Бомба в Эшворд-холле - Энн Перри

– У вас все какие-то чудные мечтания, – ответила девушка неуверенно. Ей нравилось, как он говорит, и то, что он говорит о разном, хотя часто и о странном, и мягкая музыка его необычного, инородного, непривычного голоса… Но это совсем не значило, что она его понимает.

– Есть такое на свете, что мы получаем задаром, Грейси, и если вы сражаетесь изо всех сил, чтобы это удержать, то никто у вас этого не отнимет. Но вы должны сражаться – и передать, что имеете, своим детям и детям своих детей. Только так мы и можем выжить. Никогда об этом не забывайте. И если вы знаете, о чем мечтаете, значит, знаете, кто вы есть сами на этой земле.

Грейси ничего на это не ответила – она просто шла рядом с Хеннесси и очень этому радовалась.

Они подошли к оранжерее, он открыл дверь и пропустил ее вперед. Удивительно, как же легко вести себя, точно леди, когда этот человек с тобой, и принимать такие любезности с его стороны, будто так и полагается!

– Спасибо, – улыбнулась девушка.

Она прошла внутрь и остановилась в восхищении перед несколькими рядами растений в горшках, стоящих на полках. Краски были такими яркими и разнообразными – словно сотни оттенков шелка. Она не знала, как называются все эти цветы, за исключением хризантем, бархатцев и поздних астр. Но все цветы были так прекрасны, что Грейси глубоко вздохнула от счастья.

– Вы хотите дюжину одинаковых или все разные? – спросил Финн, стоя у нее за спиной.

– Никогда еще столько цветов не видела, – тихо ответила его спутница, – даже у рыночных торговок так много не бывает.

– Скоро они все отцветут.

– Ага, но сейчас-то еще не отцвели!

Молодой человек улыбнулся:

– Иногда, Грейси, вы очень мудры. – И он легко коснулся ладонью ее плеча. Она почувствовала его прикосновение, и ей даже почудилось тепло, исходящее от его руки. Он сказал, что она мудрая, но голос у него будто бы грустный…

– Вы все думаете о зиме? – спросила девушка. – Но не забывайте, что весна тоже придет. Все должно приходить в свою очередь, а иначе будет беспорядок, да и вообще ничего не будет.

– Да, для цветов придет весна, но если зима у человека в сердце, то весна туда не приходит. И так же для голодных людей. Они могут не прожить зиму, не дотянуть до весны.

Грейси все еще оглядывала многоцветные ряды.

– Вы опять об Ирландии говорите? – спросила она. Ей не хотелось знать ответ, но не могла же она стоять вот так, рядом с этим юношей, и делать вид, что не замечает его тревог. Она никогда не уходила от реальности.

– Если бы вы знали, как все это печально, – сказал Хеннесси тихо. – Это горькая печаль, Грейси, это слезы. Смотрю на все эти цветы и думаю, что можно смеяться, танцевать, – а потом вспоминаю о могилах. Иногда одни так быстро сменяются другими…

– Но в Лондоне так тоже случается, – напомнила ему Фиппс, сама не понимая, хочет ли она утешить ирландца или, наоборот, возразить ему. Но она не собиралась забывать, кто она родом и откуда. В Клеркенуэлле, где она выросла, тоже достаточно и голода, и холода, и хозяев, которые мошенничают и жадничают, и ростовщиков, и хулиганов, и крыс, и сточных канав с нечистотами, и вспышек холеры и тифа. Сплошь и рядом встречаются больные рахитом и туберкулезом.

– Лондон тоже не золотом вымощен, знаете ли, – добавила девушка. – Я сама видела детей на пороге, замерзших насмерть, и мужчин, таких голодных, что они готовы глотку кому-нибудь перегрызать из-за буханки хлеба.

– И вы все это видели? – как будто удивился Финн.

– Только не в Блумсбери, – заверила его Грейси. – В Клеркенуэлле, где я жила, пока не попала к миссис Питт.

– Да, бедность и нищета есть во многих местах, – уступил ее собеседник. – Но самое страшное – это несправедливость.

Горничная едва не заспорила с ним. Ее саму многое приводило в ярость, заставляло печалиться и ощущать беспомощность. Но ей не хотелось не соглашаться с Финном Хеннесси. Она бы с такой радостью делила с ним все, что важно в этой жизни: вместе с ним любовалась цветами, вдыхала запах влажной зелени и беседовала о разных хороших вещах, и о дне завтрашнем, но не вчерашнем…

– Какие цветы вы выбрали? – спросил молодой человек.

– Не знаю. Я еще не решила. А как вы думаете?

Девушка повернулась и в первый раз подняла на него глаза. Финн был красив – волосы мягкие и черные, как ночь, и темные глаза, которые то смеялись, то словно всю ее обволакивали. Она почувствовала, что немного задыхается от волнения.

– А как насчет вот этих больших мохнатых хризантем? – спросил ирландец, не трогаясь, однако, с места.

Надо было подумать, подойдут ли эти цветы для комнаты Питтов, но в голове у Грейси стоял сумбур. Она помнила только о том, что цветы нужны и что лучше бы взять не пестрые, а однотонные.

– Я возьму вот те белые, большие, – ответила служанка, хотя совсем не была уверена, что сделала правильный выбор. – Они только распускаются и такие красивые, а за красными слишком далеко идти.

– А может, вон те, золотисто-коричневые? – предложил Хеннесси.

– Но этот цвет не ко всему пойдет. Нет, возьму белые.

– Я сорву их. – Юноша обошел ее кругом и стал выбирать лучшие хризантемы.

– Смешно, что у нас здесь и Падрэг Дойл, и Карсон О’Дэй, – сказал он, с улыбкой срывая первый цветок.

– Да? Но разве они не подходящие люди для того, что сейчас идет?

– Да, конечно, если вообще существуют на свете такие «подходящие». Ведь все это бывало уже много раз, вам известно?

– Да? И вы хотите сказать, что ничего из этого не выходило?

Финн сорвал еще цветок, вобрал в себя, вдыхая, его аромат и протянул его Грейси. Она взяла и поднесла к лицу влажные лепестки. Запах был божественный.

– Нет, так ничего и не получилось, – сказал молодой человек очень тихо, почти шепотом. – Знаете, жили на свете двое влюбленных: Нисса Дойл, молодая девушка-католичка, лет девятнадцать ей было, как вам сейчас…

Грейси не спешила поправлять его и признаваться, что ей уже целых двадцать.

– Она всегда смеялась и была полна надежд, – продолжал Финн, словно забыв о сорванном цветке. – Случайно она познакомилась с Дристаном О’Дэем. И лучше бы этого не случилось. Он был протестантом, беспощадным и яростным, как северный ветер в январе, и вся его семья была такой, беспощадной, как лезвие ножа.

Он рассмеялся, но веселья в его смехе не чувствовалось.

– Для них папа римский был наместником дьявола на земле, а все церковные обряды – порочны, как сам грех, – продолжал он. – Но Нисса и Дристан встретились и полюбили друг друга по всем древним законам: они одинаково видели красоту и волшебство мира и ласку в небесах, и любили петь старые песни, и танцевать до упаду.

Юноша оперся о дверной косяк, внимательно глядя на Грейси, не отрывая взгляда от ее глаз. Она знала, что сейчас он делится с ней своими самыми дорогими и сокровенными верованиями и мыслями.

– Они тоже надеялись, что установится мир и они найдут хорошую, достойную работу, – говорил Финн. – У них будет маленький домик, они станут воспитывать детей – в общем, мечтали о том же, о чем могли бы мечтать и вы, и я. О долгих вечерах вместе, когда окончены труды и когда есть время поговорить, да и просто посидеть молча, зная, что любимый человек рядом…

Хеннесси подал девушке цветок и стал выбирать следующий.

– И что случилось? – спросила его собеседница.

– Когда было уже слишком поздно, они узнали, что находятся в противоположных станах. Но тогда это уже ничего для них не значило, – хотя значило, и очень много, для всех остальных.

– Для их семей? – спросила Грейси со страхом. – Но как они могли помешать? Никто не может заставить разлюбить. Это ее отец вмешался?

– Нет.

Теперь юноша смотрел на нее в упор:

– До этого не дошло. Об этом узнали англичане. Мы почти уже заключили друг с другом договор, но им хотелось, чтобы мы, ирландцы, никогда не помирились бы между собой. Они хотели нас разделить. Разделить – и властвовать.

Лицо его исказила болезненная гримаса, а голос упал до хриплого шепота:

– И они использовали их обоих для своей выгоды.

– Как так? – прошептала мисс Фиппс.

– Все сделал один английский военный. Его звали Александр Чиннери. Он был офицером, лейтенантом одного из англо-ирландских полков. Он притворился другом Дристана О’Дэя.

Теперь молодое лицо Финна было полно такой боли и ненависти, что он стал совсем не похож на себя, и Грейси почти испугалась.

– Вот в этом все его двуличие и сказалось, – хрипло пояснил он. – Он мог свободно доставлять Ниссе письма О’Дэя. Никто ничего не подозревал. И он пообещал им помочь бежать и достать лодку. Это случилось летом, а Дристан был хорошим моряком. Он мог бы доплыть на лодке до острова Мэн: они решили бежать туда.

Грейси не сводила взгляда с лица ирландца. Она не слышала, как ветер швыряет листья о стекла оранжереи, и даже не видела, как эти листья кружатся в воздухе.