Дело о пропавшем боге - Юлия Латынина

– Тайгет уже убит, – сообщил Нан. – Твоим ножом.

Кархтар изумился.

– Право же! Доблестный столичный инспектор поймал главного бунтовщика и убийцу городского судьи. Зачем же еще делать из меня убийцу какого-то вонючего Тайгета?

– Ну, во-первых, судья был убит одним из находившихся рядом чиновников, а вовсе не из толпы… – Нан приостановился: Кархтар побледнел, и глаза его разбежались.

– Но мы, – начал он и остановился.

– Убили невиновного. Это бывает. Убитый ведь, если не ошибаюсь, был из длинных хлебов и настраивал народ против вас?

– Он был шпионом наместника! Он не был невиновен! Если бы ему приказали убить судью, он бы его убил.

– А когда вы придете к власти, – поинтересовался Нан, – то так и продолжите карать по принципу «если бы»? Что с вами? Вам плохо?

Кархтар и в самом деле побледнел и дернулся, как будто хотел закрыть лицо руками. Но руки были связаны за спиной.

– Тайгетово пойло… – неопределенно произнес Кархтар. – Но мне сказали, что он во всем признался. Я бы иначе…

Нан хотел было поздравить своих коллег при Кархтаре, столь рано догадавшихся, что признание – царица доказательств, но вовремя остановился: Кархтар мог поздравить его с тем же.

– А ведь я бы бунтовщиком тебя не назвал, – внезапно сказал он вместо этого.

– Вот как? – Кархтар был оскорблен.

– Толпа вряд ли бы за тобой последовала, кричи ты о злоупотреблениях, скажем, господина аравана. – Нан сделал паузу, но Кархтар забыл справиться, чем это господин араван лучше других чиновников. Да и вообще – люди зарятся на чужие амбары, когда не имеют своих собственных. Так что главным бунтовщиком была нищета.

– Поздравляю с тщательным изучением доносов, господин инспектор, – Кархтар уже вполне оправился, – только доносчики чуть-чуть переврали: я говорил, что причина бунта – не голодный, который отнимает хлеб у чиновника, а чиновник, который отнимает хлеб у голодного.

Нан пожал плечами.

– Не будем спорить об авторстве цитаты, принадлежащей анонимному автору «Ширванчайского восстания».

– Ого! Сразу видно, что доносы пишут люди образованные, не то что голь безъязыкая, которая поднимает бунты.

– Тебе не нравятся те, кто пытается водворить правду путем доносов, мне не нравятся те, кто пытается водворить правду путем убийств.

– Рад, что мы хоть в чем-то не сходимся во взглядах.

– У нас есть и еще более существенное различие. Тебе бы хотелось, чтоб не было богатых, мне бы хотелось, чтоб не было бедных.

– Играете роль справедливого чиновника, а?

– А что плохого в справедливых чиновниках? По-моему, это один из пунктов вашей программы.

– В них ничего плохого нет, поэтому их и не бывает.

– А ты представь себе, что я – один.

Кархтар запрокинул голову и расхохотался.

– Ну хорошо, – сказал Нан, – я не идеальный чиновник, а араван?

– Что араван?

– Я спрашиваю, как ты относишься к аравану?

Кархтар насмешливо сощурился.

– Ага! Так вот что вас интересует. Наверху играют слишком сложно: кто за аравана, кто за наместника. Я играю просто: я за народ.

– А мне за народ – нельзя?

– А ты докажи, что ты за народ.

– Как?

– Отпусти меня.

Нан засмеялся.

– Я не советую тебе чересчур отождествлять благо народа и собственное. Так ведь делают как раз те чиновники, которых ты не любишь.

Кархтар опять закусил губу. Нан было подумал, что бывшему трактирщику не по душе его слова, но лицо бунтовщика стало, как белая яшма, и зрачки уже выворачивались куда-то вверх… «Велено ж было – не уродовать», – со злобой подумал Нан о стражниках.

Нан отсчитал из маленького серебряного флакона тридцать терпко пахнущих, вязких капель, – это вам не какая-нибудь химия, а все восемью восемь небесных трав, – и присел на корточки перед Кархтаром. Тот, понемногу приходя в себя, замотал головой, но потом забулькал и жадно опростал чашку. Нан подождал.

«Ничего-то он мне не скажет», – думал про себя инспектор, глядя в холодные, навыкате, глаза мятежника.

– А если я тебя отпущу, что ты будешь делать?

Кархтар молчал.

– Ну?

– Если ты думаешь, что я пойду в монахи или милостыню буду просить, то ты ошибаешься, инспектор. – Кархтар опять вспомнил, что бунтовщик должен тыкать чиновнику. – Доверившихся мне я не могу обмануть, а прощения мне заслужить нечем и незачем.

– Три войска, – сказал Нан, – в Харайне. Правительственные войска, горцы и твои люди. Когда будут драться первые два, на чьей стороне будешь драться ты?

Кархтар молчал.

– Князь Маанари не оставил после себя в крестьянских житницах ни одного зернышка – вам уж, верно, донесли об этом.

Кархтар молчал.

– Ведь это – помилование. Тебе и всем – всем мятежникам.

Кархтар пошевелился, но ничего не сказал.

Нан встал, и вытряхнул из рукава свой собственный жалованный кинжал, повернул Кархтара и принялся разрезать на нем веревки. Кончив работу, Нан поднял его за шкирку, как котенка, и поставил на ноги. Тот стоял, неуверенно потирая руки и неосмысленно улыбаясь. Нан стряхнул конопляную прядку с лезвия кинжала и сунул его в рукав бунтовщика, потом схватил его за руку и повел вон из кабинета; Кархтар шел послушно, не рыпался, и в рукав за кинжалом не лез. Они прошли по каменному коридору, вышли в сад и направились к черной калитке, выходящей на канал. Нан отпер калитку, но в последний миг, вывернувшись, уперся руками в проем, заградив Кархтару путь. Оба оказались лицом к лицу. Нан почуял слабый запах пота и крови, мятежник – аромат изысканных духов.

– Твои люди, – сказал Нан, – следят и за войском кочевников. Если вы захотите что-нибудь сообщить мне, предложить или потребовать, пошлите человека в дом красильщика Нушка по улице Мира, восемнадцать, а если не боитесь – прямо в управу. Если вам нужна власть – советую идти к горцам, а если вам и в самом деле жалко народ, который грабят чиновники, то, может быть, вы вспомните, что горцы грабят еще страшней.

Нан посторонился и выпустил руку Кархтара. Тот, быстро и не оборачиваясь, зашагал вниз, к каналу, где у берега качалась двухместная плоскодонка.

Нан следил за ним, прислонившись к стене. Канал был пустынен, и в саду, Нан был уверен, их тоже не углядел никто.

Кархтар уходил, унося в кожаном мешочке с амулетом передатчик. Нану очень не хотелось отпускать Кархтара, но ему было необходимо знать, увидится ли бунтовщик с араваном Нараем. Увидится – значит, Иров день был лишь генеральной репетицией настоящего мятежа с сыном Ира во главе; не увидится – возможно, захочет заслужить прощение, сражаясь против горцев.

А Снета все не было и не было в харчевне Лазурной Чаши, и Шаваш наконец заглянул туда сам.