Весеннее пробуждение - Т. Браун

– Когда ты узнала? Сколько ты скрывала, что ваш дядя сдал дом в аренду и мы никогда не вернемся к прежней жизни? – спросила Пруденс.

– Точно не могу сказать, – покачала головой Ровена. – Может, за неделю до вас? Или меньше. Я уже не помню.

Ей отчаянно хотелось найти слова, чтобы объяснить, что она чувствовала в те дни. Такие же серые и унылые, как дождь за окном. Горе из-за потери отца. Вина из-за Пруденс. Ровена не то чтобы не могла что-то сделать – ей казалось, что она бессильна.

– Я действительно ощущала себя парализованной, – тихо повторила она. – Мне казалось, что из жизни исчезли все краски. Мало того что мне не хватало энергии, чтобы что-то предпринять, я считала, что любая попытка лишь усугубит наше положение. К тому времени, как я поняла, что надо действовать, стало уже слишком поздно. Ты уехала. Я так и не смогла себя простить. – Чуть замявшись, она продолжила: – Я не хочу прожить остаток своей жизни без моей лучшей подруги. Не хочу пропустить взросление твоего ребенка. Прости меня, Пруденс. Пожалуйста, прости, чтобы мы снова стали как родные сестры.

Она с надеждой вгляделась в лицо Пруденс. Если та не простит ее сейчас, больше ей нечего предложить. Возможно, причиненная боль слишком глубока, чтобы извинение могло ее исцелить, – особенно теперь, когда упущено столько времени.

Несколько мгновений Пруденс молчала, но постепенно лицо ее смягчилось, и сама она словно обмякла, как будто отпустила соломинку, за которую держалась долгое время. Она ничего не сказала, лишь протянула Ровене руку.

От переполнивших сердце эмоций у Ровены перехватило горло. Бросившись к Пруденс, она опустилась возле ее стула и положила голову ей на колени. Она знала, что Пруденс тоже плачет, но беззвучно, чтобы не расстраивать ее. Сейчас Ровене казалось, что она способна встретить лицом к лицу любой вызов – ведь у нее снова есть сестра.

Глава восемнадцатая

У Пруденс ныли икры и ступни, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той мукой, которая разрывала ее сердце после ухода Ровены. Как же долго она пыталась отрицать, что потеряла часть себя после разлуки с Ровеной! Конечно, между ними еще осталась недосказанность, ведь в присутствии Эндрю они не могли поговорить о Себастьяне. Но со всем остальным – болью, смятением и предательством – было покончено, и Пруденс знала, что это к лучшему. Особенно в ожидании ребенка. Сейчас в ее сердце больше не было места горечи и обидам.

Нарезая купленные у зеленщика помидоры, Пруденс поняла, что разговоры о Себастьяне не имеют значения. Он больше не занимал ее мысли и стал всего лишь нежным воспоминанием. Хрупким сожалением о чем-то едва возможном, но несбывшемся. Эндрю и Гораций – вот ее жизнь. Весь ее мир сейчас сводился к этим двум людям.

Хотя сначала Пруденс чувствовала себя в западне и, надо признать, с ужасом встречала первые попытки ребенка заявить о себе, сейчас она таяла в волнах любви к крохотному существу, растущему внутри ее. Когда пропасть между ней и Эндрю разрасталась до болезненных размеров, Пруденс запиралась в спальне и доставала скромное приданое для новорожденного: миниатюрные мягкие платьица с голубой шелковой вышивкой, немыслимо крошечные вязаные пинетки и чепчики, стопку чистых пеленок и белоснежные, отделанные кружевом слюнявчики с вышитым Грустным мальчиком[11] и прыгающими через луну коровами – особый подарок от Виктории. Пруденс гладила мягкие вещички и чувствовала, как по телу пробегает радостная дрожь, словно отзвук хорошо настроенной гитары.

Она старалась не думать, сколько раз зарывалась лицом во фланелевые пеленки и рыдала.

Пруденс бросила взгляд на мужа – тот, следуя недавно приобретенной привычке, сидел в любимом кресле и читал купленную для него газету. Ей вспомнился последний разговор с Элинор.

– Он недостаточно двигается, – без обиняков заявила Элинор.

Пруденс лишь беспомощно пожала плечами:

– Я не знаю, что делать. Он перестал разговаривать со мной как раньше. Только комментирует военные новости из газет.

– Он выходит на улицу?

– Очень редко, – покачала головой Пруденс. – Но я тоже редко выхожу из дома.

Элинор нахмурилась:

– Не позволяйте, чтобы его нынешнее положение превратило вас в затворницу. Погода мерзкая, не спорю, но вам необходим свежий воздух, даже если Эндрю предпочитает сидеть дома. Он уже освоился с новым протезом?

– Продолжает мучиться с дешевым, – пришлось признать Пруденс. – Говорит, тот ему больше нравится.

– Глупые, упрямые мужчины, – фыркнула Элинор.

Пруденс хотела согласиться с ней, но тут же пристыдила себя. Откуда ей знать, что приходится переживать Эндрю, какие жертвы ему пришлось принести? Как можно его за что-то винить?

Она положила в сковороду картошку и посмотрела на стоящий в углу протез. Специалист, который изготовил и привез его, заверил, что такое поведение довольно распространено. Он посоветовал оставить протез на виду, чтобы Эндрю всегда помнил, что ему не обязательно мучиться с более дешевой заменой. Но он не знал, что, отказываясь от новой ноги, Эндрю просто дает Пруденс понять, что она не должна была заказывать протез, не посоветовавшись с ним.

Пруденс добавила к картошке лук и обжаренный мясной фарш. Мюриэль научила ее готовить это нехитрое рагу, как раз для тех случаев, когда не хватало сил возиться с чем-то более сложным. Нужно было всего лишь нарезать имеющиеся под рукой продукты, обжарить в топленом сале и приправить солью и перцем. Даже Пруденс не могла испортить подобное блюдо, если не забывала присматривать за ним. В последнее время она чередовала рагу и супы – последние отличались лишь тем, что ингредиенты варились до готовности, а не жарились. Если Эндрю и устал от однообразных ужинов, то ничем не выражал недовольства.

С другой стороны, он вообще мало говорил в последнее время.

– Надеюсь, ты проголодался, – весело провозгласила Пруденс, ставя на огонь чайник.

– Ммм, – ответил Эндрю.

– Что скажешь о визите Ровены? Я очень рада, и она так искренне извинилась.

На самом деле ей не хотелось обсуждать разговор с Ровеной, но, если Эндрю перестанет молчать, она готова говорить о чем угодно. О чем угодно, кроме новостей с фронта.

Эндрю бросил взгляд поверх газеты:

– Если ты довольна, то и я тоже доволен.

Но довольным он не выглядел, думала Пруденс, ставя на стол тарелки. Раньше она закрывала глаза на появившуюся у мужа привычку есть в любимом кресле, но когда это увидела Элинор, то устроила бурный выговор и долго грозила пальцем им обоим.

Теперь Эндрю садился за стол.

Пруденс налила мужу чай, отколола кусочек льда от хранившейся в леднике глыбы и добавила в стакан с водой, которой Эндрю любил запивать еду.

– Еще чего-нибудь хочешь?

– Нет, спасибо, – покачал головой он.

Пруденс хотелось закричать. Все тепло, оставленное приходом Ровены, испарилось под грузом разочарования, тревоги и горя, которые в последнее время приносила их семейная жизнь. Она положила руку на живот. Да, это не тот счастливый и уютный дом, о каком она мечтала для своего ребенка.

Эндрю нахмурился и наклонился к ней:

– С ребенком все в порядке?

Он проявлял должную заботу, но не выказывал и доли того восторга, который ощущала Пруденс при мысли о появлении малыша на свет. Иногда ей удавалось уломать Эндрю прикоснуться к ее животу и почувствовать движение внутри – тогда его лицо освещалось неподдельным изумлением. Только это выражение и поддерживало надежду, что с рождением ребенка дела наладятся.

– Все хорошо, – кивнула Пруденс.

Эндрю уставился в газету и продолжил есть.

Пруденс не могла понять, почему он так сильно упал духом, что даже не хочет с ней разговаривать. Она заходила в Королевский ветеринарный колледж, и там ее заверили, что Эндрю сможет продолжить обучение, когда поправится. Пруденс ринулась с радостными новостями домой, но Эндрю воспринял их с тем же безразличием, как и все происходящее вокруг.

Другие мужчины тоже теряли конечности, но продолжали жить в полную силу, насколько могли. Что же случилось? Порой, при встречах со знакомыми, Эндрю становился почти прежним, но только не с ней. Неужели он все еще злится, что она обратилась за помощью к Бакстонам?

Еда застревала в горле, и Пруденс сделала глоток воды. Она не ощущала вкуса, с таким же успехом можно было жевать опилки. Пруденс отложила ложку и молча наблюдала, как ест Эндрю.

Он поднял голову:

– Ты не голодна?

Продуманный вежливый тон пронзил сердце. Пруденс покачала головой и спросила:

– Что случилось?

Эндрю опустил взгляд на тарелку:

– Все хорошо. Очень вкусно.

Пруденс не выдержала.

– Я говорю не о еде! – закричала она. Тщательно взлелеянная спокойная маска осыпалась на глазах. – Или ты думаешь, что я переживаю об ужине? Что не так с тобой?

Эндрю поджал губы и вилкой указал на ногу: