Десятый крестовый - Кристофер Хайд

Полет прошел в целом удачно, если не считать пары крайне тревожных моментов в Международном аэропорту Сан-Франциско. Сара с Хезер уехали на «линкольне», а Филип отправился в аэропорт на такси; подъезжая, увидел, что там полно охраны, вооруженной винтовками М-16, вдобавок несколько сыскных групп с собаками. Первым желанием Филипа было дать деру, но он быстро смекнул, что ни он, ни Сара причиной таких масштабных мер безопасности служить не могут.

Продавец табачного киоска, куда Филип заглянул купить пару темных очков, — дальше подобного камуфляжа его воображение не шло — рассказал, что полиция дежурит здесь вот уже целую неделю, чтобы предотвратить многочисленные угрозы «Бригады дьявола». Судя по слухам, почерпнутым от разных летчиков, то и дело наведывавшихся за сигаретами, то же самое происходит в аэропортах по всей стране; потому Филип уже не удивлялся, обнаружив, что и в Вашингтонском аэропорту его тоже встречают полицейские. Однако напряжение отпустило лишь тогда, когда такси, оставив позади мост Френсиса Скотта Ки[42], повернуло в сторону Джорджтауна.

Справившись в адресной книге аэропорта, Филип обнаружил два адреса на имя «Чарлз Тодд» — «Консультационная фирма Чарлза Тодда» на Южной Капитолийской и домашний, Пи-стрит. Интуиция подсказывала Филипу, что в конторе ничего касательно «Крестового» Тодд хранить не станет. Потому решил, что резонней наведаться в резиденцию Тодда в Джорджтауне.

Он сошел на Висконсин-авеню у гостиницы «Джорджтаун». Взял номер, поднялся к себе, захотелось подольше полежать в теплой ванне, расслабиться. Потом переоделся, вышел из гостиницы и зашагал по Эм-стрит, центральной торговой магистрали Джорджтауна. Отыскал открытый ресторан, зашел и впервые за последнюю неделю полноценно пообедал. Вышел оттуда около восьми. Вернулся в номер, разлегся на широкой удобной кровати, обдумывая свои планы в ожидании наступления темноты.

Филип лежал обнаженный, обдуваемый прохладой кондиционера, размышлял, и внезапно до него дошло, что как уголовник-профессионал он нуль, он абсолютно наивен как взломщик. Помимо неудавшегося налета в Баррингтоне, единственным источником опыта кражи со взломом служил ему опубликованный в журнале «Пипл» фоторепортаж об известном грабителе драгоценностей, издавшем автобиографию, на основе которой был поставлен фильм. Вот и все, может, еще старая лента «Обнаженный город», и никаких других источников информации.

Известный этот грабитель драгоценностей, — как водится, по кличке Док — утверждал, что настоящий вор прежде всего должен обладать достаточной долей трусости. Ибо благодаря ей, готовясь к преступлению, он позволяет себе минимальный риск. Он угробит дело, если не снизит риск до минимума. А это удается, когда преступление совершается с крайней осторожностью, граничащей буквально с манией преследования. Док никогда не принимался за дело, если не был уверен, что хозяева будут отсутствовать по меньшей мере месяц, что сигнализация лет на десять устарела и что доподлинно известно — никаких собак поблизости нет. Собаки страшнее всего, утверждал вор-профессионал и в качестве доказательства демонстрировал журналистам свой голый зад со следами собачьих зубов — виновником оказался крохотный пуделек с острыми, как у рыбы-пираньи, зубками. Снимок голого укушенного зада журнал публиковать не стал, однако рассказ застрял в памяти Филипа.

Про себя решил, что в его положении смешно думать о снижении фактора риска до минимума. Если после двадцати гудков Тодд трубку не поднимет, придется считать, что того вечером нет дома. В остальном же остается полагаться только на случай. Кто его знает, есть ли в доме сигнализация; но приходится рисковать, делать нечего. Если у Тодда в доме собака, от нее единственное средство обороны — декоративный ножик для разрезания бумаги, лежавший на столе в гостиничном номере.

— Хорош стратег, нечего сказать! — буркнул Филип, лежа в темноте с сигаретой в зубах.

Скорее всего данные, которые ищет Филип в доме Тодда, должны оказаться в компьютерной записи, и если Тодд, как утверждают, преуспевает в компьютерном бизнесе, естественно предположить, что он и в доме своем, и в своем заведении на Капитолийском холме имеет связанные между собой терминалы. Значит, есть коды, пароли и всякое такое. Познания Филипа в компьютерной технике ограничивались военной блицигрой на машине VIC-20 или обработкой информации с помощью системы VDT, распространенной в редакциях журналов и газет. И все.

Идея вломиться к Тодду представлялась Филипу все нелепей и нелепей, не говоря уж большего — опасной. Вторая заповедь Дока относилась к фактору времени. Туда-сюда — при минимальных затратах этой ценнейшей субстанции. За все сорок лет обшаривания будуарных комодов у своих «благодетелей», по свидетельству Дока, он ни разу не затратил на такое мероприятие более четверти часа. Таков был принцип его работы, даже если грабитель на сто процентов уверен, что владельцы на противоположном краю света.

Филип вздохнул, погасил сигарету, закурил новую. Встал, подошел, не одеваясь, к окну. Курил и смотрел, как снуют по Висконсин-авеню огоньки машин из пригородов Берлейт и Гловер-Парк.

Безрассудная идея. Вламываться в дом к Тодду — не та соломинка, за которую можно хвататься. Даже если его не застукают, все равно, шанс что-нибудь найти равен нулю. Очередной взлом только удлинит цепь уже совершенных им преступлений.

Но ведь что-то же надо делать! История завертелась с его личных проблем: единственное, чего он хотел вначале, — найти Хезер, убедиться, что ей ничего не грозит. Толково объяснить себе, почему, собственно, он считал это своим долгом, Филип не мог. Теперь дело зашло слишком далеко: во-первых, встретил Сару, узнал историю смерти ее отца; во-вторых, выясняется, что «Десятый крестовый» замышляет что-то чудовищное в крупном масштабе. Сара права. Теперь и он уверен в этом.

«Десятый крестовый» не что иное, как банда бездельников, одержимых и злобных, которые именем Христа прикрывают свои бесчисленные бредовые помыслы. Обделенные от природы, они хотят владеть всем; никого, кроме себя самих, не признающие, они готовы в слепой ярости и жестокости истреблять всех, кто иначе представляет смысл жизни. Как в Германии после Версаля, как в годы Великой Депрессии и массовой безработицы, так и сейчас в Америке после Вьетнама и Уотергейта, после иранского кризиса в движение приходит серость.

— Дерьмо! — вслух вырвалось у Филипа.

Иначе не назовешь. И ни к чему копаться в психологии этой нечисти. Они надругались над дорогим ему человеком, пытались сломать и его. Нет, им нельзя спускать! Все. Так просто, так понятно, и в то же время страшнее не придумаешь! Сара вчера сказала: «Найдем подонков!»

Филип посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

Он набрал домашний номер Тодда, слушал отзывавшиеся эхом гудки, сам не зная, что лучше — снимут трубку или не снимут. Подождав до двадцатого гудка, нажал рычаг. Минут через десять он уже шел по Висконсин-авеню на север, по направлению к Пи-стрит.

Сара вела взятый напрокат «линкольн» по петлявшему шоссе от Фредериксбурга к заливу реки Потомак, и каждая ферма на пути, каждая рощица напоминала ей о детстве, о летних каникулах, которые она проводила у бабушки. Вилла стояла на берегу длинного узкого заливчика в нескольких милях вверх по реке от Фэрвью-бич, и для Сары эти места были связаны с безмятежностью, с мечтами, надеждами. С шестилетнего возраста и до самой юности каждый год она меняла свои мечты. То ей хотелось стать балериной, то натуралистом, то еще кем-нибудь, и это огромное поместье каждый раз становилось новым полем ее деятельности — хотя бы на несколько радужных недель в году! То, надев самодельную пачку, Сара принималась кружиться по прохладным мхам среди берез, то с двоюродными братишками играла на диком берегу в Гека Финна. То рассматривала под микроскопом, подаренным отцом к рождеству, цветы, гусениц, дождевых червей. То в своей маленькой комнатке на третьем этаже зачитывалась книжкой «Энн из зеленого домика» и все мечтала, чтоб и у нее были такие же рыжие кудряшки и даже веснушки. Неизменно в воспоминаниях о детстве главное место занимала «Лисья тропа», так назвала бабушка поместье.

На сиденье рядом шевельнулась Хезер, пробормотала что-то в своем беспокойном сне. Сара потянулась, осторожно откинула ей со лба упавшие пряди.

Даже после всего, что перенесла, Хезер поражала своей красотой, и Сара ощутила легкий укол досады. Отвернулась, сосредоточилась на дороге. Холмы и перелески по обеим сторонам катились под уклон, сбегая к берегу Потомака. Еще чуть больше десятка километров, и они на месте. Снова Сара взглянула на Хезер, улыбнулась печально, подумав, как должно быть жутко ей в ее воспоминаниях, постоянно среди чужих людей, среди чужих мест, и все это она видала не из окошка туристического поезда, а исхаживая мили пешком в зной и пыль.