Человек с двумя жизнями - Амброз Бирс

старше семнадцати лет, было идеально гладкое лицо, на котором выделялись большие лучистые глаза – должно быть, в дни его юности многие женщины ему завидовали. А какими же красивыми были женщины в те дни! И какими изящными! Южанки относились к нам, янки, довольно высокомерно, но мне подобное отношение кажется не таким невыносимым, как расчетливое равнодушие, с каким знаки внимания принимают дамы нынешнего поколения, напрочь лишенные сентиментальности и чуткости.

Итак, мы убедили – не стану говорить, с помощью каких доводов – молодого ординарца по имени Арман переодеться в женский наряд и изображать даму. Нарядив его – должен признать, из него вышла очаровательная девушка, – мы усадили его на диван в кабинете первого адъютанта. Его посвятили в тайну, как, собственно, и всех остальных, кроме Хейбертона и генерала; мы боялись, что наш розыгрыш вызовет его неодобрение.

Когда все было готово, я пошел к Хейбертону и сказал:

– Лейтенант, в кабинете первого адъютанта сидит молодая женщина, дочь мятежника, владельца этого дома. По-моему, она пришла проверить, в каком состоянии ее жилище. Никто из нас не знает, как говорить с ней, но уж ты-то все скажешь ей, как надо, – во всяком случае, правильным тоном. Ты не против поговорить с ней?

Конечно, лейтенант не был против. Он поспешно причесался и присоединился ко мне. Идя по коридору, мы наткнулись на грозное препятствие – генерала.

– Послушай, Бродвуд, – фамильярно обратился он ко мне, и я понял, что он в превосходном настроении. – В кабинете Лоусона сидит дама. Похоже, она очень хорошенькая – по-моему, явилась с каким-то поручением или просьбой. Будьте добры, проводите ее ко мне на квартиру. Не хочу обременять вас, юнцов, всеми делами нашей дивизии, – игриво добавил он.

Положение складывалось неловкое; нужно было что-то предпринять.

– Генерал, – сказал я, – вряд ли у дамы достаточно важное дело для того, чтобы беспокоить вас. Она – медсестра из санитарной комиссии, собирает все необходимое для больных оспой в своем госпитале. Я ей помогу…

– Не стоит беспокоиться. – Генерал покачал головой. – Думаю, Лоусон справится и сам.

Ах, отважный генерал! Глядя ему вслед и радуясь про себя успеху моей уловки, я не догадывался, что через неделю он «падет смертью героя». Генерал был не единственным из нашего небольшого военного подразделения, над кем нависла мрачная тень ангела смерти. Многие отчетливо слышали «хлопанье его крыльев». Несколько дней спустя, унылым декабрьским утром, мы с рассвета сидели верхом на обледенелых холмах, ожидая, когда генерал Смит начнет сражение, нас было восемь человек. К концу сражения нас осталось трое. Теперь всего один. Потерпите еще немного, представители расчетливого поколения! Он всего лишь один из ужасов войны, который забрел из своей эпохи в вашу. Он всего лишь безвредный скелет на вашем пиру и танце мира. Он отвечает на ваш смех и вашу легкую походку дрожащими пальцами и больной головой – хотя, найдя удобный случай и выбрав подходящую партнершу, он даст фору в танцах даже лучшим из вас.

Войдя в кабинет адъютанта, мы увидели, что там собрался весь штаб. Сам первый адъютант сидел за столом с чрезвычайно занятым видом. Интендант и врач сидели в эркере и играли в карты. Остальные рассредоточились по комнате; одни читали, другие негромко переговаривались. На диване, в самом темном углу, в некотором отдалении от всех групп, сидела «дама» под плотной вуалью и скромно смотрела в пол.

– Мадам, – начал я, подходя к дивану вместе с Хейбертоном, – этот офицер с радостью поможет вам всем, что в его силах. Доверьтесь ему.

Я с поклоном удалился в дальний угол комнаты и сделал вид, что участвую в общем разговоре, хотя понятия не имел, о чем шла речь, и отвечал невпопад. При ближайшем наблюдении становилось ясно, что все присутствующие внимательно наблюдали за Хейбертоном и лишь притворялись, будто заняты чем-то другим.

На него стоило взглянуть! Он казался воплощением идеальных манер диккенсовского Тарвидропа. Пока «дама» постепенно рассказывала об обидах со стороны беспутных солдат и упомянула несколько случаев нарушения прав собственности – среди прочего, кражу предметов ее одежды, – мы отвернулись, боясь расхохотаться. Хейбертон преисполнялся все большего сочувствия. Выражению его красивого лица мог бы позавидовать лучший актер. Он почтительно кивал, отпуская вежливые замечания, и мы невольно пожалели о том, что не можем сохранить его игру под стеклом, на радость потомству. Выражая сочувствие, он незаметно придвигал свой стул все ближе и ближе к дивану. Несколько раз он косился на нас, проверяя, смотрим мы на него или нет, но мы делали вид, будто увлечены другими делами. Тишину нарушали лишь наши негромкие голоса, тихий шелест карт и скрип пера по бумаге – первый адъютант исписывал страницу за страницей, сам не понимая, что пишет. Нет, было и еще кое-что: через большие промежутки времени слышался грохот: по нам стреляли из большой пушки. Враг забавлялся.

После каждого выстрела многие из нашей компании непроизвольно вздрагивали, но «дама» вздрагивала сильнее остальных. Иногда она привставала с дивана и всплескивала руками, являя собой живую картину страха и нерешительности. Казалось вполне естественным, что в такие минуты Хейбертон нежно усаживал ее на место, уверяя, что она в полной безопасности, и одновременно утешая ее. Спустя какое-то время он завладел ее ручкой, затянутой в перчатку, а потом подсел к ней на диван. И вот после очередного громкого взрыва он завладел обеими ее руками…

Послышался сильнейший грохот. Мы все вскочили с мест. Снаряд угодил в дом и взорвался в комнате над нами. На нас посыпалась штукатурка.

– Дьявол его побери! – вскричала скромная юная дама, тоже вскакивая на ноги.

Хейбертон, тоже вставший, застыл как статуя – как собственный надгробный памятник. Он не говорил, не двигался, но не сводил взгляда с лица ординарца Армана, который начал раздеваться и расшвыривать предметы дамского туалета, самым бесстыдным образом выставляя свои прелести напоказ. Ночь над освещенным лагерем и темной линией фронта ожила от нашего хохота. Мы не могли остановиться… Ах, как весело жилось в прежние героические времена, когда мужчины еще не разучились смеяться!

Постепенно Хейбертон опомнился. Окинув комнату уже не таким оцепенелым взглядом, он растянул губы в неискренней улыбке, покачал головой и хитро подмигнул:

– Ну, уж меня-то вам не обмануть!

Кто он такой?

I

Осмотр вместо приветствия

Однажды летней ночью на невысоком холме среди обширных лесов и полей стоял человек. По положению полной луны, которая клонилась к западу, он заметил то, чего не понял бы в других