Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

«…Да, была беседа у Шейнина, но он чётко сказал, что это игра, и снял вопрос. Что же всё-таки произошло»? — думал Барабанов, но ответа не находил.

Правда, разговор с Микояном немного успокоил — он понял, что судьба сына с этой минуты переплелась с судьбой Вани и Серго и, борясь за своих мальчишек, Анастас Иванович невольно станет хлопотать и о его сыне.

Почти мгновенно беспроволочный телеграф донёс до пока ещё спокойных родителей Тёмки и уже успевшей впасть в истерику мамы Лёни Реденса известие о несчастье с братьями Микоянами и Барабановым. Вера Ивановна Хмельницкая стала накручивать диск телефона Кирпичниковым. Несмотря на позднее время, Евгения Даниловна сразу сняла трубку и на просьбу позвать Тёмку поначалу отвечала невразумительно, но, услышав прямой вопрос, разрыдалась и подтвердила страшную весть. В свою очередь, Анна Сергеевна Аллилуева обрывала провод у генерала Власика. Тот что-то мычал в ответ, но после часовой «паузы» подтвердил догадку и об аресте племянника.

Родные Арманда Хаммера находились в обморочном состоянии почти два дня. Они впустую объездили все морги Волоколамского направления и мёртвой хваткой вцепились в начальника Ново-Иерусалиской милиции, искренне пытавшегося помочь найти пропавшего школьника. Следов мальчишки разыскать не удалось — он как в воду канул. На третий день мать Арманда, уже мысленно похоронившая сына, позвонила от безысходности Вере Ивановне Хмельниковой. Та сухо рассказала об известных ей арестах. Обретшая искру надежды женщина бросилась на Лубянку. Там её остудили, объяснив, что справок, находится ли имярек во внутренней тюрьме НКГБ, они не дают. Сердобольные женщины из очереди научили, как получить такую «справку». Выслушав инструкцию, мать понеслась домой, собрала нехитрую посылку, вернулась на Дзержинского и, отстояв трехчасовую очередь, протянула передачу в крошечное окошко. Какой-то безликий бритый наголо человек долго водил пальцем по замусоленным страницам со списками арестованных в толстом журнале поступлений, а потом найдя, что искал, бросил в окошко:

— Не положена ещё передача вашему Хаммеру.

Наверное, мать Арманда пережила в тот момент самую счастливую минуту в жизни — её сын воскрес. А что произошло это в тюрьме, ей предстояло оценить несколько позже.

12

Свет очень яркой лампы, зарешечённой металлической сеткой, освещал все неровности стены и пола крошечного бокса. Феликс сидел на табурете, облокотившись на деревянную поверхность стола, шероховатости которой до блеска заполировали многие тысячи рук предшественников. В этот бокс-отстойник, без окна и без малейшего пространства для свободного передвижения, парня завели после короткого обыска.

Прошло уже минут сорок, как он остался один на один с думами, а всё никак не удавалось прийти в себя от шока. Стало очевидно, что встретиться с отцом ему доведётся не скоро. Подперев ладонями подбородок, Кирпич сидел, безотрывно уставившись в стену, и вспоминал.

Перед глазами медленно проходили последние полтора месяца — сначала смерть Нины и Володи, потом две недели тревог, вплоть до беседы с Шейниным, затем целый месяц, когда события первых чисел июня постепенно отступали на второй план, а дальше перед глазами встал арест и вот теперь — этот каменный мешок.

«За что?! А если вдруг пожар или наводнение?! Я же не смогу выйти отсюда! Я же погибну! Мамочка, как же теперь без вас?»

Он не отдавал себе отчёта, откуда может взяться наводнение или начаться пожар. Ещё несколько минут назад всё вокруг освещалось солнцем. По улицам шли люди и ехали машины. Ветер шелестел листвой и разносил по тротуарам июльскую пыль. Над городом, уже «забывшим» про бомбардировки, по-прежнему висели аэростаты, правда, теперь не так грозно, как в 41-м. Из репродукторов звенел стальной голос Левитана, передававший сводки Совинформбюро. И вдруг всё это безвозвратно исчезло.

Одиночество, тоска и безысходность разъедали. Он был в тюрьме лишь первые минуты и ещё не постиг одну из главных заповедей арестанта — как можно меньше мучить себя мыслями о прошлом. Ещё не понял, что в тюрьме нельзя бесконтрольно раскручивать спираль воспоминаний. Не проникся сознанием, что, думая о так мало ценимой на воле — «воле»… обо всех, оставшихся там дорогих и близких… о жалости к себе, так несправедливо вырванному из прекрасной и ни с чем не сравнимой свободы, становишься заложником собственной слабости, начинающей править тобой, полностью отбирая способность к нравственному сопротивлению — и вот тогда до помутнения рассудка остаётся лишь шаг.

К счастью, появился офицер с листком в руке.

— Фамилия?

— Кирпичников, — очнулся юноша.

— С вещами на выход.

Феликс машинально поднялся, и ноги сами вынесли его в коридор. Он вновь попал в комнату, где обыскивали, отобрав поначалу лишь ножик и ремень. Офицер вышел, но арестант недолго оставался один — дверь отворилась, и появился мужчина в синем, застиранном до блеклости халате. В глаза бросились его лопухообразные уши.

— …Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, — прозвучал безразличный голос тюремщика.

— Кирпичников. Феликс. 1928 год, Ленинград.

— Отчество.

— Петрович.

— Разденься догола. Нательные вещи сложи на стол.

Феликс снял одежду, оставшись лишь в трусах и носках.

— Тебе сказано — догола.

Юноша выполнил команду, прикрыв рукой полыхающий рыжим цветом лобок.

Мужчина подошёл.

— Широко открой рот.

Привычными движениями он исследовал его полость, потом пристально заглядывал в ноздри, в уши и под веки, изучая содержимое на предмет утаивания там колющих и режущих предметов. Не найдя в тайниках ничего подозрительного, контролёр устало заставил парня предъявить в деталях половой член и раздвинуть ягодицы. Феликс автоматически выполнил приказ. Когда ничего запрещённого не показалось наружу и не вывалилось на пол после приседания, ушастый принялся тщательно ощупывать нехитрое имущество арестанта, разрешая надеть проверенную одежду.

В комнате появился ещё один охранник, на этот раз в белом, но тоже застиранном до серой грязности халате. В руках он держал ручную машинку для стрижки. Прошло минуты две, и рыжая шевелюра рассыпалась по полу. Парикмахер-модельер ушёл, оставив Феликсу непривычную прохладу на стриженной наголо голове. Теперь возник новый тюремный служитель с коротким «бобриком» на голове и чемоданчиком в руке. Он сел у дальнего края стола и достал из кофра какие-то предметы.

— Подойдите сюда, — приказал он, не отрываясь от работы.