Миллионы Стрэттон-парка - Дик Фрэнсис

Повернувшись к ним спиной, он без видимого усилия потащил Квеста к дверям конторы. Мы с интересом наблюдали, как шумное квестовское стадо, потеряв свой боевой задор, оставило своего вожака и в молчании направилось к выходу.

Опять в конторе стало негде яблоку упасть — Оливер, Роджер, я, пятеро мальчишек, старавшихся сделаться незаметными, Гарольд Квест, а главное, Генри, занимавший место за троих.

— Генри, обыщи, пожалуйста, его карманы, — попросил Роджер.

— Пожалуйста.

По-видимому, он чуточку ослабил хватку, чтобы выполнить эту просьбу, потому что Квест внезапно вывернулся от него и бросился к дверям. Генри небрежно прихватил его за воротник и, прежде чем отпустить, завернул ему руку за спину и легонько толкнул. Сделай это кто-нибудь другой, ничего бы не произошло, но от непринужденной мощи Генри Квест пролетел через всю комнату и врезался в стену. От жалости к себе у него потекли слезы.

— Снимай пиджак! — скомандовал Генри, и Квест повиновался.

Роджер взял пиджак, пошарил по карманам и выложил добычу на стол рядом с конторской книгой, на которой красовался недоеденный гамбургер. Кроме тощего бумажника с обратным билетом до Лондона, там были зажигалка, спички и три темно-коричневых прозрачных обертки с красными и желтыми надписями.

Роджер расправил одну из них на столе и громко прочитал:

— Растопка. Не пачкается. Нетоксична. Сгорает не сразу. Безотказна. Двадцать штук. — Он быстро прикинул: — Пять пустых оберток, это значит, сто штук растолок. Что делать с сотней растолок на ипподроме?

Гарольд Квест смотрел зверем.

От одного вида поднявшегося во весь свой гигантский рост Генри можно было прийти в смятение.

— Если вы не тот, за кого себя выдаете, — грохотал Генри, — то что же вы здесь задумали?

— Ничего, — слабо пропищал Квест, ладонью утирая лицо.

Громкий голос Генри подавил его волю.

— Люди, поджигающие на ипподроме препятствия, запросто могут взорвать трибуны. Все, передаем его полиции.

— Да не взрывал я трибун, — проговорил еще больше испугавшийся Квест.

— Неужели? Вы же были здесь в пятницу утром. Сами же в этом признались.

— Ничего подобного… Я не был здесь тогда.

— Ну нет, вы определенно были здесь, — сказал я. — Вы заявили полиции, что видели, как машина Дарта Стрэттона въезжала в главные ворота между восьмью и половиной девятого утра.

Гарольд Квест явно не знал, что сказать.

— И какой смысл, — добавил Роджер, — было пикетировать ворота ипподрома в такое время, да еще в тот день, когда известно, что не будет никакой публики.

— Хотя телевидение все-таки приехало, — заметил я, — после взрыва.

— Мы вас видели, — с жаром заговорил Кристофер. — По телеку сказали, что это вы сделали. Вы почти убили моего брата и так покалечили моего папу.

— Не делал я этого!

— Кто же тогда сделал? — заревел Генри. — Ты и сделал! Ты путался тут под ногами, мешал, ты же не демонстрант, ты уничтожил имущество ипподрома и пойдешь теперь в тюрьму. Полковник, пошлите за полицией, они копаются там, за оградой. Пусть им скажут, что мы нашли террориста.

— Нет! — заскулил Квест.

— Тогда выкладывай, — приказал Генри. — Мы слушаем.

— Ладно. Ладно. Препятствие я поджег, это правда. — Квест не признавался, а умолял. — А трибуны не трогал, никогда. Не трогал я, Бог свидетель.

— При чем тут Бог? Попробуй убедить нас.

— Зачем вам понадобилось поджигать препятствие? — задал вопрос Роджер.

— Зачем? — Квест с отчаянием обвел комнату взглядом, словно ответ мог быть написан на стенах.

— Зачем? — гаркнул Генри. — Зачем? Зачем? Зачем? Только не пытайся пудрить нам мозги своими правами животных. Мы тебя уже знаем, с тобой все ясно. — Он махнул рукой на гамбургер. — Так зачем ты это сделал? Не скажешь правды, пеняй на себя.

Квест увидел проблеск надежды:

— А если я расскажу, вы меня отпустите?

— Посмотрим, — сказал Генри. — Сначала выкладывай.

Квест посмотрел на великана, на всех нас, уставившихся на него враждебными взорами, потом перевел взгляд на обертки и гамбургер на столе и вмиг потерял самообладание.

На лбу у него выступили капельки пота.

— Мне за это заплатили, — признался он. Это заявление было встречено гробовым молчанием.

Квест обвел нас взглядом загнанного зверя, и пот заструился по его лицу.

— Я актер, — оправдывающимся тоном проговорил он.

Опять молчание.

Отчаяние Квеста возрастало по мере повышения звука его голоса. Он взвывал все на более высоких тонах.

— Да, вы не знаете, что значит ждать и ждать работы, сидеть у телефона и вечно смотреть на него, а он молчит. И жить на крошках… Хватаешься за любое предложение, совершенно любое…

Молчание.

Он жалостливо тянул:

— Я хороший актер…

Я подумал, что этого никто из нас отрицать не станет.

— …но все зависит от везения. Нужно иметь знакомства…

Он стащил с головы съехавшую набок шапочку и сразу стал похож на обыкновенного Гарольда Квеста, сидящего на мели актера, а не на Гарольда Квеста, психопата-фанатика.

Он произнес:

— Мне позвонил кто-то, сказав, что видел, как я играю демонстранта, протестующего против охоты на диких зверей в телевизионном фильме… так, маленькая роль, эпизодическая, без слов, без диалогов, нужно было выкрикивать лозунги и браниться, но мое имя было в титрах, лидер демонстрантов — Гарольд Квест.

Удивительное дело, он страшно гордился тем, что его имя назвали в титрах.

— И тот, кто позвонил по телефону, сказал, может быть, я соглашусь устроить настоящую демонстрацию, за деньги? И мне не нужно будет платить гонорар театральному агенту, потому что он нашел мой телефон в справочной книге, куда заглянул просто на всякий случай…

Он остановился, изучающе глядя на наши лица, умоляя понять его, но никто не хотел понимать.

— Ну, — чуть слышно проговорил он, — меня выселяли из квартиры за неуплату квартплаты, мне некуда было деваться, я уже жил на улице раньше, это ужасно… уж лучше…

Что-то в его рассказе, какая-то нотка жалости к самому себе напомнило мне, что это актер, и неплохой, и что всем этим рыданиям не следует очень сильно доверять. Но, подумал я, пусть продолжает. Может быть, проговорится, не может быть, чтобы не проговорился.

Он и сам понял, что жалостливость не встречает сочувственного отклика, и решил предложить нам более деловое объяснение.

— Я спросил, что нужно делать, и мне сказали, что нужно приехать сюда и устроить кавардак…

— Сказали! — удивился Роджер.

— Нет, сказал. Он сказал, чтобы я собрал несколько настоящих демонстрантов и уговорил приехать сюда пошуметь и покричать. Я так и сделал, походил, поискал, нашел эту крикливую сучку Паулу, она привела с собой друзей… и, поверьте мне, я провел с ними целую неделю и чуть не сдох от них…

— Но ведь вам платили? — предположил я. — Вы брали деньги?

— Ну… — он замялся. — Чуть-чуть сначала. Чуть-чуть каждый день. Да.

— Каждый день! — недоверчиво повторил я.

Он кивнул.

— А за поджог заборчика?

Он окончательно сник.

— Он ничего не говорил о том, чтобы сжечь препятствие, во всяком случае поначалу.

— Кто, — без тени угрозы спросил Роджер, — кто он?

— Он не назвался.

— Вы хотите сказать, — тем же спокойным урезонивающим тоном спросил Роджер, — что вы устроили здесь демонстрацию с разными угрозами по требованию человека, которого в глаза не видели и о котором вам ничего не известно?

— Ради денег. Я же вам сказал.

— И вы были уверены, что вам заплатят?

— Но мне же заплатили. — Принятая им вызывающая манера ничего ему не дала, скорее наоборот. — Иначе чего бы я тащился сюда из Лондона, но этот человек обещал и выполнил свое обещание. И каждый день, когда я устраивал заваруху, я получал еще.

— Опишите его, — сказал я.

Квест покачал головой, идя на попятную.

— Ну, раз так, — с нажимом проговорил Роджер, — ипподром предъявит вам обвинения в преднамеренном уничтожении имущества, а именно, поджоге забора-препятствия у ямы стипль-чеза.

— Но ведь вы сказали… — начал беспомощно защищаться Квест.

— Мы ничего не обещали. Если вы укроете от нас, кто был ваш… э… заказчик, мы немедленно посылаем за полицией.

Видя себя загнанным в угол, Квест сдался.

— Он велел мне останавливать каждую машину, — сказал он, стараясь говорить как можно убедительнее, — и всячески мешать проезду, а в одном из автомобилей будет он, он опустит стекло, скажет номер моего телефона, и я получу деньги. Я не должен был ни задавать вопросов, ни заговаривать с ним, клянусь, да будет мне судьей Бог.

— Ну, ваш судья будет куда ближе Господа Бога, — загремел Генри, — если не скажете прямо и честно.

— Да будет Бог мне… — начал было Генри, но не выдержал и перед лицом стольких обвинителей, не верящих ни одному его слову, осекся и замолчал.