Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

Предсказание сбылось. Огненный король пришел.

Пожар освещал теперь не просто город, он освещал Азию.

Есть много способов убивать людей. В эту бесконечную ночь, освещенную луной и заревом бесчисленных пожаров, Ганелон и его ужаснувшийся спутник везде видели смерть. Они бежали от нее и везде натыкались на ее следы. Они бежали от нее и везде слышали ее дыхание. На улице Месса, у церкви Святых Апостолов, у длинных амбаров-камаров они увидели отбивающегося от тафуров грека-священнослужителя. Он был в сутане и размахивал паникадилом. Одних он, наверное, уже убил, по крайней мере, два латинянина валялись на мостовой, но остальные шли на него дружно сразу с трех сторон, пригнувшись, размахивая тяжелыми дубинками, зажав в левой руке короткие кинжалы.

Кровь. Отсвет пожарищ. Многие-многие голоса. По беседам с братом Одо Ганелон знал, что улица Месса, иначе Средняя, – это как бы огромный распахнутый крест, на распахе которого воздвигнуты Милий и Харисийские ворота, а в основании уместились еще одни – Золотые. Они пересекли площадь Августион, и статуя богини Августы молча глядела им вслед. Потом они прошли площадь, всю вымощенную мраморными плитами. Площадь эта показалась Ганелону преддверием ада. Бегущие по ней люди даже не кричали, так велик был их ужас перед ворвавшимися в город латинянами. Наверное, это был форум Константина, потому что, миновав абсолютно пустые ряды булочников, Ганелон и Алипий сразу попали в печальную Долину слез, в лабиринт переулков, где всегда во все времена приезжие купцы весело торговали невольниками.

Бронзовая колонна, обвитая тремя змеями. Гранитный обелиск, украшенный вавилонскими письменами. И снова колонна, за которой из тьмы выглядывала фигура закопченного бронзового быка. «В чреве таких быков сжигают преступников, – испуганно бормотал Алипий. – Идем быстрее. Не гляди на быка. В его чреве печь. Торопись. Не дай тебе Господь попасть в руки императора ромеев. Он унижен и оскорблен».

Только под утро наконец вошли они в узкий темный переулок, пропитанный запахами мочи и палых гниющих листьев. Под ногами чавкала грязь, дома вокруг резко возвысились. «Теперь недалеко, – шепнул Алипий. – Мы пересекли почти весь город. Но торопись, латиняне придут и сюда».

Запах мочи, гнилые листья, грязь.

И черный тяжелый пожар над всем городом».

XVII–XVIII

«…где вчера вофры, подрагивая жадно ноздрями, выслеживали краденых коней, где аргиропраты следили, не торгуют ли драгоценностями женщины, а кируллярии принюхивались, не пахнет ли от больших свечей бараньим или каким другим жиром. Где ловкие акробаты ходили с шестами по веревкам, натянутым от одного высокого этажа до другого, где ювелиры, кожевники, булочники и столяры продавали кольца, браслеты, кожу, хлеб и шелка. Где сердитый эпарх разрешал оценивать золото только знающим ювелирам, где камни чуть ли не насквозь пропахли перцем, корицей, мускусом, амброй, алоэ, ладаном – царила ночь, потрясенная отсветами пожаров.

Птицы небесные, гордецы, легко взметающиеся в небо, в отчаянии шептал Ганелон, смотрите, не вас ли несет бурей в огонь? Рыбы жирные, в отчаянии шептал он, рыбы, идущие косяками, разгуливающие свободно в ужасных морских зыбях, ищущие пропитания в водных пропастях, лишь смутно преломляющих недостаточный дневной свет, не вас ли ныне несет в огонь, ужасом и смертным страхом выталкивает из зыбей обнажающегося от жара залива? Люди смертные, шептал в отчаянии Ганелон, люди, бессмысленно радующиеся плотским наслаждениям, близкие полевым скотам, срывающим губами траву, смотрите, не ваша ли ныне торжествует близкая смерть, о которой еще вчера никто не хотел думать?

Ганелон знал: смерть – это изменение. Он знал: смерть уничтожает в живом существе все, что раньше в нем было. Заодно смерть (вместе с добром) уничтожает зло. Зная это, он шел сквозь ночь, как через саму смерть. Он шел сквозь ее жадное и жаркое дыхание, сквозь ее манящие и пугающие сполохи. Он отчетливо знал: все зло в развратном городе городов скоро будет уничтожено, как уничтожались на ночных улицах города городов проклятые грифоны, когда-то отколовшиеся от истинной церкви.

Ганелона пробивало то жаром, то холодом. Время от времени он тщетно пытался снять ладонью тонкую паутину, вдруг застилавшую зрение. Наконец я настиг зло, шептал он себе. Наконец я накажу зло. Наконец я склоню Амансульту к раскаянию, ее душа будет спасена.

– Это здесь.

Ганелон остановился.

Они вышли на окраину Константинополя.

По крайней мере, шум отдаленного сражения сюда не доносился.

Алипий, держа полу длинного испачканного грязью плаща в левой руке, правой указал на крепкую дубовую дверь, врезанную в каменную стену. «Стукни пять раз, потом еще два раза. Потом подожди и стукни еще три раза. Если никто не откликнется, повтори». И спросил: «Теперь я могу уйти?»

– Подожди, – мрачно ответил Ганелон. – Я ведь могу не найти того, кто мне нужен.

– Кого-нибудь ты обязательно найдешь, – шепотом подсказал грек. – А дальше я дорогу не знаю. Ее знает только тот, кого ты найдешь в этом доме.

И спросил: «Теперь я могу уйти?»

– Нет, – мрачно ответил Ганелон. – Подожди меня здесь, у входа. И помни, я очень упорен. Если ты уйдешь, грифон, не дождавшись меня, я накажу тебя, если даже для этого мне придется еще раз пройти сквозь горящий Константинополь.

Алипий неохотно кивнул: «Я подожду».

И добавил: «У меня нет оружия».

– Оружия тебе и не надо. Если кто-то появится, отступи в тень и затаись, а потом как-нибудь дай знать мне. Появится латинянин или ромей, это все равно. Я не хочу, чтобы пока я нахожусь в доме, в него входил кто-то, кроме меня.

Грек неохотно кивнул, а Ганелон пять раз, потом еще три ударил в дверь кулаком.

Никто не ответил. Тогда он повторил удары. И наконец после долгого ожидания за дверью, в некотором отдалении от нее, послышались старческие шлепающие шаги и неясное бормотание. «Я иду, не стучи… – расслышал Ганелон старческий голос. – Я слышу, будь терпелив… Ты ведь тоже не всегда бываешь скор на ногу…»

Ганелон задрожал от сдерживаемой страсти. Великою милостью своей Господь предавал ему в руки не кого-нибудь, а мага из Вавилонии старика Сифа, прозванного в Риме Триболо, Истязателем. Ганелон узнал его голос. И сразу узнал морщинистое лицо, ясно освещенное масляным светильником, который старик держал над головой.

– Кто ты? – удивленно спросил старик.

Ганелон кулаком втолкнул старика в глубину комнаты.

Ты не нашел, старик, тайну великого эликсира, подумал он, внимательно всматриваясь в лицо Сифа. Не глядя, затворил за собой тяжелую дверь. Твоя кожа высохла, думал он, всматриваясь в старика, вены на руках вздулись. Ты стал меньше ростом. Тайные книги нисколько не помогли тебе, старик, а нечистое золото повредило здоровью. Ты хромаешь, и зубы у тебя редкие, как выщербленная пила. Известно всем ученым людям, что обмен веществ изнашивает материю.

– Иди вперед, – негромко приказал Ганелон.

Они молча поднялись по такой узкой и крутой лестнице, что иногда Ганелон видел перед собой только голые черные пятки старика. Такую лестницу, подумал он, легко оборонять. Один воин с кинжалом в руке с этим справится.

Но такого воина в доме не оказалось.

– Теперь остановись, – негромко приказал Ганелон, когда они оказались в неосвещенной комнате с приоткрытой дверью, ведущей еще в одну комнату, из которой падала ровная полоска света.

Старик послушно остановился. Он все еще не узнавал Ганелона.

«Построй, мой друг, храм из белого камня, схожего с алебастром…»

Неясное бормотание доносилось из-за неплотно прикрытой двери. Бесстрастный голос никак не вязался с горящим Константинополем. «Храм этот велик, он не имеет ни начала, ни конца… Помести внутри храма источник самой чистой воды… Помни, что проникнуть в храм можно только с мечом в руке, и вход в храм узок и всегда охраняется тем драконом, которого следует убить…»

Которого следует убить, повторил про себя Ганелон и шепнул в ухо всё ещё ничего не понимающего старика: «Не вздумай кричать. Я проткну тебя кинжалом быстрее, чем ты выговоришь хотя бы одно слово».

«Соедини мясо и кости дракона воедино и построй пьедестал… Найди в указанном храме то, что ищешь, и торопись, ибо жрец, этот медный человек, что сидит у источника, постоянно меняется в своей природе, постепенно превращаясь в серебряного человека… А со временем, если ты того пожелаешь, он может превратиться в золотого…»

Кости и мясо дракона. Медный человек, сидящий у источника. Потом серебряный. Потом золотой. Волна внезапного гнева опалила сердце Ганелона. В бездне греховной тону, ужаснулся он. Придавлен грузом ужасных грехов. Так много грешил, что только победа может спасти. Странные рыбы сейчас летят надо мной, смущая дух, странные серебристые рыбы летят, как птицы, отрыгнутые зловонным дыханием прыгнувшего ихневмона. Сам воздух горчит, отравленный дьявольской литургией.