Ходи осматриваясь - Вадим Григ

— Непременно.

— Извини, — сказал я, положив трубку и поворотившись к Наталье. Она грациозно разместилась на софе, закинув ногу на ногу, и я опять невольно зыркнул в слегка разъехавшийся разрез. Затем отвел взгляд, проследил, как, порывшись в темно-коричневой замшевой сумочке, она извлекла сигарету, поднес огоньку и с удовлетворением поделился новостью:

— Вот и продолжение моей странной истории. Арестовали Жданова.

— Жданова? — наморщила она лоб, соображая.

— Тот самый полковник, — пояснил я, — который упек меня в кутузку. Будем надеяться, что из него вытащат все-таки, кто стоит за этой дурацкой провокацией.

— А, да, поняла, — вспомнила она. — Что ж, рада за тебя.

В голосе, однако, особой радости я не приметил, почудилось даже, будто она разом как-то отдалилась — точно ушла в свои мысли. Я вернул ее шутливым: «Это надо отметить». Она встрепенулась, озабочено посмотрела на часы, и меж бровей пролегли две тонкие складки. Я опять загляделся. Она нахмурилась еще больше, и я не мог не признать, что ей к лицу даже такая недовольная гримаска.

— Я у тебя не останусь, — покачала она головой. — Если у тебя действительно есть что-то серьезное, не тяни. Я ведь предупреждала.

— Ладно, — сказал я удрученно. — Только соберу что-нибудь поесть. — И, перехватив готовые прянуть с губ возражения, заверил: — Я быстро. Очень уж проголодался.

Я резво настругал кое-какой закуски, поставил чайник на плиту и накрыл на стол. Она нетерпеливо следила за моей суетней, и когда я выложил коньяк, покривилась и укоризненно молвила:

— Тебе меня везти.

— Пустяки, — отмахнулся я. — С рюмашки ничего не сделается. Зато обострит восприятие.

Но, как оказалось, ничего подстегивающего восприятие не требовалось. Рассказ о моих сегодняшних похождениях она выслушала, не сводя с меня широко распахнутых глаз. Я поведал о столкновении в пиццерии, описал поездку в Прудный и занимательную беседу со старым лекарем и гулким полковником — умолчал лишь об откровениях кругленькой Катеньки, сам не знаю зачем. Когда я закончил, она опустила голову и долгую минуту молчала, потом пригубила коньяк, поморщилась и заговорила, ввергнув меня в легкое замешательство неожиданной реакцией:

— Боже мой, никак не пойму. Я, право, никак не могу тебя понять. Я спрашивала в прошлый раз: чего ты добиваешься? Мне кажется, ты сам не знаешь. Или знаешь? Или действуешь по принципу: ищем Индию, найдем Америку. Зачем тебе дался этот банк? Какое, скажи, отношение может иметь твой Борис, заурядный издательский работник, к этим денежным мешкам? Считаешь, Тамара его посвятила в какие-то тайны? Тот, кто хоть мало-мальски знает ее, никогда не поверит, что она будет откровенничать с любовником. Чистейшая ерунда. Да, у этих — как их там — олигархов наверняка есть свой скелет в шкафу. Но тебе-то что до этого? Найди у нас хоть одну крупную фирму, где его не было бы, этого скелета. Или ты вознамерился выгрести все шкафы?

— Это моя работа, — встрял я.

— Да, конечно, работа… Но ты хоть понимаешь, что с этой глыбой тебе не справиться? Ладно уж — тумаки. Ведь и раздавить могут случайно. Или не знаешь, что у них все схвачено — все-все? Ну прижали какого-то там Жданова. Да на тебя еще сто таких Ждановых напустят. Знаешь ведь — лучше меня все знаешь! — а лезешь без оглядки. Да еще и других хочешь впутать. Теперь, видишь ли, Ингу решил пристегнуть. Ее-то зачем сюда примешивать?

— Она унеслась сразу после смерти Вайсмана.

— И что? О господи! — Она раздраженно вздыбила плечи. — Нас еще в школе учили: одно за другим не значит — вследствие. Я говорю тебе, что ты переворачиваешь все вверх тормашками. Девочка уже с год оформляла документы. Пойми же, ее отъезд ни с чем подозрительным не связан — никак.

— Может быть, — хмуро признал я. — И все-таки…

— Нет уж, я тебе тут не помощница. И с Ломовым тоже. Как ты себе это представляешь? Никаких отношений, и вдруг объявляюсь: «Здравствуй, Федор. Тебя сильно побили, дорогой?» Однако же и фантазия у тебя! Скажу тебе, ты и с ним попал пальцем в небо. С банком Ломов никак не может быть связан. И в лучшие времена Тамара его близко не подпускала к своей работе. А то, что он на тебя взъелся, так тут найдется миллион объяснений. Скорее всего, решил, что ты действуешь вкупе с бывшей супругой. Она ему много крови попортила. И до сих пор, по-моему, остались нерешенными какие-то имущественные проблемы. Наверняка вообразил, что готовится очередная пакость. Мужик он, согласна, очень задиристый — бузотер, одним словом. Но ничего больше.

— Не знаю, — вставил я, пока она переводила дух. — Все возможно. Но уж больно подозрительно.

— Конечно-конечно. У тебя все на подозрении. Ты ведь и меня, кажется, умудрился в чем-то таком заподозрить. Нет, избавь меня от участия в этом деле. Ты помешался на нем, а меня, пожалуйста, не впутывай. И мою подругу тоже оставь в покое. Я не хочу и не стану ни в чем тебе здесь помогать. И никак участвовать не хочу. — Последние слова она произнесла уже почти сердитым полушепотом. Подняла рюмку, отпила коньяку и после недолгой раздумчивой паузы вымолвила неопределенно: — И вообще… — потом запнулась и умолкла.

Это недоговоренное «вообще» вдруг отделилось от нас, стало пухнуть и раздуваться и зависло в тишине смутным предвестием чего-то тревожного. Я не знал, что и думать. Мне она всегда представлялась человеком немного флегматичным — во всяком случае, сдержанным и ровным в выражении эмоций. И вдруг эта непонятная порывистость, ничем как будто не обоснованная? Во что я ее впутывал?.. Разве я ее впутывал? Или это тонкая женская предусмотрительность, побуждающая бежать подальше от любых сомнительных ситуаций? Я посмотрел на нее и опять испытал трепетное волнение чувств. Положительно, она была умопомрачительно хороша — неприлично, непозволительно хороша! Только вот из глаз куда-то исчезли зеленые искорки. Наверное, она права, не стоило вовлекать ее в свои заботы. Я, похоже, действительно малость помешался — зазвать очаровательную женщину и бог весть чем заниматься и забивать прекрасную головку.

Примирительно положив руку на плечо, я притянул ее к себе. Она повернула ко мне загорелое лицо и кольнула безучастным взглядом. Потом дернулась и резко отстранилась, ненароком зацепив локтем и смахнув с софы сумочку. Я услужливо пригнулся. Среди вывалившихся разных разностей — пудреницы, пилки, розовой косметички и чего-то еще — у ног моих темнел пистолет. Я поднял его. Газовик — почти как мой, лишь чуть потяжелее и с какой-то непонятной нашлепкой на стволе. Она тотчас отобрала его, наклонилась, подхватила сумку и впихнула внутрь.

— Забавно, — усмехнулся я и тупо схохмил: — Вокруг меня сегодня так и сыпятся пистолеты. Как спелые яблоки на Ньютона. Зачем он тебе?

— Полагаешь, незачем? — хмуро спросила она.

Я кивнул. Сумасшедшее время — сумасшедшая атрибутика. Когда неизвестно, что и кто подстерегает тебя за углом, — ходи осматриваясь. А уж одинокой женщине, да еще такой соблазнительно красивой, впору запастись гранатометом. Я хохотнул в уме, представив ее с этим грозным оружием.

Мы одновременно выбрались из-за стола. Я помог ей собрать пожитки, и, когда выпрямился, мы оказались лицом к лицу — стояли так близко, так нестерпимо близко, что на меня дохнуло теплом загорелого тела и запахом дорогих духов. Я обнял ее и потянулся к губам. Чувствовал, что она вся напряглась, пытаясь высвободиться, но меня вдруг обуяло неуемное, бешеное желание — до помрачения разума, до дрожи в коленях. Она сказала: «Не надо». Однако отпустить ее было свыше моих сил. Руки будто обрели собственную волю: одна крепко сжимала ее, притиснув к груди, другая задрала кофту и неловко потянула вверх, потом метнулась вниз, наткнулась на замочек молнии на юбке и лихорадочно задергалась. Она откинула голову, обдала меня странным — отчужденным, что ли? — взглядом и, внезапно расслабившись, процедила бесстрастно:

— Хорошо. Отпусти… Я сама.

Я отпустил — или заставил себя отпустить. Она скинула кофту, обошла меня и направилась в спальню. На ватных ногах я поплелся за ней — уже жалея, уже нутром ощущая, что совершаю несусветную глупость.

Все было не так, все было безотрадно и безрадостно. Она отдалась покорно и даже не пыталась изобразить страсть. Так за шлагбаумом пережидают тягучее громыхание надоедливо мельтешащего поезда. Потом, когда вез ее домой, я нашел более точное определение: не отдалась, нет — позволила собой овладеть.

Почти всю дорогу мы промолчали. Я терзался угрызениями, злился — на себя, на нее? — и маялся, выискивая в голове правильные слова. Она тоже сидела безгласно, отворотясь к окну, — отрешенная и безмерно далекая. Только на подступах я выдавил наконец жалкое:

— Прости, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло.

— Не надо, — отозвалась она равнодушно. — Все правильно. Просто… Я сама, наверное, виновата. Дала тебе повод думать, что у нас может сложиться что-то большее, чем… — она поколебалась и докончила: — …Чем просто дружеские отношения. Пойми меня верно: дело не в настроении, я размышляла об этом с первого дня. Мы с тобой слишком разные люди. Нам не надо было вообще сближаться. Я уже раз обожглась. И не хочу больше. Понимаешь, не хо-чу. Нет, не стоит, не нужно нам больше встречаться. Давай останемся просто друзьями.