Год тумана - Мишель Ричмонд

Свет гаснет, замечаю электронные часы, проецирующие время на потолок. Гигантские красные цифры — часы, минуты, секунды. Они возвращают к реальности и к мысли о том, что Эмма где-то в огромном мире ждет меня.

— Нужно идти, — говорю я и встаю.

Дэвид тянется ко мне.

— Не надо.

Натягиваю юбку, надеваю туфли и буквально ненавижу себя за то, что могло произойти в этой комнате.

Дэвид, обнаженный, стоит очень близко и наблюдает. Злюсь — он без подсказок понял, за какую ниточку потянуть.

— До свидания.

— Пожалуйста… Не уходи. Давай проведем эту ночь вместе. Ничего плохого не случится.

Спускаюсь по лестнице и выхожу. Катя домой по ночным улицам и рассекая лучами фар клубы тумана, чувствую себя разбитой и едва живой. Я избегаю смотреть в зеркало заднего вида — боюсь не узнать саму себя.

Глава 52

Слово «фотография» происходит от греческих слов «фотос», что означает «свет», и «графе» — «писать». То есть фотографируя, вы пишете светом.

Задача линз — преломлять свет, а пленки — запечатлевать свет, проходящий сквозь линзы. Пленка — это пластиковая лента, содержащая светочувствительные гранулы; при воздействии на них света начинается химическая реакция. Если пропустить через линзу слишком много света, реакция окажется чересчур сильной и фотография получится размытой. Если света слишком мало, реакция будет слабой и снимок выйдет темным.

Свет не только первый друг фотографа, но и злейший враг. Вот почему фотолаборатории должны быть абсолютно герметичны. Они освещаются красным или янтарным светом, который не оказывает заметного влияния на светочувствительную пленку. Лампу в фотолаборатории включают, когда переносят снимок с негатива на фотобумагу и обрабатывают химикалиями.

В течение какого-то времени, извлекая из фотоаппарата необработанную пленку и наматывая ее на бобину, фотограф находится в абсолютном мраке. Здесь важна величайшая точность — наматывать пленку нужно плотно и при этом касаться только ее краев. Один отпечаток пальца может испортить все.

Фотограф полагается исключительно на собственный глаз. Через свое видение он находит общий язык с целым миром. Но в течение этих нескольких минут, пока находится один в непроницаемой мгле фотолаборатории, все делается на ощупь, инстинктивно, вслепую.

Что такое поиски, если не работа вслепую?

В часы, последовавшие за исчезновением Эммы, я представляла район поисков окружностью, которая расширяется, по мере того как идет время. Теперь, шесть месяцев спустя, эта окружность потеряла отчетливые границы. Эмма может оказаться где угодно — в Нью-Йорке, Лондоне, Мадриде, на Аляске, в Алабаме.

С самого начала я шарила в темноте.

Лампочка в фотолаборатории всегда слишком тусклая, а тебе вечно хочется увидеть больше. Хочется с абсолютной уверенностью судить о насыщенности цветов и фокусе. И все-таки, работая в фотолаборатории, ты благодарен хотя бы за этот скудный источник света. После непроницаемого мрака его слабый луч приносит неимоверное облегчение. И сейчас мне нужен такой луч, за которым я двинусь вперед.

Глава 53

И все мы пойдем с ними, молча,

на похороны,

Но в гробу никого нет,

потому что некого положить в гроб.

Джейк разговаривал с психологом.

— Если хотите покончить со всем этим, выполните некое ритуальное действие в знак признания ее смерти, — говорит врач.

Поэтому покупаем гроб. Иду с Джейком выбирать. Бюро похоронных принадлежностей, плюшевый ковер, тишина. Рядом — кафе. Мужчина в полосатом костюме ведет нас по длинному коридору к двойным дверям, за которыми располагается офис, похожий на гостиную. Все очень по-викториански, чуть-чуть старомодно: розовато-лиловая кушетка, три матерчатых стула с высокими спинками. Глава похоронной фирмы длинным бледным пальцем переворачивает страницы каталога в кожаном переплете, показывая фотографии. Хозяин пытается всучить нам гроб, предназначенный специально для маленькой девочки, — белый, с цветами и ангелочками, устланный изнутри розовым атласом.

— Можно сделать особую надпись на гробе. — И в качестве примера читает какое-то стихотворение.

Директор крайне разочарован, когда Джейк выбирает простой дубовый гробик, без аляповатых латунных украшений, филиграни и надписей.

Это было три дня назад. Заупокойная служба состоится сегодня в одиннадцать.

— Я хочу, чтобы ты пришла, — говорит Джейк по телефону. Его голос звучит необычайно устало. Слышу, как на заднем плане работает кофеварка.

Прошло сто девяносто восемь дней. Сегодня утром я произвела подсчеты.

Четыре тысячи семьсот пятьдесят два часа.

Двести восемьдесят пять тысяч сто двадцать минут.

Семнадцать миллионов сто семь тысяч двести секунд.

— Эбби… — Он ждет и неровно дышит в трубку.

Честно говоря, прав ему отказать нет никаких. Я была неосторожна, отвлеклась, материнский инстинкт на несколько секунд замолк, и в решающий момент выбрал неверное направление — из-за всего этого Эмма пропала. Те, кто пожелает оплакать Эмму, соберутся сегодня на печальную церемонию из-за меня.

— Да, конечно.

Слышу, как Джейк наливает себе кофе и размешивает сахар. Ложечка позвякивает о края кружки.

— Заедешь?

— Хорошо.

Ищу в шкафу что-нибудь черное, старательно накладываю макияж и еду к Джейку. Вместе отправляемся в церковь, молча. Джейк с загадочным выражением лица следит за дорогой.

Сижу на передней скамье в красивой католической церкви, чьими витражами восхищалась бесчисленное множество раз, проезжая мимо. Здесь находится большинство из тех, кого мы собирались пригласить на нашу свадьбу, а также одноклассники Эммы, их родители, наши добровольные помощники из штаба поисков, детектив Шербурн и полицейские, ведшие расследование. Кто-то — возможно, один из учеников Джейка — проболтался репортерам, и в церкви много посторонних. Пришла даже Лесли Грей со своим оператором.

Сидим с Болфауром впереди, держась за руки. Он молчалив и спокоен. Решился.

Люди выходят вперед и говорят несколько слов в память об Эмме. Учительница, преподаватель музыки, мать лучшей подруги. Проходит пятнадцать минут после начала церемонии, когда приезжает Лизбет. Мамаша Далтон проходит вперед, протискивается мимо меня и садится по другую руку от Джейка.

Когда наступает моя очередь говорить, окидываю взглядом мрачные лица и перечисляю все, что мне нравилось в Эмме. Вспоминаю истории с ее участием, которые живы в памяти некоторых слушателей, повторяю смешные словечки, которые она когда-либо произносила, и вызываю у присутствующих смех, когда говорю, что Эмма мечтала быть строителем. В заключение благодарю жителей Сан-Франциско за поддержку.

Возвращаюсь на свое место, и встает Лизбет — по всей видимости, тоже собирается подняться на возвышение, как будто имеет право произносить речь в память о ребенке, которого даже не знала. Джейк хватает ее за руку.

— Нет, — говорит он — достаточно громко для того, чтобы услышала половина собравшихся. Лизбет прокашливается, натянуто улыбается и садится.

Когда церемония заканчивается, едем с Джейком на кладбище. Наша машина движется позади катафалка, везущего маленький пустой гробик. Никакой публики — только я, Болфаур, двое его коллег, священник и родители лучшей подруги Эммы. Лизбет уехала. Когда гробик опускают в могилу, Джейк начинает открыто рыдать.

Я тоже плачу. С самого начала мне хотелось крикнуть, что это неправда. Все неправда — гробик, могила, разрытая земля, запах травы. Эмма жива.

— Может быть, теперь самое время, — говорит Джейк, когда возвращаемся к нему.

— Время — для чего?

— Для нашей свадьбы. Совсем не обязательно устраивать по этому поводу праздник. Всего-навсего зарегистрировать брак.

Быстро прокручиваю в голове эту мысль. Может быть, не такая уж плохая идея. Может быть, мы восстановим хрупкое подобие прежней жизни, вместе приспособимся к новым условиям, и не исключено — даже научимся быть счастливыми.

— Как считаешь?

— Ты знаешь, я люблю тебя, Джейк, и хочу выйти за тебя…

— С тех пор как нашли ее туфельку, все время раздумывал над тем, как жить дальше. Ты видела этих людей по телевизору — родителей, потерявших детей и сумевших обратить свое горе в нечто конструктивное. Я, может быть, эгоист, но мне не хочется жить с этим до конца дней своих. Мечтаю хотя бы отчасти вернуться к нормальной жизни, и когда-нибудь мы с тобой заведем ребенка. Конечно, никто не заменит Эмму и другой ребенок не избавит нас от страданий, но ведь нужно жить дальше. Помнишь наш разговор — давным-давно, когда мы впервые решили пожениться? Я сказал тебе, что люблю тебя по очень многим причинам, в том числе потому, что ты будешь отличной матерью для Эммы? Так вот, эти слова по-прежнему в силе.