Воровство и обман в науке - Сергей Бернатосян

Заслуга же Торричелли состояла в его теоретических прогнозах и толковом обосновании результатов проведенного Вивиани эксперимента с выходом на "торричеллиеву пустоту". Тем не менее этого оказалось достаточно, чтобы обессмертить свое имя на века. Но если оставшегося в тени своей формулы Тарталью стоило пожалеть, то за Вивиани стоит, наверное, только порадоваться. Ведь возьми Торричелли его добровольно в соавторы открытия, то не исключено, что, стукая каждого дурака по лбу, люди бы с насмешкой произносили "Эх, вивианиева пустота!" Подумайте сами, пришлось ли бы это по душе утонченному аристократическому отпрыску?

"Дорожка фон Кармана" или "Авеню де Бенар"

На первый взгляд проблема научной терминологии и приоритетов вроде бы носит узкий характер и должна служить предметом специального исследования, но если сопрячь ее с конкретными людьми, задействованными в творческом процессе, она неизбежно попадает в круг общечеловеческих проблем. Вот несколько забавных притч из области аэродинамики.

Видный немецкий специалист Теодор фон Карман, первым подступивший к математическому моделированию турбулентности движения, разработал в 1910 году теорию так называемой вихревой дорожки, которая оказалась чрезвычайно важной для последующего бурного развития самолетостроения. Через двадцать лет он опять вернулся к этой проблеме и, преследуя уже чисто практические цели, занялся детальным изучением вопроса обтекания цилиндрического тела при движении в жидкости или газе. Возникающие при этом вихревые потоки и получили название "вихревых дорожек Кармана". Но автор сразу же был атакован возмущенными французскими специалистами. Оказалось, что аналогичные потоки обнаружил их соотечественник Анри Бенар еще за три года до фон Кармана. Жаркие споры за приоритет прекратило остроумное предложение немца. Фон Карман дал такой совет: "Пусть то, что называют в США и Германии "дорожкой фон Кармана", в Париже нарекут "авеню де Бенар".

Любопытно завершился спор между сторонниками русского механика Н.Е. Жуковского и немецкого математика М. Кутта по поводу их причастности к открытию нового закона возникновения подъемной силы. В названии теоремы решено было использовать имена обоих ученых. Трудности возникли только при выборе, какое имя употреблять первым, а какое вторым. Так как к согласию до сих пор не пришли, то закон имеет разное написание в зависимости от источников.

Вообще основоположники экспериментальной аэродинамики Николай Егорович Жуковский и учитель Т. фон Кармана Людвиг Прандтль не раз попадали в водоворот событий, связанных с распределением приоритетов. Подобные перипетии в истории науки обычно возникают, когда с зарождением новой научной дисциплины возрастало число претендентов на открытия ее фундаментальных законов. Пока еще не сложились оценочные каноны, пока еще никто не знал, что из совокупности накопленных экспериментальных результатов важно, а что нет, эти претенденты на роль первопроходцев, может и сделавшие что-то существенное в этой области, предпочитали хранить глубокое молчание в отношении своих достижений и выходили из стопора лишь тогда, когда новое направление в науке заявляло о себе во весь голос. Выявляется и такая интересная закономерность: чем выше значимость открытия для будущего науки, тем больше число возникающих "побочных" ценных идей и количество оспаривающих приоритет на фундаментальные исследования. Не обходилось без казусов.

Если в борьбе за приоритет Жуковский, например, легко выходил победителем, то Прандтль вечно вляпывался в сомнительные истории. Однажды он попал в ситуацию, когда его на весь мир безапелляционно обвинили в научном воровстве. Предпосылки к этому обвинению были таковы. После того, как Жуковский в начале XX столетия развил теорию подъемной силы крыла "бесконечного" размера, за нее тут же ухватился дальновидный английский инженер и математик Фредерик Ланчестер, до этого успешно конструировавший автомобили, а затем решивший переключиться на самолетостроение. В частности, он стал заниматься аэродинамическими расчетами и исследованиями условий полета. Самым значительным, чего добился здесь Ланчестер, был сделанный им на основе вихревой теории расчет подъемной силы крыла конечного размера. Свои воззрения на условия полета Ланчестер изложил в вышедших друг за другом с годовым интервалом книгах "Аэродинамика" и "Аэродонетика". Поняв, что некоторые проблемы в одиночку ему не осилить, Ланчестер обращается за помощью к Прандтлю, поделившись с ним своими идеями и дальнейшими намерениями. Прандтля сильно заинтересовала проблема, над которой корпел трудолюбивый Ланчестер, и за время их дружески^ встреч он целиком вник в его работу, разузнав существенные подробности о ходе исследований.

Минуло лет десять, и Прандтль неожиданно для своего единомышленника публикует работу, где теория крыла конечно) размаха и крыла с наилучшим распределением циркуляции подается им в законченном и совершенном виде, являясь обобщением исследований, проведенных с помощью специально построенной аэродинамической трубы. Обескураженный выходкой Прандтля Ланчестер немедленно сделал заявление в печати о краже его идей и опытных данных. Прандтль в ответном слове не стал отрицать причастность Ланчестера к разработке основных идей аэродинамики, но подчеркнул, что гораздо важнее было нарастить на голый скелет схемы "мясо", чтобы научная мысль не погибла втуне, а сразу же нашла практическое применение в стремительно развивающейся области самолетостроения.

Вы все поняли? Главное, теперь не перепутать Ланчестера с Ланкастером, майором разведки и прекрасным семьянином, который потреблял батоны со взрывчаткой. Путают же в конце концов сникерсы с памперсами и контузии с конфузиями. Не оконфузьтесь, пожалуйста, пересказывая эту занимательную историю другим.

Маленькие секреты больших открытий

Не менее часто, чем между учеными и изобретателями, разгорались споры между историками науки и техники по поводу того, кому же все-таки принадлежит приоритет на то или иное важное изобретение? Вроде бы спорить не о чем, патент выдан, но всегда ли тому, кто его заслужил? Справедливый вердикт вынести было трудно, иногда просто невыгодно, и потому, при обращении к первоисточникам, сплошь и рядом сталкиваешься с одним и тем же повторяющимся сюжетом: имя пионера науки бесследно мучает из памяти рода людского, а те, кто шагал за ними, превозносятся как первооткрыватели. Понятно, что над такими счастливчиками, получившими всеобщее признание, уже при жизни витала громкая слава, обеспечивающая почет и значительное богатство.

Чем же объяснить постоянство подобных перекосов? Случайным стечением обстоятельств, неспособностью оценить открытие, которое опередило свое время, консерватизмом властей или же какими-то иными причинами, нарушающими закономерный ход развития науки и препятствующими объективному взгляду на событие. Что или что бесцеремонно распоряжается судьбами тех, кто служит своим творчеством человечеству? Одна из причин кроется в психологии личности самих творцов. Когда, например у людей, проложивших, благодаря своим исключительным дарованиям, первые тропинки в науку, начисто отсутствовали деловая хватка и собранность, либо им не доставало сил на последний завершающий шаг. Подобных примеров в истории науки хоть отбавляй. Один исследователь слишком устал, другой понадеялся на "авось", третий неожиданно для себя увлекся проблемой, ничего не имеющей общего с предыдущими изысканиями. А идеи уже подхватили, прокрутили так, что их осталось только оформить, облечь в совершенные одежды и, показав научный товар "лицом", выгодно продать, проявив при этом недюжинную инициативу, нередко авантюрного толка.

На протяжении столетий "везунчикам" задавали лобовой вопрос: почему первыми стали они, а не те, кто эти идеи генерировал? В чем подоплека их доминирующего положения над коллегами-неудачниками? Чтобы прояснить ситуацию, давайте приоткроем двери, ведущие в святая святых — природу творчества. Итак, как же выглядят творческие мастерские созидателей, если с них сдернуть пелену таинственности и загадочности? Какими муками мучаются сами творцы? Какова она, психология научного творчества, ведущая к открытиям?

Известный английский химик Уильям Рамзай, первооткрыватель гелия, получивший в итоге в 1904 году за гелий Нобелевскую премию, по этому поводу высказался так: "Поиски гелия напоминают мне поиски очков, которые старый профессор ищет на ковре, на столе, под газетами и, наконец, находит у себя на носу". Многие знают, как мучительно трудно искать запропастившиеся куда-то очки. Аналогичные чувства приходят к ученому, которому кажется, что до открытия почти рукой подать, что оно где-то близко, рядом, но притаилось, желая поиграть с ним в "прятки". Подобное состояние, наверное, испытывал любой одержимый научной идеей человек. И если этому человеку после бесконечного хождений вокруг да около проблемы повезет найти, наконец, решение и "очки" обнаружатся на собственном лбу, то можно сказать, что он совершил нечто гениальное.