Жар твоего тела - Лилия Орланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, кто это?
Мне не хотелось сейчас встречаться с Максом. У меня пока не было подходящих слов для объяснений. Поэтому я уронила сумочку под стол и долго её поднимала. Когда выпрямилась, Грушевский со спутницей уже прошли к дальнему столику. А я торопливо шмыгнула за калитку к ожидавшим меня маме и Таньке.
46. Лев
В доме было привычно тихо и пусто. Но сегодня эта тишина странным образом угнетала. Сегодня я предпочёл бы быть не один.
Это было незнакомое мне доселе чувство – желать, чтобы кто-то был рядом. Нет, не кто-то. Она, Надежда. Моя Надежда.
Я снял одежду и бросил на полу в ванной. Эта неопрятная куча острыми когтями царапала мне нервы. Но я сделал над собой усилие и прошёл мимо, прямиком в душевую кабинку. Сегодня мне как никогда хотелось быть нормальным человеком. Самым обычным. Среднестатистическим. Который не стремится немедленно привести в идеальный порядок каждый сантиметр окружающего пространства.
Разумеется, я знал, что не выдержу и чуть позже всё уберу, а потом проведу в комнате боли в два раза больше времени, наказывая себя за своеволие. Но прямо сейчас мне хотелось вырваться из закостенелого кокона собственных правил и ограничений. Почувствовать себя живым. Настоящим.
Я встал под струи прохладной воды. Пусть смоют с меня вязкое, липкое чувство собственной неполноценности. Никогда не забуду взгляд Виктории, который она то и дело бросала на меня. Недоверчивый. Оценивающий. Проникающий сквозь все щиты и заслоны.
Она догадалась. Поняла своим материнским чутьём, или что там у них, увидела, что я не такой. Что не подхожу её дочери, представляю собой опасность для неё. Ну разумеется. Меня надо гнать взашей, подальше от нормальных людей. Изолировать от общества. Всё это я уже слышал много лет назад. Но голоса были столь явными, что звучали будто и не у меня в голове. Будто они были на самом деле. Сейчас. Сегодня.
Со стоном прислонился к прозрачной стене кабины. Упёрся лбом в мокрое стекло. Хотелось разбить его к чёртовой матери. Хотелось крушить, ломать, уничтожать всё вокруг.
Как же больно, чёрт побери! Как же это больно… осознавать, что в моей жизни никогда не будет самого важного – тепла любящей женщины. Того, что может растопить лёд в моей душе. Я как пленник снежной королевы в своём ледяном замке всегда буду один, составляя из кусочков льда слово «вечность»…
Хорошо, когда по лицу стекает вода. Она такая же прозрачная, как и слёзы. Никто не заметит, не различит…
Не знаю, сколько я так простоял. Впервые потерял счёт времени. Даже и не пытался контролировать его.
Мной овладела такая усталость, что казалось, отойди я от стены и тотчас упаду, не выдержав силы тяжести. Я был совершенно опустошён.
Постояв так ещё немного, закрыл воду. Кабинку оставил влажной, перешагнул через валявшуюся на полу одежду.
У меня не было на это сил. Просто не было. В прямом смысле.
Я знал, что должен идти сейчас в комнату боли. Ведь утренний сеанс пропустил. Впервые за многие годы. Но вместо этого направился в спальню. И как был, голышом, упал на кровать. Прямо поверх идеально расправленного покрывала. Завернулся в него и уснул.
Я проспал весь день. Открыл глаза, когда солнце уже садилось, и тени от деревьев стали такими длинными, что достигали подножия дома.
Как только осознал это, тут же навалилось чувство вины за то, что спал днём. Сон – это отдых. И его нужно заслужить, хорошо проделав свою работу. А я не сделал того, что собирался. И заслужил наказание.
Первым делом я собрал одежду. Бельё и полотенце пожил в стиральную машину и запустил в стирку. Смокинг завтра же отвезу в чистку. Больше подобное не должно повториться. Капли воды на стекле уже высохли. Пришлось использовать чистящие средства. Но лишь вернув ванной идеальный вид, я немного успокоился. Так сказать, загладил часть вины.
Затем спустился в подвал. Сегодня особенная процедура. В наказание за своеволие.
Сразу после двойных упражнений с металлической палкой, как только стихли вопли панков, я взял в руки электрогитару и включил её в сеть. Вновь запустил таймер и обрёк себя на дополнительные десять минут запилов, острой спицей ввинчивающихся в мозг.
Из подвала я поднимался с распухшей головой. Тоненько позвякивали колокольчики начинающейся мигрени. Я всё это заслужил. Это наказание. За то, что расслабился и потерял контроль. А этого нельзя было допускать.
После повторного принятия душа я вышел на улицу, вдохнул уже наполненный прохладой воздух. Громко пели цикады. Одуряюще пахли розы.
Вот это и есть мой мир, здесь мне место. В уединении и покое. Надежда, она словно из другого измерения. Это будто она из захватчиков с Земли, а я аватар с Пандоры. Между нами слишком большая пропасть, чтобы что-то получилось.
Мне нужно прекратить на что-то надеяться. Я должен забыть её, оставить всё, как есть. Потому что ничем хорошим для меня это не кончится. И для неё тоже. Да, так будет лучше для нас обоих…
Я проверил розы. Паутинного клеща стало меньше, но всё равно придётся опрыскивать ещё раз. Завтра утром сделаю раствор, а к вечеру обработаю цветы.
Убедившись, что всё в порядке и под контролем, я вернулся в дом. Приготовил ужин на скорую руку и приступил к работе.
У меня оставалось только два кандидата. Макс Грушевский и Надежда Игнатьева.
Взломать мессенджеры Максима Грушевского оказалось совсем легко. Почти везде он использовал в качестве пароля день своего рождения. Я просмотрел его переписку, скопировал наиболее интересные диалоги и стёр следы своего присутствия.
С Надеждой мне было сложнее. Я боялся узнать нечто такое, отчего мне будет больно. Да, конечно, я уже принял решение… Да, я оставлю её в покое. Не буду докучать. Но щиты уже были приподняты. И Надя проникла внутрь. Прямо под кожу, туда, где оголённые нервы. Она видела меня. Она знала.
И весь мой возводимый годами контроль полетел к чертям собачьим. Перед этой девушкой я был совершенно беззащитен.
Пусть мне будет больно, но я должен знать. Я глубоко вдохнул и открыл её почту.
47. Надежда
Утром я провожала маму на вокзал. Было даже немного жаль, что она уезжает. Странно звучит, но я только сейчас начала более-менее узнавать свою мать. До этого была просто незнакомка с до боли знакомым голосом.
Мы стояли
