Бомба в Эшворд-холле - Энн Перри

– Ваш брат, мистер Дойл, знал о вкусах и слабостях вашего мужа? – продолжил Томас.

– Я ему никогда ничего не рассказывала. – Ответ на этот вопрос последовал мгновенно. В женщине заговорила гордость, но это в то же время была и попытка избежать дальнейших расспросов. – Такие вещи не обсуждаются. Это было бы неудобно… И вообще, это можно было бы уже назвать предательством.

Голос ее звучал осуждающе и хрипло, словно она вот-вот расплачется.

Питт вспомнил обо всем, что ей пришлось пережить за несколько последних дней, о том напряжении, в котором жил Гревилл, пытавшийся разрешить почти неразрешимую задачу, о страхе Юдоры за жизнь мужа, о реальной опасности, подстерегавшей его, и о том, что она прекрасно об этом знала. А потом приехал Пирс и объявил о своей помолвке, что было для нее новостью, так как он, очевидно, не нашел возможности сообщить родителям о своей великой любви раньше, не говоря уже о том, чтобы посоветоваться с ними. А через день убили ее мужа. И вот теперь Томас понуждает эту женщину осознать, что вся ее жизнь была основана на обмане, омрачена грязными связями ее супруга, предательством ее чувств, домашнего очага, всех самых высших ценностей ее жизни. Она должна была сейчас невыносимо страдать.

Однако Юдора сидела у огня с бесстрастным лицом и говорила тихо и вежливо. Женщина другого социального положения сейчас бы рыдала, кричала, оскорбляла память покойного мужа и проклинала его за жестокое обращение с нею. Суперинтенданту совершенно не хотелось причинять ей новую боль, но ведь вполне вероятно, что это Падрэг Дойл убил Гревилла… Обращение Эйнсли с Юдорой освободило бы Дойла от всех родственных ограничений, которые в иных обстоятельствах удержали бы его занесенную руку. Он был ирландцем, католиком, он был сторонником отделения Ирландии, – но Гревилл, очевидно, верил ему больше, чем кому-либо из других мужчин. Они, конечно, легко могли поссориться, однако министр и помыслить не мог, что тот способен на убийство. Поэтому он совершенно безбоязненно сидел в ванне до самого последнего момента, когда уже поздно было звать на помощь.

– Ваш брат навещал вас в Оукфилд-хауз? – спросил Томас.

– Нет, он уже несколько лет к нам не приезжал, – отозвалась Юдора, не глядя на полицейского.

– А в Лондоне?

– Иногда. Но у нас в Лондоне гостили очень многие. Мой муж занимает… занимал очень важную должность.

– Вы ездите время от времени в Ирландию?

Женщина заколебалась.

– Да. Ирландия была моей родиной. Я езжу туда от случая к случаю.

Дальше одолевать ее вопросами смысла не было. Все, о чем хотел спросить суперинтендант, она хорошо знала, понимала и не стала бы на это отвечать.

– Сожалею, что пришлось говорить с вами обо всем этом. Хотел бы я иметь возможность просто-напросто сжечь эти письма, – вздохнул Томас.

– Понимаю. По крайней мере, мне кажется, что я понимаю. – Миссис Гревилл подняла глаза на полицейского: – Мистер Питт, скажите, Пирс тоже их прочитал?

– Да… но его не было, когда я опрашивал слуг. Он ничего не знает о Кэтлин О’Брайен и о других женщинах, в Лондоне.

– Не будете ли вы так добры рассказать моему сыну лишь то, что ему необходимо знать? Эйнсли приходился ему отцом…

– Разумеется. У меня нет ни малейшего желания портить репутацию мистера Гревилла в чьих-либо глазах и менее всего – в глазах членов его семьи.

Юдора улыбнулась:

– Знаю. Не завидую вашей доле, мистер Питт. Ваша работа иногда доставляет сильнейшие огорчения.

– Потому что приходится причинять боль другим, – сказал он мягко, – тем, кто уже и так достаточно настрадался.

Миссис Гревилл опять посмотрела на него, на этот раз чуть дольше, и снова повернулась к огню.

Питт извинился, вышел и спустился вниз. Надо было узнать, освободился ли Джек. Увидеться с Шарлоттой суперинтендант был еще не готов. Она была здесь на своем месте, так знала толк во всех делах и так быстро и ловко сновала по этому громадному дому с высокими потолками, богатой, изящной мебелью и незаметными слугами, исполняющими свои многочисленные обязанности… Томас же слишком хорошо помнил себя на месте такого слуги, чтобы не замечать их и принимать их хлопоты как нечто само собой разумеющееся. И в душе он знал, что никогда не станет в таких домах своим. Для высшего общества он всегда останется посторонним.

Глава 6

Эмили совершенно обессилела, но ночью спала очень плохо, только урывками. На следующий день после поездки Питта в Оукфилд-хауз она проснулась раньше самой младшей горничной, но не встала, а продолжала лежать в темноте, перебирая в памяти все несчастья, случившиеся за этот уикенд, и ужасалась при мысли о том, что ей готовит грядущий день.

Наконец хозяйка встала – с сильной головной болью, которую не сняли ни первая чашка чая, ни горячая вода, которую горничная принесла для мытья. Правда, некоторое облегчение миссис Рэдли доставил очень приятный аромат лавандового масла. Эмили тщательно оделась. Серо-голубое платье сидело на ней превосходно, и она восхитилась своим отражением в зеркале. С ее внешностью все было в полном порядке. Фигура, несколько располневшая после рождения дочери Еванджелины, уже приобрела прежние очертания. Сейчас Еванджелина была в лондонском доме под надлежащим присмотром няни, как и ее старший сводный брат Эдвард. Утреннее платье миссис Рэдли было сшито по новейшей моде, и его цвет был ей очень к лицу. Так же, как зеленый или синий. Светлые, мягкие локоны, предмет зависти Шарлотты в юности, были тщательно уложены в замысловатую прическу, волосок к волоску. Горничные управлялись с ними очень легко, без всяких хлопот.

В этом смысле в жизни Эмили все было в порядке вещей. Как, к слову сказать, и тягостные мысли о необходимости уговаривать и убеждать штат прислуги нести свои обязанности, успокаивать взвинченные нервы горничных и служащих, развеивать их страхи и заверять, что в доме нет ни одного сумасшедшего. Все это тоже было тривиальной обязанностью хорошей хозяйки. Но среди всех мыслей и ощущений Эмили сейчас таился страх за Джека. Корнуоллис просил ее мужа, и тот согласился возглавить переговоры, словно понятия не имел, какой он теперь подвергается опасности. Если в доме есть люди, которые так страстно не желали успеха конференции, что убили Гревилла, они почти наверняка будут готовы убить и его преемника.

А Питт ничего не делает, чтобы защитить его, ограничившись тем, что приставил к нему противного Телмана… как будто тот способен на что-то полезное! Надо было отменить переговоры. Это единственное здравое решение в данных обстоятельствах. Доставить сюда побольше полицейских и допрашивать всех, пока не выяснилось бы, кто убийца. И сам Корнуоллис должен был бы приехать.

Миссис Рэдли почувствовала, как ее охватывает панический страх. Воображение рисовало ей страшные картины: вот Джек лежит мертвый, лицо у него восковое, глаза закрыты… Жгучие слезы навернулись ей на глаза, желудок свела судорога, и ее затошнило. К чему эти фальшивые уверения, что ничего подобного не произойдет?! Конечно, это может произойти! Ведь уже однажды это случилось, и Юдора Гревилл овдовела. Она осталась одна, она потеряла человека, которого любила… Надо полагать, любила, как же иначе? Хотя какое это имеет значение? Вот она, Эмили, любит Джека. Этим утром, сидя за туалетным столиком с брошью в дрожащих пальцах, она поняла, как сильно его любит.

И в то же время миссис Рэдли была в ярости из-за того, что ее муж принял предложение занять председательское место. Хотя… она сделала бы то же самое, окажись в таком положении. Эмили никогда не отступалась, если чего-нибудь очень желала. И она стала бы презирать Джека, если б он отступил. Но он должен – должен быть в безопасности!

И еще она боялась, но не хотела себе в этом признаться, что он потерпит неудачу, и не только потому, что задача перед ним стоит неимоверно трудная, почти неразрешимая, но и из-за того, что у него не было дипломатической выучки, как у Эйнсли Гревилла. У Рэдли не было опыта, лоска, знания ирландских дел – да и, попросту говоря, умения.

Этот страх гнездился где-то на периферии сознания Эмили, и она не позволяла ему занять в своих мыслях центральное место. Она не должна была даже намекать на возможность неудачи. Это нехорошо по отношению к Джеку, это похоже на измену, да и, скорее всего, вообще неверно… Она любила мужа за его обаяние, за нежность к ней, способность смеяться над собой, быть забавным и храбрым, видеть прекрасное в мире и наслаждаться этой красотой. А еще потому, что он любил ее. Ей не нужно было, чтобы он был каким-то особенно умным, или чтобы он стал знаменит, или чтобы заработал много денег. У нее самой были деньги, унаследованные от Джорджа.

Но, может быть, Джеку нужно было предпринять это для самоутверждения? По крайней мере, ему следовало попытаться, чтобы понять, на что он способен и чего стоит в этом мире, сумеет ли он добиться успеха или обречен на провал. Миссис Рэдли хотелось бы защитить его… и от опасности, угрожающей его жизни, и от угрозы провала. Ее сын от Джорджа, Эдвард, вызывал у нее иногда такое же яростное желание защитить его от всех несчастий, и даже от неизбежных болезней роста, хотя Эмили никогда не считала себя женщиной с очень развитым материнским инстинктом. Ей даже были смешны подобные чрезмерные притязания. Она была практична, честолюбива, остроумна, все схватывала на лету, могла приспособиться почти к любой ситуации и никогда не искала утешения в возвышающем обмане. Она была самой добропорядочной, здравомыслящей женщиной, трезво, реалистически смотрящей на мир.