Заговорщики (Книга 2, Перед расплатой) - Николай Шпанов

Паркер потянулся и зевнул.

- Чертовски устал!

- Ну, спать, так спать! - проговорил Кроне и устало потянулся. - Диван к твоим услугам. Сейчас я дам тебе плед и подушки.

Делая постель, Паркер спросил:

- Что ты скажешь, если я отворю на ночь окошко?

Из спальни послышался смех Кроне.

- Только то, - крикнул он, - что, может быть, утром затворять его будет за нас кто-нибудь другой!.. Я же говорил: немцы не очень любят янки!

- Фу, дьявол! Неужели так скверно?

- Я же говорил... Ну спи, Фрэнк. Мне рано вставать.

6

Эмалированная дощечка с номером дома держалась на остатке стены. Рядом с нею была огромная брешь. Дальше снова кусок стены с уцелевшей дверью подъезда. Сбоку кнопка звонка в начищенной медной розетке. Чтобы попасть внутрь дома, не нужно было подниматься по ступеням. Это можно было сделать через любую из брешей по обе стороны двери.

Однако дверь была затворена, и на ее створке белела карточка: "Доктор инженер Э.ф.Шверер".

Рупп поднялся по ступеням и надавил кнопку.

- О, господин Вирт! - радостно воскликнула Эльза. - Муж будет так рад!..

Это была правда. Приветливая улыбка появилась на лице Эгона, когда он увидел гостя.

Рупп критически оглядел скудную обстановку комнаты.

- Неважно устроились, - проговорил Рупп.

Эгон махнул рукой:

- Сейчас не до того. Дайте закончить мою машину... Все придет!

- Именно потому, что вы хотите работать, вам не может быть безразлично, как жить, хотя бы ради нее. - И Рупп кивком указал на девочку, безмятежно спавшую в кроватке у единственной стены, не выщербленной осколками.

- О, Лили!..

- Да, ее будущее - будущее всей Германии, - сказал Рупп.

- Германия никогда больше не будет тем, чем была.

- Надеюсь! И об этом позаботимся мы сами, немцы. Именно поэтому-то ее будущее и должно быть прекрасным.

- Если только на это может рассчитывать страна, занятая чужими войсками, раздробленная на части, с областями, не могущими жить друг без друга, но изолированными одна от другой.

- Это, конечно, так, но я надеюсь, что немцы не дадут себя одурачить.

- Если вы не идеализируете немца в большом, широко народном понимании этого имени; если в немце не умерли совесть и честь, затоптанные Гитлером: если в немце еще тлеет искорка национального достоинства и понятия о подлинной свободе человека, а мне хочется верить, - Эгон в порыве поднял руки, - да, мне хочется верить, что в моем народе эта искра тлеет так же неугасимо, как, оказывается, тлела во мне самом; если все это живет еще и будет жить, то оккупанты там, на западе нашей родины, натягивают опасную для них пружину.

- Я рад слышать это от вас, - сказал Рупп. - Надо только уточнить: не опасную, а смертельную.

- Может быть, и смертельную... - в задумчивости повторил за ним Эгон. Когда в народе просыпается сознание того, что он народ, он не прощает, не может и не должен прощать того, что делают американцы и англичане... Особенно американцы... Они плюют нам в лицо, они третируют нас, как каких-то варваров, как рабов, как подонки человечества. Нас без стеснения обирают. Солдаты и офицеры - кто как умеет. Они разгромили мою старую квартиру в своем секторе Берлина. Растащили все. "На память, на память!" приговаривали они, растаскивая вещи. - По мере того как Эгон говорил, лицо его покрывалось бледностью. Он судорожно сжимал руки. - Теперь, если я вижу на улице американцев, мне хочется позвать их к себе вот сюда, в эту голую конуру: "Не хотите ли взять еще что-нибудь?" Солдат, вероятно, удовлетворился бы кастрюльками Эльзы; офицеру я предложил бы детскую кроватку. А генерал... генерал, конечно, пожелал бы овладеть чертежами моей счетной машины. О, в этом американские генералы понимают толк!

- Так... - задумчиво произнес Рупп. - Мы подыщем вам более подходящее жилье. Хотя бы ради... ради Лили. И ради вас самого.

Эгон грустно улыбнулся.

- Теперь часто приходится слышать о том, что многие представляют себе, будто нас будут рвать с двух сторон...

- Это не так, мой доктор.

Рупп развернул книгу, которую держал в руке.

- Вот послушайте: "Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война за освобождение советской земли приведет к изгнанию или уничтожению клики Гитлера. Мы приветствовали бы подобный исход. Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается..."

Рупп поднял глаза на Эгона. Тот сидел, охватив голову руками. Его глаза были закрыты. Рупп раздельно повторил:

- "...гитлеры приходят и уходят, а народ германский..." Заметьте, доктор, это говорилось в тот период, когда Гитлер в своем приказе писал: "Уничтожь в себе жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, - убивай!.." - В голосе Руппа зазвучала гордость. - А смотрите, доктор, что говорит Сталин: "У нас нет такой задачи, чтобы уничтожить Германию, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию. Но уничтожить гитлеровское государство - можно и должно".

- Я знаю, он это сказал!

- А раз сказал он...

Эгон подался всем корпусом к Руппу и в волнении проговорил:

- Много лет назад я слышал его голос по радио в автомобиле Франца... Я мог бы и сейчас слово в слово повторить его речь...

- Я вижу, вам она хорошо запомнилась.

- Разве можно забыть этот голос! Эти слова! - Глаза Эгона загорелись новою надеждой. Он остановился над кроваткой и долго, задумавшись, смотрел на разметавшуюся во сне девочку.

- Я совсем забыла тебе передать, - сказала Эльза: - заходил Эрнст.

- Эрнст? - Брови Эгона недовольно сошлись. - Что ему тут нужно?

- Твои родители приглашают Лили на денек погостить. Эрнст завтра заедет за ней.

- Завтра я занят.

- Так я поеду с Лили.

- Одна, в ту зону!

7

Старый Шверер напрасно старался скрыть от жены владевшее им с утра беспокойство. Он непривычно суетился, то и дело высовывался из кабинета, чтобы посмотреть на единственные оставшиеся в доме часы, и потом, поймав себя на этом нетерпении, с ожесточением захлопывал дверь.

Наконец над входной дверью настойчиво задребезжал звонок.

Перед отворившею дверь Анни стоял плотный человек среднего роста, в наглухо застегнутом черном пиджаке, из которого торчал стоячий крахмальный воротничок. Прямые широкие поля черной шляпы почти касались оправы очков.

Обнажив коротко остриженную голову, вошедший негромко, но настойчиво проговорил:

- Я желал бы видеть господина Шверера. - Заметив готовый сорваться с губ Анни ответ, он предупредил его легким движением руки и уверенно произнес: - Если вы скажете, что пришел отец Август фон Гаусс, он захочет меня принять.

Прежде чем Анни успела что-либо ответить, за ее спиною приотворилась дверь генеральского кабинета и выглянул сам Шверер. Он пристально и с очевидным удивлением смотрел на Августа.

- Вполне понимаю ваше недоумение, - с улыбкою проговорил священник. - С тех пор как мы виделись последний раз, прошло, по крайней мере, десять лет. Вы имели право забыть меня.

- Вы... так изменились, - проговорил Шверер, продолжая в нерешительности стоять в дверях, но Август без приглашения направился в кабинет. Швереру поневоле пришлось посторониться, и, последовав за гостем, он сердито прихлопнул створку двери.

Торопливо, мелкими шажками Шверер обошел стол, но не опустился в кресло.

- Вы перестанете удивляться моему визиту, - сказал священник, - когда узнаете, что я прибыл как посланец доброй воли от его святейшества папы! Немцы достаточно хорошо знали святого отца, когда он был еще кардиналом Пачелли. И он тоже достаточно хорошо знал многих немцев...

Шверер потер лоб и нерешительно проговорил:

- Да, да, кардинал Пачелли.

- Я знаю, экселенц, вы никогда не были склонны интересоваться делами церкви. Это грех многих наших военных. Грех и большая ошибка. Политическая и, я бы позволил себе сказать, экселенц, тактическая ошибка! Именно так: тактическая, - внушительно повторил патер Август. - Думаю, что у моего старшего брата есть теперь достаточно времени для размышления над ошибками, приведшими его в плен к русским, где ему не осталось ничего иного, как заниматься историей живописи...

- Французской! - презрительно фыркнул генерал.

- Полагаю, что вы, как всякий цивилизованный человек, хорошо знаете заслуги его святейшества перед национал-социализмом и перед современной Германией вообще. Еще большие услуги святая церковь рассчитывает оказать ей в будущем.

Генерал нетерпеливо перебил:

- И все-таки я не понимаю: почему вы здесь, у меня?

Отец Август сделал вид, что не замечает его раздражения. Все тем же ровным, спокойно-настойчивым голосом он проговорил: