Прелестные создания - Трейси Шевалье

Трейси Шевалье

Прелестные создания

Посвящается моему сыну Джейкобу

1

Камешек, не похожий на другие камни

Всю свою жизнь я бросаю вызов небесам, будто вызываю грозу на себя, притягиваю молнии, но однажды это случилось на самом деле. Я не должна была бы помнить о том происшествии, потому что была тогда совсем маленькой, однако помню. Я была в поле, и там были лошади и всадники. Наверное. Это было что-то вроде сельской ярмарки. А потом разразилась гроза, и какая-то женщина взяла меня на руки и отнесла под дерево. Она крепко прижимала меня к себе, а я смотрела вверх на узор черных листьев на фоне низкого неба.

Вдруг раздался треск, как будто рядом упало дерево, и внезапно вспыхнул яркий свет. Мне казалось, что я смотрю прямо на солнце. Я дрожала и чувствовала, как рядом что-то горит, а затем я поняла, что это моя рука, будто я схватила уголек из камина и держу его на ладони, но только больно мне не было. Мне казалось, что меня вывернули наизнанку, как шерстяной чулок.

Подбежали какие-то люди, начали громко кричать, но сама я не могла издать ни звука. Меня куда-то отнесли, и вокруг разлилось влажное тепло. Это была горячая вода, а я уже тогда знала, что вода мокрая. Наш дом стоял на берегу, у моря, и я видела воду из наших окон. Потом я открыла глаза, и с тех пор меня не покидает ощущение, что я так и осталась с широко открытыми глазами на всю оставшуюся жизнь.

Молния убила женщину, державшую меня на руках, и двух девочек, стоявших с ней рядом. Говорят, до грозы я была тихим, болезненным ребенком, а после удара молнии стала проворной и очень сообразительной. Не могу сказать, так ли это, но воспоминание о том случае заставляет меня дрожать. Я чувствую, как по спине у меня пробегают мурашки, и это происходит довольно часто. Я помню, как вздрогнула, когда впервые увидела череп крокодила, который держал в руках Джо. Помню, как дрожала, наткнувшись на следы допотопных чудовищ на побережье или когда познакомилась с полковником Бёрчем. Временами я начинаю гадать: почему это со мной случилось? Если это был знак свыше, отметивший меня в детстве, то что он означал? Иногда мне кажется, что я знаю ответ. Мне кажется, что молния, ударив в меня, когда я была младенцем, так и осталась сиять во мне ослепительным светом. Мне кажется, что я сама стала молнией.

Всякий раз, когда нахожу какую-нибудь окаменевшую кость, я чувствую легкий толчок внутри, который как будто говорит: «Да, Мэри Эннинг, ты камешек, не похожий на другие камни на этом побережье». Я оттого и хожу каждый день на взморье, что надеюсь вновь ощутить этот знакомый удар молнии в своем сердце, надеюсь почувствовать свое призвание.

2

Не женское это дело — руки марать!

Взгляд у Мэри Эннинг оказался острый и любопытный. Я это сразу отметила, едва только успела с ней познакомиться. Глаза у нее карие и очень яркие, а еще она постоянно смотрит себе под ноги, даже когда идет по улице, хотя, конечно, никаких удивительных находок в городе никому еще найти не удавалось. Из-за этого она производит впечатление весьма энергичной девушки. Мои сестры часто с упреком говорят мне, что я без причин с любопытством озираюсь по сторонам, но ведь эта привычка, как мне представляется, заслуживает скорее похвалы, чем осуждения, так что, отметив ее у Мэри, я тем самым делаю ей комплимент.

Я давно заметила, что у каждого человека есть какая-то характерная черта. Например, у моего брата Джона — это брови. Дело не только в том, что они густые и нависают у него над глазами; они еще и являются наиболее подвижной частью его лица. По ним можно проследить ход мыслей брата, когда его лоб то морщится, то разглаживается. Джон — второй по старшинству отпрыск Филпотов после Луизы, причем единственный наследник мужского пола, что сделало его ответственным за судьбу четырех своих сестер после смерти наших родителей. Такие обязанности каждого заставят время от времени хмурить лоб, хотя он с детства, даже когда был маленьким мальчиком, казался окружающим не по возрасту серьезным.

У самой младшей моей сестры Маргарет обращают на себя внимание руки. Хотя они у нее и маленькие, но пальцы пропорционально длинны и изящны и она лучше всех из нас играет на фортепиано. Ей нравится взмахивать руками, когда она танцует, а когда она спит, то забрасывает их за голову, даже если в комнате холодно.

Франсис — единственная из нас, кто обзавелся собственной семьей. Она прокладывает себе дорогу грудью, так что ее замужество, полагаю, объясняется именно этой характерной чертой. Мы — в роду Филпотов — красотой не блещем. У нас у всех широкая кость и крупные черты лица. Более того, денег на достойное приданое хватало только на одну свадьбу и призовой забег среди сестер выиграла Франсис, оставив наш дом на Ред-Лайон-сквер, чтобы стать женою торговца из Эссекса.

Я всегда восхищалась людьми с острым пытливым взглядом, как у Мэри Эннинг, потому что они, по-моему, четче осознают окружающий мир и его обустройство. Вот почему я лучше всего лажу со своей старшей сестрой Луизой. У нее серые глаза, как у всех в нашей семье, и говорит она мало, но когда она смотрит прямо на тебя, кажется, что она видит тебя насквозь.

Мне всегда хотелось, чтобы моей главной чертой тоже были глаза, но судьба распорядилась по-своему. У меня острый нос, слегка выступает челюсть, и когда я с досады скриплю зубами оттого, что часто — чаще, чем следует, — бываю раздражена, мое лицо заостряется, как топорик. Однажды на балу я подслушала, как один мой потенциальный поклонник сказал, что не осмеливается пригласить меня на танец, опасаясь порезаться о мое лицо. Я так никогда и не оправилась от этого оскорбительного замечания. Это объясняет, почему я осталась старой девой и почему так редко танцую.

Я страстно мечтала выработать у себя выразительный взгляд, но поняла, что людям так же сложно изменить характерную черту своей внешности, как и душевный темперамент. Таким образом, будущие охотники за окаменелостями без труда смогут определить мои останки по моей ископаемой челюсти. Я совершенно в этом уверена.

С Мэри Эннинг я познакомилась в Лайм-Реджисе, где она прожила всю свою жизнь. Это, конечно, не то место, где я хотела бы провести свою. Для меня лучшим местом на свете был Лондон, а именно Ред-Лайон-сквер, где мы, Филпоты, выросли. Хотя я слышала о Лайме как о модном морском курорте, мы никогда туда не ездили. Летом мы обычно отправлялись на побережье Суссекса, например в Брайтон или Гастингс. Наша мать, пока она была жива, заботилась, чтобы мы дышали свежим воздухом и купались в море, потому что разделяла взгляды доктора Ричарда Рассела, написавшего не одну книгу о пользе морской воды — как для купания, так и для питья. Я отказывалась пить морскую воду, но научилась плавать. На взморье я была — в некотором поэтическом смысле — как у себя дома, хотя тогда не подозревала, что это станет правдой в буквальном смысле.

Спустя два года после смерти родителей наш брат как-то вечером объявил нам о своей помолвке с дочерью одного из друзей-адвокатов нашего покойного отца. Мы расцеловали и поздравили Джона, а Маргарет в честь этого события сыграла на фортепиано вальс. Но, улегшись той ночью спать, я втихомолку плакала, как, подозреваю, делали и мои сестры, потому что с нашей лондонской жизнью, какой мы ее знали, было покончено. Как только наш брат женится, не будет ни места, ни денег, чтобы мы все продолжали жить на Ред-Лайон-сквер. Новоиспеченная миссис Филпот, конечно, захочет быть хозяйкой в собственном доме и наполнит его детьми. Три сестры — это явное излишество, особенно если они незамужние. Мы с Луизой обе знали, что нам предначертано остаться старыми девами. Поскольку денег у нас было мало, привлекать женихов нам оставалось только скромностью характера и внешностью, хотя на внешние данные особенно рассчитывать все же не приходилось. Луиза удалась чересчур высокой — намного выше, чем в состоянии выдержать большинство мужчин, — и у нее были крупные руки и ноги. Более того, она была такой тихой, что это выводило из себя ее поклонников, которые думали, что она их молча осуждает. Так оно, вероятно, и было. Что до меня, я была маленькой, остроносой, некрасивой, совсем не умела флиртовать и пыталась заводить разговоры на серьезные темы, говорить о важных предметах, а это тоже отпугивало мужчин.

Значит, нас следовало перегнать, как овец, с одного пастбища на другое, и роль пастуха выпала Джону.

На следующее утро он положил на стол, накрытый для завтрака, путеводитель, который одолжил у своего приятеля.

— Мне подумалось, что летом вы захотите поехать в какое-нибудь новое место, а не в гости к нашим родственникам в Брайтоне, — сообщил он. — Решите отправиться в небольшое путешествие, если угодно, вдоль южного побережья. Из-за войны с Францией поездки на континент стали невозможны, зато сейчас как грибы растут прибрежные курорты. Есть среди них и такие, где вам понравится даже больше, чем в Брайтоне. В Истборне, возможно, или Уэртинге. Или еще дальше, в Лимингтоне, или на Дорсетском побережье: в Веймуте или Лайм-Реджисе. — Джон называл эти места, словно прокручивал у себя в голове список, ставя маленькую галочку рядом с каждым из названий. — Посмотрите, что вам здесь придется по нраву.