Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

«Соедини мясо и кости дракона воедино и построй пьедестал… Найди в указанном храме то, что ищешь, и торопись, ибо жрец, этот медный человек, что сидит у источника, постоянно меняется в своей природе, постепенно превращаясь в серебряного человека… А со временем, если ты того пожелаешь, он может превратиться в золотого…»

Кости и мясо дракона. Медный человек, сидящий у источника. Потом серебряный. Потом золотой. Волна внезапного гнева опалила сердце Ганелона. В бездне греховной тону, ужаснулся он. Придавлен грузом ужасных грехов. Так много грешил, что только победа может спасти. Странные рыбы сейчас летят надо мной, смущая дух, странные серебристые рыбы летят, как птицы, отрыгнутые зловонным дыханием прыгнувшего ихневмона. Сам воздух горчит, отравленный дьявольской литургией.

Ганелон остро чувствовал: в этом темном доме все греховно.

Он остро чувствовал: в этом доме все пропитано смертным грехом.

Здесь всё пропитано страшным грехом, грехом непомерной гордыни.

Сердце Ганелона, как расплавленным свинцом, наливалось жгучей ненавистью, серые мухи все гуще роились перед глазами, мешали видеть, будто он попал в какой-то тягучий туман. Он втолкнул старика в освещенную светильниками комнату и сам шагнул вслед за ним.

Потолок комнаты оказался низким.

За деревянным столом с разложенными на нем многочисленными развернутыми списками сидел чернобородый катар, тот самый, которого в Риме в подвале у Вороньей бойни старик Сиф называл Матезиусом. Матезиус водил правой рукой по строкам развернутого списка, и Ганелон сразу увидел, что указательный палец на правой руке чернобородого отсутствует.

В большом очаге у стены теплился огонь.

Ганелон хорошо помнил случившееся с ним в подвале у Вороньей бойни, он не хотел опять попасть под чары старого мага или под колдовство его помощников. Шагнув вперед, он ударил чернобородого катара Матезиуса милосердником.

Он ударил его в шею, и катар упал лицом в список.

– Ты убил его, – обреченно произнес Сиф.

– Святая римская церковь строго карает отступников.

– Но Святая римская церковь не должна проливать человеческую кровь.

– Я не уверен, что в жилах этого отступника текла человеческая кровь.

– Но ты вытираешь кинжал, а на нем явственные следы крови.

– Я не знаю, кровь ли это?

Старик побледнел. Он понял смысл сказанного.

– Сделай так, – попросил он, – чтобы я умирал недолго.

Ганелон знал, как это сделать, но он искал Амансульту. Тело Амансульты отмечено знаком дьявола, помнил он. Амансульта не должна умереть, не раскаявшись в содеянном. Он, Ганелон, проделал большой путь. Господь милостив, Ганелон поможет Амансульте.

– Я все сделаю так, как ты просишь, старик, – медленно произнес Ганелон. – Но прежде ты отведешь меня к госпоже. Ведь тайные книги хранятся у нее?

Человек, который познал тайну философского камня, не может кивать так безнадежно. Ганелон, помолчав, спросил: «Это далеко?»

– Это у Золотых врат.

– Ладно, – сказал Ганелон. – Идем.

Горбясь, прихрамывая, но ни разу не оступившись, старик медленно спускался по узкой лесенке, и на каждой ступеньке Ганелон испытывал острое желание ударить кинжалом под одну из выпирающих под плащом лопаток старика.

– А ты, грифон, можешь идти, – сказал он на улице терпеливо ожидавшему его Алипию. – Ты своё сделал…»

XIX. Эпилегемоны. Дополнения

Когда душа моя сбросила тело, когда познала, что тело мертво, затрепетала она в сознании греховности своей и не знала, что делать.

Она страшилась, но чего страшилась, не ведала.

Она хотела вернуться к своему телу, но не могла войти в него, хотела удалиться в другое место, но всюду робела. И так несчастнейшая колебалась эта душа, осознавая вину свою, ни на что более не надеясь, надеясь только на божие милосердие.

После того, как долго она так металась, плача и дрожа, и не знала, что делать, узрела она такое большое множество нечистых духов, что не только заполонили они весь дом и палату, в которой лежало мертвое тело, но и во всем городе не оказалось улицы и площади, которые не были бы полны ими. Окружив несчастную, нечистые духи старались не утешать ее, но еще больше огорчать, повторяя: «Споем этой несчастной заслуженную песнь смерти, ибо она дочь смерти и пища огня неугасимого, возлюбившая тьму, ненавистница света».

И все обратились против души моей, скрежетали на нее зубами и собственными черными ногтями терзали щеки: «Вот, нечестивая, тот народ, избранный тобою, с которым сойдешь ты для сожжения в самую глубину преисподней. Питательница раздоров, любительница распрей, зачем ты не чванишься? Почему не прелюбодействуешь резво? Почему не блудодействуешь? Где суета твоя и суетная веселость? Где смех твой неумеренный? Где смелость твоя, с которой нападала ты на многих? Что же теперь, как бывало, ты не мигаешь глазами, не топаешь ногой, не тычешь перстом, не замышляешь зла в развращенности своей?»

Испуганная этим, ничего не могла несчастная душа сделать, разве только плакать, ожидая окончательной смерти, грозившей ей от всех окруживших ее. Но тот, кто никогда не хочет бессмысленной смерти грешника, тот, кто один только может дать исцеление после смерти, Господь всемогущий, жалостливый и милосердный, сокровенным решением своим все направляющий к благу, по высокому желанию своему смягчил и эту напасть.

XX

«…крошечная церквушка, за приоткрытой дверью которой нежно теплилась лампада. Каменная стена. Наконец, металлические ворота, легко открывшиеся перед Сифом. Вилла в саду показалась Ганелону обширной, но, видимо, такой она и была. И он увидел на портике латинские буквы:

ЛЁКУС ИН КВО…

МЕСТО, В КОТОРОМ…

Невнятный гул, отсветы ужасных пожаров, почти неразличимые шепоты отдаленной битвы, как эхо постепенно стихающего гнева, почти не докатывались сюда, в место со столь странным названием.

ЛЁКУС ИН КВО…

МЕСТО, В КОТОРОМ…

Пытаясь унять холодок, больно сжимающий томящееся, как от угроз, сердце, Ганелон сказал старику: «Теперь ты знаешь, как упорно я делаю свое дело. Терпеливо жди меня здесь у входа. Если ты уйдешь, тебя убьют латиняне. Если ты уйдешь, ты уже никогда не увидишь свою госпожу».

– А я ее увижу? – жадно спросил старик Сиф, будто он был не Триболо-Истязатель, а праведный паладин, надеющийся на встречу с Прекрасной Дамой.

– Почему ты смеешься? – спросил старик.

Ганелон не ответил. Одновременно смех и ненависть душили его.

Ложная подруга. Так он подумал об Амансульте. Перивлепт. Восхитительная. Но и это, наверное, ложь, как все, что окружает Амансульту. Он даже скрипнул зубами. Его бывшую госпожу могли воспевать труверы, она могла радушно принимать многочисленных гостей в своем родовом замке, жертвовать богатое золото храмам, радеть нищим и убогим, но, как всякая ложная подруга, она избрала иной, скрытый от людских глаз путь, который ведет только вниз – извилистый, мерзкий, всегда теряющийся в ночи. Возможно, присутствие Амансульты могло освещать, но свет этот лишал окружающих Бога. Ложная подруга, повторил Ганелон. И снова густые серые мухи поплыли перед его глазами. А может, не мухи, а неясные блики и таинственные тени, неожиданно отражаемые глазурованными изразцами, которыми были покрыты стены. А может, не мухи, а отсветы отдаленных пожаров, все еще бездушно и молчаливо играющие на гладком мраморном полу, гладком, как поверхность самого гладкого льда.

МЕСТО, В КОТОРОМ…

Ганелон сжал зубы.

Я разыскал логово зла.

Брат Одо сказал: когда, Ганелон, ты разыщешь логово зла, ты можешь поступать так, как тебе покажется правильным. Верни Святой римской церкви тайные старинные книги и золото, а во всем остальном поступай так, как тебе покажется правильным. И да будет Господь водить твоею рукою!

Ганелон знал: пройдет минута или две, и он наконец увидит перед собой прекрасные, хорошо знакомые ему глаза Амансульты, как всегда, полные холода и презрения. И они опять будут смотреть на него как на некую разновидность жабы и ящерицы. И они опять будут обдавать его ледяным холодом. Но теперь он знает: он нашел логово зла, он настиг носительницу зла, он нашел зло, что, отрицая милость божью, носило его по свету.

Грех! Тяжкий грех!

Остановись, Ганелон, сказал он себе.

И дрожа от нетерпения, застыл в узком каменном переходе.

Заспанный служка в белом коротком хитоне, заправленном в такие же белые короткие штаны, в легких сандалиях, крест-накрест перевязанных сыромятными ремешками, изумленно выступил из-за мраморной колонны. Он даже поднял руку, будто желая остановить Ганелона. Даже, наверное, хотел его остановить и тем самым невольно поставил себя между Ганелоном и злом.

Ганелон, не думая, ударил его кинжалом.