере поговорить, ребята присаживались рядом, включались в разговор. Что же касается бати, то, мало знакомый с научной терминологией, он тем не менее легко вскрывал суть любого спора на абстрактную тему и простыми, но несокрушимо логичными аргументами клал на лопатки и Валеру и Алексея.

Очень любили походники эти вечера, не раз вспоминали о них и жалели, что доктор притих и ушел в себя.

Как-то в один из тех вечеров разговор зашел о роли случая в жизни человека — тема неисчерпаемая и богатая примерами. Алексей доказывал, что судьба индивида зачастую зависит от слепого случая. Валера возражал, и тогда Алексей предложил каждому рассказать, как он стал полярником. И оказалось, что многие походники попали в Антарктиду вроде как бы но воле случая!

Гаврилов молча лежал на своей койке, а когда до него дошла очередь, сказал:

— Послушал бы кто со стороны этот треп, решил бы, что всех вас, как птичек, занесло сюда ветром. Ты, Леша, рассказывал в прошлый раз про неудачи с пересадкой сердца, что организм отторгает чужеродную ткань. Так вот, сынки: в Антарктиду, конечно, можно попасть и случайно. Но случайного человека Антарктида не примет. Отторгнет!

В последнее время Алексей не раз вспоминал ту вечернюю беседу. Склонность к самоанализу побуждала его к размышлениям, иной раз мучительным. Сознавая, что на его настроение решающим образом влияет молчание Лели, он в то же время искал и находил и другие причины: малая профессиональная отдача, в какой-то мере даже деквалификация, безмерно тяжелые условия и прочее. Но если так, то не случайный ли он человек, не отторгает ли его Антарктида?

Если разобраться, ворошил прошлое Алексей, сюда его привела короткая и даже анекдотическая цепочка случайностей.

Началось с того, что и в мединститут, о котором мечтал со школьной скамьи, он попал, можно считать, случайно. На вступительном экзамене по литературе дерзко, по-мальчишески написал, что, живи Анна Каренина в наше время, она не бросилась бы сдуру под колеса, а обратилась бы за помощью и поддержкой в профсоюзную организацию. Грамматических ошибок в сочинении не было, и экзаменатор в порыве либерализма поставил автору тройку, но из-за этой тройки до проходного балла Алексей чуть-чуть не дотянул. Решил податься в Технологический — ходили слухи, что там недобор. Пошел в приемную комиссию забирать документы и буквально поймал в свои объятия поскользнувшегося на апельсиновой корке толстяка с портфелем.

— Безобразие! — буркнул толстяк.

— Это насчет того, что я помешал вам загреметь вниз по лестнице?

— Я имел в виду мерзавца, бросившего корку.

— Кстати, вы снова наступили — на другую.

— Юноша! Вас послало ко мне провидение! Спасибо.

— Благодарите Анну Каренину, — проворчал Алексей и направился было дальше, но толстяк его остановил:

— А почему, собственно, я должен ее благодарить?

— Долго рассказывать, — с некоторой досадой ответил Алексей. — Простите, я спешу.

— Забирать документы? — И, улыбнувшись отразившемуся на лице Алексея изумлению, добавил: — Не удивляйтесь, я заведую кафедрой психологии. Излагайте.

Вот и получилось, что благодаря никчемной апельсиновой корке Алексей все-таки попал в медицинский институт. С блеском его окончил и получил лестное для выпускника приглашение в клинику экспериментальной хирургии. За четыре года работы набрался кое-какого опыта, самостоятельно проделал ряд интересных операций и стал уже задумываться над диссертацией, как в цепочке случайностей появилось второе звено.

В отдельной палате, над которой шефствовал доктор Антонов, лежал в ожидании пустяковой операции известный актер, красавец и любимец публики. Руководство клиники во всем ему потакало и даровало множество привилегий, главной из которых был свободный доступ посетителей, точнее, посетительниц, засыпавших цветами ложе скорби своего кумира. Другие больные роптали, и Алексей понемногу возненавидел своего пациента, Фанфана-Тюльпана на сцене и беспримерного труса в жизни, умирающего от страха при мысли об операции. Однако что мог поделать рядовой доктор, если сам главный врач ежедневно навещал больного и самолично заглядывал в скрытое от глаз широкой публики место, подлежащее хирургическому вмешательству!