Дети (май 2007) - журнал Русская жизнь

Я киваю на Набокова и Стивенсона, но думаю о Талипе Ибраимове, 66 лет, из Бишкека. Внешность типичного азиатского крестьянина обманчива: Ибраимов критик и кинодраматург, энциклопедически насмотренный и начитанный. С некоторых пор из-под его пальцев выходят не статьи и сценарии, но long short stories, новеллы. Они хранятся на жестком диске моего домашнего компьютера в виде файлов, и если я не отошлю их очередному знакомому хоть раз в декаду, меня начинает грызть совесть. Всех без исключения адресатов файлы повергают в щенячий восторг. К этой прозе так и льнут эпитеты «благородная», «безупречная». Виртуозно выстроенные, легкие для восприятия и в то же время предельно плотные истории-притчи о грозных знаменьях свыше и чувствах белого накала, блистающих и сквозь городскую трущобную слякоть, и на солнечном фоне тянь-шаньских хребтов и озер.

По сей день ни одна из них не опубликована. Ни в Киргизии - потому что повести написаны не по-киргизски. Ни в России - из-за скудной пропускной способности плексигласовой стены. Ни в Европе - парадокс, но опять-таки потому, что повести написаны не по-киргизски. Иначе и немцы, и французы, и итальянцы в лепешку расшиблись бы - нашли на них толмача. Они ведь обожают подобные книги, недлинные, на железнодорожную поездку из конца в конец страны, книги, где вечные сюжеты приправляются региональной экзотикой и едкой злободневностью в равных пропорциях: «не здесь, но сейчас». Только переводить такие книги положено непременно с «малого», в идеале - исчезающего языка. А русский, при всех его вопиющих изъянах, на данную роль не годится.

Однако ж повести Ибраимова и не могли быть написаны по-киргизски. Киргизский язык в его теперешнем состоянии не адекватен сложно структурированному смыслу, заключенному в их сердцевине.

Заведомо не адекватен. И это не вина языка, а беда.

Как нет неполноценных народов, так нет и наречий первого и второго сорта; факт. Но факт и то, что есть наречия временно инвалидные, нетрудоспособные. Например, по объективным историческим причинам законсервированные, остановленные в развитии лет эдак на семьдесят или восемьдесят. Они не успевали за стремительной сменой реалий, да и не пытались успеть; из витрины этнографического музея, в которую эти наречия были насильно засунуты, мало что отследишь, еще меньше осмыслишь и облечешь в неологизм ли, в синтаксическую ли новацию. Теперь, когда дирекция музея драпанула с контролируемых территорий, позабыв вытащить из экспонатов специальные секретные органчики, языки, пахнущие нафталином и пылью, выбрались на проспект, расправили плечи и заговорили в полный голос, спеша дать имена мириадам вещей и явлений - народившихся, изобретенных, эволюционировавших за период их летаргии. Увы, на текущий момент это глас не Адама, но Франкенштейнова монстра.

Лохмотья плоти монстра рассеянно перебирает герой романа Сухбата Афлатуни «Лотерея “Справедливость”», зависший в ташкентском букинисте.

«Книги тяжелеют: Алекс перешел к словарям. Узбекско-русский словарь:

Скамейка - скамейка…

Скафандр - спец. скафандр.

Скважина - спец. скважина; газ скважинаси - газовая скважина…

Скелет - скелет (человека или животного).

Скептик - скептик.

Скептицизм - скептицизм.

Склад - склад.

Складчи - заведующий складом.

Надо читать словари, думает Алекс и пьет чай. Любые. Во всех словарях одна и та же мудрость. Скелет и скептицизм. И по-узбекски: скелет ва скептицизм. И по-казахски - то же самое. Не станут же казахи свое для скелета придумывать. Махнут рукой: а, пусть «скелет» будет. А вот то, скажут, что ты, Алекс, топчешь землю, не имея ни женщины, ни работы, что у тебя нет ни Скамейки, ни Скафандра, ни Скважины, ни Склада, а только Скелет и Скептицизм…»

Ну, теперь-то, положим, казахи станут придумывать как миленькие. И узбеки, и киргизы, и украинцы станут, никуда не денутся; белорусы - так те уже и придумывают вовсю. В ближайшие десятилетие-полтора национальные литературные языки обречены на форсированную модернизацию, иными словами - дерусификацию. Глупо плевать против ветра неминуемых перемен; разумнее допустить, что это пойдет на пользу всем и вся - языкам, литераторам, государствам, материку, планете.

Что ж, мы допустим. Но Марат, Талип, Турусбек не захотят или не смогут вписаться в прогрессивные лингвистические процессы. Останутся прозябать в слепом пятне, сумеречной зоне, которую облюбовали для себя раз и навсегда, подстегиваемые невеселым и горделивым упрямством. Наматывать круги и спирали по зеленеющей финифти трав.

Подстегиваемые; одержимые. Точно какая-то муха укусила их в раннем детстве. Впрочем, понятно какая. Вон она, бедолага: до сих пор тычется в плексиглас. Зудит, единая в двух тельцах, синхронно с обеих сторон перегородки, как бы сама с собой разговаривая - и сама себя не слыша.

Максим Семеляк

Кто-то вроде экотеррориста

Егор Летов о внутреннем космосе, застое рок-музыки и будущем человечества

Сибирская группа «Гражданская оборона» выпустила новый диск под названием «Зачем снятся сны?». Семьдесят минут музыкального материала складываются в удивительное психоделическое предание. Вероятно, это самая спокойная и светлая запись коллектива, некогда славившегося в первую очередь своими шумом и яростью.

- «ГО» очевидным образом движется нелинейно. С каждым новым альбомом развитие происходит не по принципу «лучше-хуже» или там «круче-мягче» - сам охват становится шире. «Сны» в этом смысле производят впечатление совсем уж панорамного диска. Насколько важен для тебя момент систематизации приобретенных знаний?

- Этим альбомом мы посадили ДЕРЕВО (не путать с фантазийным наивным деревом с обложки «Звездопада»). И все отростки, веточки и цветы его - чистые, кристальные и солнечные экстремальные состояния сознания, которые необходимы человечеству. Иначе не было бы религиозных метаний, поисков новых галлюциногенов и ментальных практик. Того, чем занимаются во все времена художники-визионеры. Скорее даже, может быть, это и не дерево, а нечто вроде огромного сверкающего одуванчика.

- Как бы ты сам расценил эволюцию «ГО»? Если сравнить нынешнюю ситуацию с той, что была, например, десять лет назад, - теперь есть радиоэфиры, интервью, ответы на сайте, сносное распространение пластинок, концерты в нормальных клубах, а не в кинотеатрах и так далее. Информации о группе, вроде бы, предостаточно. Но при этом такое чувство, что, по сути, сейчас о ней известно меньше, чем в 1997 году. Чем больше информации, тем загадочнее, что ли, посыл группы.

- Я, наверное, как был, так и остался панком, анархистом и тому подобное (и мне по-прежнему близок этот мир), но стал ШИРЕ. Это задача такая - становиться шире, пока мы здесь, насколько можно. Для этого есть соответствующие практики и средства, а главное - внутренняя потребность. За последние лет десять я приобрел колоссальный опыт (в том числе и трансперсональный), который перевернул многие мои глупости и сделал меня таким, каков я есть. Скажем так: если раньше я был панком-анархистом местечково-политического характера (с экзистенциалистским уклоном), то теперь стал экоанархистом, или «духо»-анархистом, и меня занимают вселенские проблемы.

Что касается как бы загадочности или некой туманности, нас окружающей, то с некоторых пор я - осознанно или неосознанно - практикую то, что шаманы называют стиранием личной истории. Мне от этого и свободнее, и легче.

- Кто такие психонавты? Кому посвящается альбом, если уж поименно?

- Альбом посвящается Артуру Ли и Сиду Барретту, художникам, оказавшим на меня глобальное воздействие. В своем роде они мои учителя. Психонавтами же принято называть сталкеров сознания, расширяющих границы, территории внутреннего космоса. Это, понятное дело, Альберт Хоффманн, Тимоти Лири, Теренс Маккена, Шульгины и так далее.

- Знак вопроса в названии - насколько он принципиален? Его ведь поначалу, кажется, не было. То есть получается, что весь альбом - все-таки вопрос, а не ответ?

- В этом есть какой-то смутный смысл, оттенок. Так лучше. И некий вопрос каждому, и констатация некого факта, объяснение ему.

- Насколько человеку мешают его пристрастия? Скажем, тебе как собирателю и знатоку определенного сорта музыки не мешает ли опыт твоего собственного знания? Не хочется ли тебе сменить саму парадигму гитарной музыки и вообще родного тебе искусства?

- Мне просто нравится эта музыка, и мне свойственно изъясняться, самоосуществляться именно таким манером. Он, стиль, конечно, как-то плавно внутри себя изменяется в зависимости от жизненных перипетий, но без него я буду не я, а кто-то другой или что-то иное. Рома Жуков, например, или Ян Кертис. Если б, скажем, Ramones вдруг начали играть джаз с женским вокалом, были бы это Ramones? Мне кажется, сама по себе эта идея невозможная, да и ненужная. В мире и так много всякого, на любой вкус.