Быть войне! Русы против гуннов - Максим Кисляков

В подтверждение своих слов герул достал за волосы из притороченного к седлу мешка мужскую голову, бросил к ногам Вогула и его ближников. Смерть поверженного была быстрой, но отнюдь не легкой: губы в запекшейся крови распухли, как вареники, фиолетовый язык безобразно торчал из жутко ощеренного рта. Вместо ушных раковин торчат окровавленные обрубки, нос переломан и вдавлен глубоко в череп мощными ударами скорее всего носком сапога, сильно раздулся. Один глаз вытек, вместо него зияет черная дыра глазницы, второй закатился, в лиловом зрачке навсегда застыл ужас.

Ветераны одобрительно закивали, шумно загалдели. Вогул хмыкнул, ткнул голову острием короткого копья, будто проверяя, не оживет ли.

– Я благодарю тебя, Гонорих, друг Степи, но и вправду ли в весях русколанских нет ни одного воина? – недоверчиво спросил гуннский вождь, сощурив глаза. – Уже ль враг наш лишился разума?

Он покосился на советника Емшана, тот кивнул.

– Я бы и сам в это не поверил, пока сам не увидел.

– А не солгал ли тебе твой глаз, Гонорих, друг Степи?

Герул недобро хмыкнул, пробуравил надменно ухмыляющегося гуннского вождя вдруг отвердевшим, точно камень, взглядом единственного ока.

– Я немало бил врагов своих. Славян – больше всего, – сдержанно проговорил Гонорих и, чуть помедлив, добавил стальным голосом: – Мои боги еще не лишили меня рассудка, великий вождь Вогул. Или ты боишься горстки крестьян-плугарей с рогатиной, или женщин и дряхлых стариков? Тогда зачем тебе идти в земли славян войной? Не единожды головушки тех храбрецов, кто с мечом сюда жаловал, лисы да волки давно объели…

Вогул встрепенулся, лицо покраснело от злобной натуги, глаза блестят недобрым огоньком. Ближние воины переглядываются, руки с силой сжимают рукояти клинков. Лишь герул остается спокойным и продолжает невозмутимо смотреть в лицо гуннского вождя. Все молчат, в воздухе нависло напряжение, кажется, еще одно дерзкое словцо – и он взорвется: блеснет сталь, посыпятся мириады разноцветных искр, перемешиваясь с кровью. И все же Вогул нашел в себе силы успокоиться и продолжил:

– Ты дерзок, Гонорих, друг Степи. Но ты знатный воин и я верю тебе.

– Благодарю за добрые слова твои, великий вождь храбрых гуннов, – кивнул герул. – Если хотите славы великой сыскать в своем походе, то будет лучше, ежели мы под покровом ночи ворвемся и предадим все огню, напоим наши клинки кровью русов!

Герул еще раз поклонился и отъехал немного в сторону, туда, где бьет из-под земли ключ, давая начало холодному норовистому ручейку.

– Мой мудрый Емшан, правду ли говорит этот герул? – вождь Вогул недоверчиво провожал взглядом пышущую непомерной силой фигуру Гонориха.

– Мне сложно сказать, о, великий вождь… – помедлив, ответил Емшан, поглаживая бороду. – Но мудрость в его словах есть.

– Что с тобой, Емшан? Иль и вправду мы, гордые и бесстрашные дети Степи, стали трусливы, как зайцы? – недовольно выпалил Вогул. – Правда, не правда… Вот мое слово! Сбор! Выступаем! Впереди земли треклятых урусов, так напоим же мечи и стрелы свои кровью врагов наших!

Через мгновенье гуннский стан пришел в движение. Поначалу двигались ровным строем – мешал вставший стеной мощный дубняк да колючий кустарник, почему-то нещадно жалящий конские ноги. Но потом лес отступил, остались лишь небольшие перелески, и гуннское войско растеклось по долине. Передвигаются по-прежнему безмолвно, глядят в оба.

Стало совсем темно, небосвод усеян звездами, ухо ласкает стрекот светляков, впереди сквозь очередной лесок открывается вид на небольшую – в двадцать домов – киевскую весь. Тихо. В оконцах горит тусклый свет лучин, печной дым прямым столбиком тянется ввысь, лениво брешут собаки. Женская фигура с покрытой белым платком головой загоняет свиней в сарай, одного визжащего поросенка, что никак не хотел идти вперед, огрела тростиной. Тот еще громче завизжал, но устремился в сарай по розовым спинам и головам быстрее всех. Другая женская фигура, вытянувшись как струна, гордо несет коромысло с полными ведрами воды. Вода иногда плесками срывается, ударяется оземь, маленькими фонтанчиками разлетается в стороны. На другом конце улицы ребятня, улюлюкая, гоняет заблудшую на чужой огород кошку.

И ни одного воина. Сторожей с колотушками и тех не видно.

Степняки приободряются, шепчутся, лошади ускоряют шаг. Еще немного и славянское поселение сожрет беспощадный огонь, а жителей сразит гуннская стрела и степной ятаган напоит кровью землю. Чтобы пуще росла сочная зелень для гуннских коней.

Вдруг ночной воздух стал наполняться гудящими и воющими звуками. Сперва казалось, что где-то далеко в один голос стонут раненые, потом вмешался нестройный крик то ли сов, то ли иных ночных крылатых охотников, а затем и вовсе вразнобой заверещали сотни детей.

Гунны замедлили шаг, переглядываются, пожимают плечами, совершенно не понимая, откуда взялись леденящие душу гудение, стоны и крик.

Внезапно послышался звонкий стук, клацанье металла, зловещее шипение. И теперь слышны уже настоящие стоны и крики, ибо то гудение было не наваждение, насланное для страху волхвами, а смертоносная «поющая» славянская стрела.

– Урусы! Засада! – в один голос завопили, надрываясь, впереди идущие степняки.

Они спешно пытались прикрыться маленькими круглыми щитами от тучи «мелодичных» стрел, однако откуда стреляют, определить трудно – каленое железо сыплется со всех сторон.

Гуннский вождь Вогул ничего не понимает, растерянно мотает головой из стороны в сторону. С широко раскрытыми глазами наблюдает, как его войско словно в предсмертной агонии мечется по опушке, а смертоносная сталь разит одного степняка за другим. Наконец в его голову ударило, словно молнией в дерево, осознание роковой для него и его войска истины. Стрела сбила с него шлем, отскочила прямо в лицо рядом стоящего приближенного воина, угодив в глаз. Хрустнуло. Тот даже не успел вскрикнуть, свалился с лошади, точно мешок с прелой соломой, зацепился ногой за стремя. Конь заржал, встал на дыбы и устремился прямо в гущу смешавшихся в клубок гордых налетчиков степи, тело хозяина волочилось и подпрыгивало за конем.

В стане гуннов творится хаос: лошади в страхе ржут, всадники орут что-то невнятное – наполовину крепкая ругань, наполовину мольба, стонут раненые. И тщетно многие пытаются прикрыться крашеным деревянным кругляшом или спастись бегством – каленое славянское железо разит с потрясающей точностью, будто разъяренная стая потревоженных ос.

– Вогул! Отступаем в те леса! – заорал герул гуннскому вождю, прикрываясь щитом от визжащих стрел и указывая кивком головы куда-то в сторону темных хмурых деревьев. – Уходим!