Прелестные создания - Трейси Шевалье

В день аукциона я проснулась рано утром. Если бы мы были в Лайме, я бы встала и села у окна с видом на Голден-Кэп, но в Лондоне мне казалось неудобным слоняться ни свет ни заря по дому брата. Поэтому я оставалась в постели, глядя в потолок и стараясь не разбудить Луизу.

Позже мы с сестрами сидели в гостиной, просматривая список покупок, которые уже сделали и которые еще надо было сделать, поскольку позже на той же неделе мы возвращались домой. Мы всегда покупали в Лондоне то, чего нельзя было достать в Лайме: хорошие перчатки и шляпки, добротные туфли, книги, бумагу для акварелей. Я вся была как на иголках, словно с минуты на минуту ожидала прибытия гостей. Племянники и племянница были тут же, и их детские игры действовали мне на нервы, пока я не выбранила Френсиса, который слишком громко смеялся. Все посмотрели на меня.

— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросила невестка.

— Голова разламывается. Пожалуй, пойду наверх и прилягу. — Я встала, не обращая внимания на встревоженные шепотки. — Все пройдет, если немного посплю. Пожалуйста, не будите меня к обеду. Я спущусь позже.

Поднявшись к себе, я присела на несколько минут, набираясь смелости. Потом задернула шторы, чтобы в спальне был полумрак, и так разложила подушки под одеялом, чтобы каждый, кто мог бы сюда заглянуть, подумал, что я лежу в кровати. Я сомневалась, что смогу одурачить этим Луизу, но рассчитывала на то, что она меня пожалеет и ничего никому не скажет.

Надев шляпу и набросив накидку, я крадучись спустилась на первый этаж. Из кухни доносились постукивание кастрюль и голос кухарки, а сверху слышался детский смех. Пробираясь к выходу, я чувствовала себя преступницей и немного дурой. В жизни не совершала ничего подобного, и решиться на такой безумный поступок в сорок один год от роду, конечно, было смешно. Мне надо было просто заявить, что я иду на аукцион, договорившись с сопровождающим, например с Генри де ла Бешем. Но мне невыносимы были расспросы и все доводы, которые мне бы пришлось приводить в свое оправдание. Я не была уверена, что смогла бы объяснить, зачем мне понадобилось появляться на аукционе. Я не собиралась ничего покупать на этом аукционе. Те немногие экземпляры окаменелой рыбы, которые полковнику Бёрчу удалось собрать, не шли ни в какое сравнение с моими. К тому же не было сомнения, что я расстроюсь, когда увижу, как плоды усердной работы Мэри навсегда переходят в чужие руки, попадая в закрытые частные собрания. И все же я чувствовала, что должна лично присутствовать на этом важном событии. В конце концов, даже сам великий Кювье мог в скором времени стать обладателем одной из находок Мэри, пусть он и не узнает, что именно она нашла этот череп. Я должна была там присутствовать ради Мэри.

Открывая тяжелую входную дверь, я замерла, услышав какой-то звук у себя за спиной. Придумав такое очевидное оправдание, как головная боль, что я могла бы сказать слугам или сестрам, если бы они сейчас меня застигли?

С лестницы на меня во все глаза смотрел мой племянник Джонни. Мгновением позже я поднесла палец к своим губам. Глаза у Джонни расширились еще сильнее, он кивнул и неслышно спустился по ступенькам.

— Куда вы идете, тетушка Элизабет?

— Мне надо выполнить одно поручение. Потом я расскажу тебе об этом, Джонни, если ты пообещаешь мне не говорить остальным, что я ушла. Ты сохранишь нашу тайну?

Джонни кивнул.

— Хорошо. Ну а ты что делаешь здесь, внизу?

— Меня послали к кухарке осведомиться о том, скоро ли будет готов суп.

— Тогда ступай, увидимся позже.

Джонни направился на кухню, но приостановился и посмотрел, как я выскальзываю через входную дверь. Я не могла поручиться, что он сохранит тайну, но вынуждена была ему довериться.

Я защелкнула за собой замок, спустилась, постукивая каблуками, с крыльца и поспешила прочь, не оглядываясь. Я не замедляла шаг, пока не свернула за угол и дом брата не скрылся из виду. Тогда я остановилась, прижала ко рту платок и глубоко вздохнула. Я была свободна.

Оказавшись на Грейт-Расселл-стрит, у Британского музея, я осознала, что другие женщины ходят парами или группами, со служанками или мужьями, отцами или подругами. За исключением случайной служанки, только мужчины шли по улицам сами по себе. Хотя я часто поступала так в Лайме, мне до тех пор не доводилось ходить одной по лондонским улицам; я всегда была вместе с сестрами или братом. В Лайме жители были меньше озабочены такими условностями, но здесь никто не ожидал, чтобы леди моего положения появилась на улице без сопровождения. Я обнаружила, что и мужчины, и женщины глазеют на меня как на ненормальную. Внезапно мне представилось, что я выставлена напоказ, что воздух вокруг меня холоден и пуст, что я словно бы иду с закрытыми глазами и в любое мгновение могу на что-нибудь наткнуться. Я прошла мимо мужчины, который уставился на меня блестящими черными глазами, и еще одного, который, казалось, жаждал меня поприветствовать, но попятился, увидев мое суровое лицо.

Я собиралась добраться до Музея Баллока пешком, но из приема, оказанного мне на такой довольно безобидной, знакомой дороге, как Грейт-Расселл-стрит, стало ясно, что я не смогу одна пройти через Сохо до Пикадилли. Я озиралась в поисках кеба, но их либо не было, либо они не останавливались, когда я поднимала руку.

Я подумывала обратиться за помощью к какому-нибудь мужчине, но все они так пристально смотрели на меня, что это меня отпугивало. Наконец я остановила мальчишку, бежавшего позади лошадей, чтобы подбирать навоз, и посулила ему пенни, если он найдет мне кеб. Однако ждать его оказалось едва ли не хуже, чем идти, потому что, стоя на месте, я привлекала еще большее внимание. Один мужчина спросил, не заблудилась ли я, другой предложил мне разделить с ним экипаж. Возможно, оба искренне желали мне помочь, но к тому времени мне уже казалось, что все они задумали недоброе. Никогда мне не было так ненавистно то обстоятельство, что я была женщиной, но и мужчины в тот миг вызывали у меня откровенную неприязнь.

Когда мальчишка вернулся наконец вместе с кебом, я испытала такое облегчение, что дала ему два пенни. Внутри было душно, темно, тихо и пусто; я откинулась и закрыла глаза. Теперь у меня и вправду разболелась голова.

Из-за того что я поздно решилась выйти, а также из-за задержки, вызванной поисками кеба, аукцион, когда я добралась до Музея Баллока, был уже в разгаре. Зал был набит битком: все места оказались заняты, да и сзади люди стояли в два ряда. Теперь я извлекала выгоду из своего пола: ни один мужчина не станет сидеть, оставив леди стоять. Мне предложили несколько стульев, и я села на тот, что был в последнем ряду. Мужчина, рядом с которым я села, вежливо кивнул мне, подтверждая наш общий интерес к науке. Хотя на этот раз я была одна, а не в сопровождении брата, прежней подозрительности я не ощущала, потому что все были сосредоточены на той части зала, где велись торги.

На подиуме стоял мистер Баллок, коренастый человек с толстой шеей. Он виртуозно исполнял роль аукционера, растягивая слова и сопровождая их напыщенными театральным и жестами. Ему удавалось поддерживать возбуждение у публики, даже когда на продажу выставлялся целый ряд довольно однообразных пентакринитов. Я не удивилась, когда увидела, как много их перечислено в каталоге, потому что помнила: полковник Бёрч к ним неравнодушен. Должно быть, он действительно погряз в долгах, если решил расстаться с ними, равно как с ихтиозавром.

— Вы думаете, последний экземпляр был хорош? — возглашал мистер Баллок, поднимая над головой очередной пентакринит. — Что ж, тогда взгляните на эту красоту. Видите? Нигде ни трещинки, ни щербинки, идеальная форма во всем совершенстве. Кто сможет устоять перед этими чарами? Только не я, леди и джентльмены, только не я. В самом деле, сейчас я сделаю нечто в высшей степени необычное и сам предложу цену первым — две гинеи. Ибо что такое две гинеи, если я смогу подарить своей жене такой чудесный образец природной красоты? Лишит ли меня кто-нибудь моего приобретения? Что? Вы готовы так поступить, сэр? Как вы смеете! Это обойдется вам в два фунта десять шиллингов, сэр. Так? А вы предлагаете три фунта, сэр? Да будет так. Я не могу так биться за это чудо, как эти джентльмены. Я могу лишь надеяться, что моя жена простит меня. По крайней мере, мы знаем, что торг совершается ради достойной цели. Давайте не забывать, ради чего мы здесь собрались.

Его подход к ведению аукциона был необычен — я привыкла к более спокойному, сдержанному тону аукционеров, распродававших имущество из домов в Лайме. Но они выставляли на торги китайские тарелки и столы красного дерева, а не кости древних животных. Возможно, здесь требовался другой стиль. И этот стиль действовал: мистер Баллок продал каждый пентакринит, каждый акулий зуб и каждый аммонит за большую, чем я ожидала, цену. В самом деле, участники аукциона были удивительно щедры, особенно когда начали продаваться части ихтиозавров: челюсти, ребра, позвонки. Именно тогда к торгам присоединились те, с кем я была знакома. Преподобный Конибер купил четыре больших спинных позвонка. Чарльз Кониг прибрел нижнюю челюсть для Британского музея. Уильям Бакленд купил череп ихтиозавра для коллекции барона Кювье в Музее естественной истории в Париже, а также бедренную кость. И цены были очень высоки — две гинеи, пять гиней, десять фунтов.