Пять дней - Дуглас Кеннеди

Измени ситуацию.

Я опустила лицо в ладони. Подавила всхлип. Ричард положил руку мне на плечо. Я ее стряхнула. А потом заплакала. На этот раз я повернулась и уткнулась головой ему в плечо. Он крепко обнял меня и не отпускал, пока я боролась со слезами. Когда мои рыдания стихли, он поступил очень мудро. Предложил:

— Хотите выпить?

На что я немедленно ответила:

— Очень хорошая мысль.

Глава 6

Ричард повозился со своим телефоном и выяснил полезную информацию: во-первых, сегодня галерея открыта до девяти вечера (если мы все-таки решим ее посетить); во-вторых, неподалеку есть коктейль-бар с говорящим названием «Напитки».

— По-моему, то, что нужно, — сказала я, пораженная способностью Ричарда выудить все эти сведения из телефона всего-то за минуту. Ибо сама я полный чайник в том, что касается современных информационных технологий.

И я конечно же была благодарна Ричарду за то, что он воздержался от всяких комментариев относительно моего истеричного плача и не спросил, чем был вызван мой срыв. И когда я, услышав от него, что музей работает допоздна, сказала: «Знаете, пожалуй, мы немного выпьем, а потом я поеду в отель», он постарался скрыть свое разочарование:

— Как вам будет угодно, Лора. Я не буду настаивать.

И я снова невольно подумала: какой он благородный человек. Понимает тебя с полуслова. Неудивительно, что ты его отталкиваешь.

Коктейль-бар «Напитки» оказался ультрамодным заведением, где ультрамодная публика потягивала ультрамодные коктейли.

— Хорошо, что я переоделся, — сказал Ричард, когда одна из официанток, встретившая нас у входа, усадила нас в кабинку в глубине зала.

— Вы идеально вписываетесь в здешнюю среду. Но дело в том, что, даже будь вы одеты, как прежде, для меня это не имело бы ни малейшего значения.

— Даже несмотря на то, что изначально, могу поспорить, я вам показался седым маленьким человечком.

— Не скрою, впервые увидев вас в отеле, я приняла вас за вполне традиционную личность.

— А «традиционный» — это эвфемизм слова «скучный».

— Нет, вы не скучный, это точно.

Ричард коснулся моей руки.

— Спасибо, — сказал он. — Дело в том, что я умышленно представляюсь скучным. Только в общении с Дуайтом — а он начитанный человек — я позволяю себе демонстрировать свой широкий кругозор, а больше ни с кем. В молодости я еще пытался это делать… когда писал, редактировал литературный журнал Университета штата Мэн…

— Вы готовили к печати «Перо»?

— Вы помните его название?!

— Конечно. Я входила в редколлегию, когда училась в Ороно.

— Чем конкретно вы занимались?

— Редактировала поэтическую колонку.

— Вот это да!

— Редактор поэтической колонки — это далеко не главный редактор, тем более, как я понимаю, вы специализировались не по английскому языку и литературе.

— Я хотел изучать английский и литературу, но отец воспротивился. Пришлось поступать на факультет экономики и управления бизнесом. Но мне все равно удалось стать первым главным редактором «Пера» из числа студентов-нефилологов. Я непомерно гордился собой. Упорно трудился на благо журнала первые три года учебы в университете и в конце концов занял этот пост. Конечно, отец, узнав, что меня назначили главным редактором — а эту мелкую подробность он вычитал в короткой биографической справке, которой сопровождался мой рассказ, напечатанный в «Бангор дейли ньюс», — обозлился еще больше. Потребовал, чтобы я немедленно ушел из журнала.

— И что?

— Я ушел.

— Ужасно.

— Не то слово. Я всегда ненавидел его за это — мне ведь оставалось выпустить всего один номер, — но особенно я ненавидел самого себя. За то, что уступил его подлой мелочности. Позволил ему себя запугать. За то, что всегда отчаянно старался угодить отцу, а ему, как ни старайся, угодить было невозможно. А что это мы заговорили об этом?

— Ничего, — сказала я. — Ваш отец…

— …сволочь он был последняя. Простите за выражение. Но иначе не скажешь. Мелочный, недалекий, злой на весь мир, полный решимости ограничить мои горизонты, удержать меня в рамках, в которых вращалась его собственная жизнь. И я, к сожалению, согласился на эти ограничения. Ушел из журнала. Продолжил его дело. Почти тридцать лет ничего не писал. Женился на женщине, такой же неприветливой и прижимистой, как и он. Перед самой своей смертью, когда мы были с ним одни в его больничной палате, где он умирал от рака толстой кишки — жить ему оставалось, наверно, сорок восемь часов, не более, — он взял меня за руку и сказал: «Ты всегда приносил мне одни лишь разочарования».

Я вложила свою руку в его ладонь:

— Надеюсь, вы объяснили ему, каким он был чудовищем.

— Это была бы концовка в стиле Юджина О'Нила, вы не находите? «Да пусть ты сойдешь в могилу, зная, что твой сын презирает тебя… и теперь продает твою ничтожную страховую компанию и отплывает на Дальний Восток матросом на трамповом судне».

— Такая мысль приходила вам в голову?

— Различные вариации на эту тему.

— Как и мне с французским Иностранным легионом, когда я была подростком.

— И вас не смущало, что туда набирали только мужчин?

— Как и вы, я просто мечтала уехать. Однако моя сдержанная, чопорная мама, даже в те минуты, когда была особенно холодна, — ничто по сравнению с вашим отцом. Он даже презрения не заслуживает.

К нам подошел официант, спросил, что мы будем пить.

— Я не большой знаток коктейлей, — сказала я Ричарду, — но, помнится, в один мой визит в Нью-Йорк мне довелось отведать очень неплохой «Манхэттен».

— Значит, два «Манхэттена», — заказал он.

— С бурбоном или с виски? — осведомился официант.

Мы оба признались, что ничего в этом не смыслим. Официант порекомендовал ржаной виски «Сазерак» — «для „Манхэттена“ чуть более вязкой консистенции, но со сложным мягким вкусом». Я видела, что Ричард пытается сохранять непроницаемый вид.

— «Сложный мягкий вкус» меня вполне устраивает, — одобрил он.

— Меня тоже, — добавила я.

Как только официант отошел от нас достаточно далеко, Ричард сказал:

— Одно из самых любопытных явлений современности — это богатство выбора. Двадцать лет назад был только один вид ржаного виски — дешевый «Кэнэдиан клаб», который пил мой отец. Теперь мы знаем, наверно, сортов двадцать. Та же история с шотландским виски — раньше это всегда был «J&B», да и с вином — красное или белое «Галло». У нас не просто общество потребления. У нас общество безумного потребления.

— Но во всем этом есть свои преимущества. Например, хороший кофе можно найти практически везде…

— Даже в Льюистоне?

— Несчастный Льюистон… объект насмешек всего Мэна. Но, думаю, приличный капучино можно найти и в Льюистоне.

— А приличный «Манхэттен» с ржаным виски?

— Возможно, придется поискать. Пожалуй, брошу свою рентгенологию и открою коктейль-бар в Льюистоне.

— А если разоритесь, имейте в виду, я знаю хорошего адвоката, специализирующегося на делах о банкротстве.

— Что вы так боязливы, маловерные?

— Евангелие от Матфея. Глава восемь, стих двадцать шесть.

— Потрясающе, — произнесла я.

— Это тоже заслуга отца. Он был пресвитерианцем до мозга костей. С шотландско-ирландскими корнями: самая суровая кельтская смесь. Совсем не умел радоваться жизни. Во взглядах на человечество был схож с Гоббсом.

— Держу пари, в этом баре впервые прозвучало имя Томаса Гоббса.

— Не говоря уже о цитате из Евангелия от Матфея.

— Ну, все бывает в первый раз.

— И благодаря моему дорогому папаше, заставлявшему меня посещать воскресную школу на протяжении пятнадцати лет, голова моя просто кишит фразами из Писания.

— А Книгу Мормона вы тоже помните наизусть?

— Нет, это немного за пределами сферы моих знаний.

Я невольно рассмеялась, подумав про себя, что Ричард в своей тактичной, спокойной манере только что сумел развеять печаль, что накатила на меня в такси. Причем ничего особенного он не делал — просто был умным, веселым, интересным собеседником, поделился со мной не самыми приятными воспоминаниями об отце.

— Простите, что тогда распустила нюни, — извинилась я.

— Вот этого никогда не стыдитесь. Никогда.

— Но мне стыдно. Потому что меня воспитывали мать, которая слезы приравнивала к самым гнусным человеческим порокам, и отец, который почти всю свою жизнь старался избегать открытого проявления каких-либо чувств. И чтобы плакать при ком-то… такое я редко допускала. До недавнего времени.