Политическая культура древней Японии - Александр Мещеряков

Легитимность японской правящей династии определяется прежде всего ее происхождением от богини солнца Аматэрасу, что нашло первичное письменное обоснование в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон секи». Обоснованный там с помощью мифологического нарратива (уровень японской культуры этого времени еще не позволял появиться сочинениям теоретического плана) мифологическо-генеалогический довод обладал достаточной определенностью, «верифицируемостью» (с точки зрения представителя традиционной культуры) и мощной объяснительно-оправдательной силой. Японскому тэнно, как уже говорилось, не требовалось согласия никаких религиозных институтов, ибо тэнно сам по себе являлся обладателем высшего авторитета, не нуждающегося ни в каких оправданиях (в том числе и международных)[646]. Этот авторитет оказался настолько непререкаемым, что несмотря на все исторические перипетии династия тэнно до сих пор занимает престол.

Практически все исследователи единодушны в том, что на формирование концепции верховной власти в России XV–XVI вв. основное влияние оказали два события. Оба они связаны с коренными изменениями в международной обстановке: падение Константинополя и постепенный выход из-под ордынского ига. Претензии на обеспечение преемственности по отношению к василевсам и ордынским ханам и определяют основное содержание строительства модели царской власти, что еще раз подтверждает гиперчувствительность России к внешнему фактору. Поскольку составляющие этого наследства имели чрезвычайно противоречивый и разностадиальный характер, то и все здание царской власти оказалось достаточно непрочным («царский» период Рюриковичей — это всего два поколения; «царский» период Романовых — всего столетие).

Легитимность московских великих князей, а впоследствии и царей, определялась двумя факторами: наследственным правом («стариной», «природностью» князя-царя) и «богоутвержденностью» («богоизбранностью»), под которой стала пониматься избранность Богом князя Владимира[647], которая наглядно реактулизировалась в получении благословения (миропомазания) от митрополита (патриарха). Легитимность династий Калитичей, несмотря на внутридинастические конфликты, фактически не подвергалась сомнению, поскольку право родства в системе ценностей политической элиты занимало весьма высокое место, о чем свидетельствует, в частности, пренебрежительное отношение Грозного к выборным монархам[648].

Первоначально легитимность московских князей коренилась не в «дальней истории», а в «истории ближней»(историческое или же квазиисторическое предание), т. е. считаясь «богоутвержденными»[649], они не считались «божественными» — авторитет их коренился все-таки в историческом (а не мифологическом) времени. Осознавая недостаточность «ближнеисторической аргументации», идеологами (главным образом, церковными) были предприняты дополнительные усилия по повышению авторитетности правителя. Разрабатываются идеи «Москва — третий Рим» (перенесенная на русскую почву широко распространенная концепция translatio imperii), в XVI в. появляется «Сказание о князьях Владимирских»[650], повествующее о родстве Рюриковичей с библейским патриархом Ноем и римским императором Августом (через его брата Пруса), при котором родился Христос («Почен от Августа кесаря» — так аттестовал себя в дипломатических документах Иван Грозный[651]). Эта легенда (занимающая место отсутствующего в русской официальной традиции «настоящего» мифа) входит затем в чин венчания русских царей.

Следует признать весьма позднее конструирование легенды, для укоренения которой в общественном сознании требовалось определенное время. Мы хотим сказать, что власть русских царей носила изначально более шаткие, более «человеческие» основания, подлежащие к тому же международному утверждению, поскольку российская власть и церковь (а, скорее, сначала церковь, а затем уже власть) мыслили себя в терминах общехристианской историческо-духовной парадигмы и такого же международного порядка с центром в Константинополе (еще в XIV в. русского великого князя считали там «стольником» василевса)[652]. Так, после своего царского венчания Иван IV обратился за утверждением к константинопольскому патриарху. Потребовалось России и утверждение московского патриаршества другими православными патриархами, прежде всего константинопольским. Однако несмотря на все усилия, царский титул не стал международно общепризнанным, о чем сообщал, в частности, уже во второй половине XVII в. Юрий Крижанич, утверждавший, что в Европе все называют Алексея Михайловича не царем, а «великим князем».

Некоторые исследователи полагают, что светская значимость династической легенды о родстве Калитичей с римскими императорами не шла ни в какое сравнение с религиозным смыслом, вкладываемым в понятие «царь» (т. к. это понятие ассоциировалось с библейскими царями)[653], однако нам такая оценка представляется несколько односторонней, поскольку чаемое родство с римскими императорами (попытка его обретения была обычной общеевропейской практикой того времени) создавало в перспективе возможность для вполне недвусмысленного отождествления российской власти (особенно начиная с эпохи Петра) и с языческим Римом. Кроме того, культурно-властные парадигмы российской жизни были таковы, что предотвращали самостоятельное бытие царя, как источника религиозной благодати — он до некоторой степени обладал ею только при сотрудничестве с церковью (см. ниже).

В любом случае не будет ошибкой сказать, что принятие и идеологическое наполнение титула царя в России было в значительной степени обеспечено византийско-римскими реминисценциями. В отличие от Японии, ориентированной на современный ей Китай, усилия Московской Руси были направлены не на обеспечение дипломатическо-ритуального равенства с синхронно существующей страной-донором, а на обеспечение преемственности по отношению к завоеванной турками Византии и давным-давно погибшему христианско-имперскому Риму (с вытекающим отсюда повышением международного статуса).

Для Японии принятие титула тэнно означало не только равенство (как минимум) с Китаем, но и превосходство над соседними странами (в первую очередь над Силла и Бохай). Однако реальная геополитическая ситуация была такова, что, как уже говорилось, уже с конца VIII в. Япония добровольно выходит из системы международных отношений на Дальнем Востоке, поскольку она не имела достаточных культурных, цивилизационных и военных аргументов для обоснования своего первенства.

Принятие царского титула было призвано обеспечить равенство (или же превосходство) по отношению к действующим неправославным правителям (татарские ханы, турецкий султан, Священная Римская империя, Литва, Польша и др.). Москва не признавала никакого политического верховенства над собой, поскольку ее правители имели наследственное и божественное право, уравнивавшее их с другими западными и восточными монархами. При этом обосновывался тезис о том, что «царь является императором в своем царстве» (rех est imperator in regno suo), хорошо известный и на Западе[654]. Идеологические доводы успешно подкреплялись военными успехами и неуклонным расширением контролируемой территории, что однозначно свидетельствовало: Бог находится на стороне православного русского царя.

Необходимо отметить, что наряду с хорошо известными ныне легендами христианского толка, призванными обосновать преемственность власти русского царя по отношению к василевсам и римским императорам, в 20-30-х гг. XVI в. разрабатывается и почти неизученный «восточный» вариант генеалогической легенды, который использовался для обоснования родства великих князей (царей) с чингизидами. Мы имеем в виду генеалогическую легенду Глинских, согласно которой этот род происходил от хана Золотой Орды Бердибека. Поскольку Василий III состоял в браке с Еленой Глинской, то получалось, что Иван IV также принадлежал к чингизидам. Судя по всему, эта легенда имела строго дипломатическое употребление (преимущественно в отношениях с Востоком) и не использовалась в качестве элемента официальной идеологии внутри страны[655]. После смерти Ивана IV использование легенды, похоже, прекращается — конструирование официальной идеологии целиком попадает в руки православной церкви с ее ориентированностью на Византию. Однако представитель пришедшего в упадок русского боярского рода Б. Годунов также был вынужден обратиться к своим мнимым татарским корням. Согласно родословной сказке, Годуновы происходили из рода ордынских царей, а их предком якобы был некий мурза Чет[656]. То есть в конце XVI в. татарская родословная еще оставалась достаточно действенным инструментом идеологического конструирования.