Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон

Это было слишком даже для мистера Пайка. Он повернулся и вышел из каюты, бессвязно ворча про себя проклятия. Когда я уходил минуту спустя, Дэвис снова набивал трубку и говорил мистеру Меллеру, что он вызовет его в качестве свидетеля.

Итак, у нас были уже вторые похороны в море. Мистер Пайк был этим недоволен, потому что, согласно традициям, ход «Эльсиноры» был слишком скор для приличной церемонии. Таким образом, было потеряно несколько минут плавания на то, чтобы убрать грот-марсель «Эльсиноры» и замедлить ее ход на то время, пока читали молитву и опускали в воду тело О’Сюлливана с привязанным к ногам неизбежным мешком угля.

– Надеюсь, что уголь выдержит, – пробурчал мистер Пайк пять минут спустя.

А мы сидим на корме – мисс Уэст и я, – принимая услуги, прихлебывая послеобеденный чай, занимаясь вышиванием, рассуждая о философии и искусстве, в то время как в нескольких шагах от нас, в этом маленьком плавучем мире, разыгрывается мрачная, грязная трагедия низкой, несуразной, скотской жизни. И капитан Уэст далекий, невозмутимый, грезит в полумраке каюты, обдаваемой сквозняком, врывающимся из иллюминаторов и дверей. Он не знает сомнений и тревоги. Он верит в Бога. Все решено, все ясно, все хорошо, когда он приближается к своей далекой родине. Его душевное спокойствие широко и завидно. Но я не могу отогнать от себя воспоминание о нем, покинутом жизнью, с опущенным ртом и закрытыми глазами, с лицом, покрытым прозрачной бледностью смерти.

Я спрашиваю себя, кто следующим выйдет из игры и отправится в вечность с привязанным к ногам мешком угля.

– О, это ничего, сэр, – сказал мистер Меллер, когда мы прогуливались с ним по корме во время первой вахты. – Как-то раз я был в плавании на пароходе, нагруженном пятьюстами китаёзами, простите, сэр, – китайцами. Это были китайские кули, землепашцы, нанимавшиеся по контракту на полевые работы и возвращающиеся домой по окончании срока.

Немного помолчав, он продолжил:

– На пароходе разразилась холера. Мы сбросили за борт больше трехсот человек, сэр, и в том числе обоих боцманов, большую часть команды, капитана, старшего помощника, третьего помощника, первого и третьего механиков. Второй механик и один белый кочегар внизу и я, за капитана наверху, – вот что оставалось, когда мы вошли в порт. Доктора не хотели ехать на судно. Меня заставили бросить якорь на внешнем рейде и велели выбросить умерших в море. Это были ужасные похороны, мистер Патгёрст: мы их хоронили без парусины, без угля, без груза. Невольно приходилось поступать так. Мне некому было помочь, а китаёзы пальцем не желали пошевельнуть. Я сам спускался вниз, подтаскивал трупы к стропам, затем вылезал на палубу и поднимал их с помощью лебедки. И с каждым таким походом я опрокидывал стаканчик. Я был здорово-таки пьян, когда окончил работу!

– А сами вы не заразились? – спросил я.

Мистер Меллер молча поднял левую руку. Я часто замечал, что на ней не хватало указательного пальца.

– Вот все, что со мной случилось, сэр. У старика-капитана был фокстерьер вроде вашего, сэр. И после смерти старика щенок очень со мной подружился. Как раз, когда я поднимал последний труп, он вздумал прыгнуть на меня и обнюхал мою руку. Я повернулся, чтобы его отогнать и не успел опомниться, как другая моя рука попала в привод и оказалась без пальца.

– Господи! – вскричал я, – какая ужасная неудача! Пережить такое ужасное испытание и затем лишиться пальца!

– Я тоже так думал, сэр, – согласился мистер Меллер.

– Что же вы сделали? – спросил я.

– Поднял его, посмотрел на него, потом сказал: «Милосердный Боже!» и опрокинул еще стаканчик.

– И потом вы не заболели холерой?

– Нет, сэр. Думается, я был так переполнен алкоголем, что холерные бациллы умирали, не добравшись до моих внутренностей. – Он подумал с минуту. – В сущности говоря, мистер Патгёрст, я не знаю, что сказать об этой теории относительно алкоголя. Старик и помощники умерли пьяными, как и третий механик. Но старший механик был трезвенник – и тоже умер.

Никогда больше не буду удивляться тому, что море жестоко. Я ходил взад и вперед, уже без второго помощника, и смотрел на великолепные паруса «Эльсиноры», вырисовывавшие большие темные изгибы на фоне звездного неба.

Глава XXII

Что-то случилось. Но ни на корме, ни на баке никто ничего не знает, кроме заинтересованных лиц, а они ничего не говорят. И все же судно кишит слухами и догадками.

Вот что я знаю: мистер Пайк получил страшный удар по голове. Вчера я опоздал к завтраку и, проходя позади его стула, увидел на его макушке огромную шишку. Когда я сел против него, то заметил, что у него словно ослепленные мутные глаза и они выражают страдание. Он не принимал участия в разговоре, ел кое-как, временами странно себя вел, и было очевидно, что он едва владеет собой.

И никто не смеет у него спросить, что случилось. По крайней мере, я знаю, что не решусь спросить, хотя я – пассажир, лицо привилегированное. Этот страшный морской пережиток прошлого внушает мне уважение, смешанное отчасти с робостью и отчасти с благоговением.

Он держит себя так, словно страдает от сотрясения мозга. Что он испытывает боль, видно не только по его глазам и напряженному выражению его лица, но и по его поведению в такие минуты, когда он думает, что его не видят. Вчера ночью, поднявшись на минуту подышать воздухом и взглянуть на звезды, я стоял на главной палубе у кормы. Прямо над моей головой раздался тихий, продолжительный стон. Мое любопытство было пробуждено, и я вернулся в каюту, вышел тихонько через среднюю рубку на корму и бесшумно прошел по ней в своих ночных туфлях. Стонал мистер Пайк. Он бессильно повис на перилах, опустив голову на руки. Втайне он давал выход терзавшему его страданию. В нескольких шагах его нельзя было услышать. Но, стоя почти у его плеча, я слышал непрерывный заглушенный стон, похожий на какой-то напев: «Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой». Каждый раз он повторял эти слова пять раз подряд, затем снова начинал стонать. Я прокрался обратно так же тихо, как и пришел.

И несмотря на это, он мужественно отбывает вахты и исполняет свои обязанности старшего офицера. Да, я забыл. Мисс Уэст попробовала выжать из него хоть что-нибудь, но он ответил, что у него болит зуб и что, если он не пройдет, он его вырвет.

Вада не может узнать, что произошло. Свидетелей не было. По его словам, компания азиатов, обсуждавшая происшествие в каюте кока, считает виновными тех трех висельников. У Берта Райна повреждено плечо. Нози Мёрфи хромает, словно у него вывихнуто бедро. А Кид Твист так избит, что уже два дня не встает с койки. И этим исчерпываются все данные. Висельники молчат так же упорно, как и мистер Пайк. Компания азиатов решила, что тут имело место покушение на убийство и что помощника капитана спас только его крепкий череп.