Укок. Битва Трех Царевен - Игорь Резун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это ритуал на запуск кошки. Квартиру надо очистить, пригласить кошку.
— Да раньше просто так за дверь бросали, кошку-то эту! — не выдержала дама. — Безо всяких хитростей.
— Раньше — да, — согласился Алексей. — Но раньше и квартиры не стоили триста тысяч рублей.
Дама возмущенно фыркнула. Тем временем Майя, заплетаясь на коврике в узел — теперь нужно голой подошвой потрепать себя по щеке, ласково и легко, как рукой, — бубнила:
Иди, тебя я посылаюК свободе, солнцу, счастью и звезде.Пусть путь тебе Луна укажетСветящейся дорожкой на воде.
Агния Андреевна с завистью посмотрела на ее ноги — словно резиновые, обтянутые тугой розовой кожей, с пальчиками, гнущимися, как точный механизм, — и истолковала бубнеж почти правильно: ее посылают. Вспыхнула, развернулась на каблуках, проскрипев по бетону, и пошла к двери, переваливаясь. У выхода она недовольно сказала:
— Только вы, молодые люди, на ночь тут не оставайтесь. Я — женщина приличная, мне этого не надо!
Чего «этого» ей не надо, она не уточнила и вышла, зло зыкнув стальной дверью. Лешка со смехом раскрыл пластиковое окно почти полностью, впуская августовский вечер в квартиру. Рассмеялся:
— Ты ее специально выгнала, да?
Развязавшаяся Майя — она все-таки смогла ущипнуть себя за правое ухо пальцами левой ступни! — хихикнула тоже:
— Она меня достала. И тебя, кажется, тоже. Вот я ей и подарила Луну.
— Зря ты это сделала, родная. Она ж спать не будет.
— А что будет делать?
— Выть на Луну, — задумчиво подсказал Алексей, — по полной программе.
Майя представила, как толстая тетка, стоя на четвереньках, тоненьким голосом подвывает на бледный сырный круг светила, и расхохоталась, подскакивая на коврике.
— Ай, не могу! Точно! Ничего. Сбросит пару килограммов. Симорон не догма, можно и попакостить ради благого дела!
С их двенадцатого этажа хорошо было видно Обь и мохнатые шапки островов у Речного вокзала. В сумерках белели бока теплоходов, перемигивались огоньки машин на мосту.
— Ты думаешь, у нас получится для нее ВКМ-квартира? — спросила Майя, вставая с коврика и подходя к Алексею. Под пятками шуршал грубый необработанный бетон — линолеум тут сняли.
Девушка прижалась к телу парня.
— Ну, попытаемся. Самым трудным будет убедить ее сделать овальную кровать.
— В центре?
— Конечно. Здесь идеальное место. Бурноточные линии обходят центр по касательной, спокойные тоже охватывают правый край. Луч космического проникновения падает, как я смотрю, отвесно — он вообще проходит через все здание. Ей повезло — соседние квартиры этого лишены. У нее будут прекрасные, цветные сны.
— Она даже летать будет.
— Ага. С парашютом и памперсами. Боюсь, это будет слишком новое ощущение для нее. А она хочет двуспальную кровать в этот угол. Глухой, понимаешь?
— И что? — спросила Майя, нежно поглаживая родинку у него на шее.
— Что? Ужасно, вот что! Смотри, областью живота она будет лежать на эгрегоре Белого Тигра… тут у них пересечение каркасных металлоконструкций. А головой — к Голубому Дракону, — Алексей постучал по стене. — Тут проходит канализация, я смотрел. Получается, что средние чакры ее будет распирать Желанием, а из головы Намерение будет вымывать вода, Голубой Дракон. Ты представляешь?
— Может, посиморонить ей на Намерение?
— Это вряд ли. Она, когда тебя в трусиках и лифчике увидела, чуть язык не проглотила. Она про Желание и Намерение все поняла наоборот!
Они стояли у окна, и их было хорошо видно на фоне освещенной изнутри квартиры. Впрочем, у окон на двенадцатом этаже можно было стоять хоть нагишом — такие детали с земли были неразличимы.
— Меня вот что беспокоит… — начал Алексей.
Он перегнулся через подоконник, а Майя инстинктивно схватила его за джинсы.
— Осторожно! Ты что там высматриваешь?
— Да какое-то идет оттуда… снизу. Нехорошее, — рассеянно пробормотал он. — Ладно. Замнем. Ну что, давай собираться? Чтобы не шокировать соседей?
— Давай.
Лифт покорно спустил их на первый этаж. Майя открыла дверь своей двухместки, сняла ее с сигнализации и уселась за руль. Ступни ощутили привычную ребристость педалей — она специально поставила такие с пупырышками — забросила назад, в крохотное пространство-бардачок, туфли. Алексей сел рядом, он почему-то заинтересованно рассматривал окна дома.
— Поедем? Мы что-то забыли, нет?
— Нет. Поехали. — Он откинулся на спинку сидения.
Автомобильчик, мигая поворотниками, отъехал со стоянки. А на девятом этаже колыхнулась занавеска. Их проводили взглядом.
Если бы Алексей в эту минуту поднял голову и посмотрел вверх, то наткнулся б на прямой и острый, словно разящий клинок, выстрел яростного, безжалостного Зла.
Это случилось в один из дней, когда все так же на втором этаже особняка пылал камин, диковинный и вроде как лишний в летний вечер, а Мирикла лежала на тахте в багровом шифоновом халате, смуглолицая, с распущенными черно-седыми волосами, вытянув к огню длинные, безупречно-оливковые ноги с браслетами, ловя пальцами пламенные тени. В волосах ее, глазами призрака, сверкали монисто — австро-венгерские монеты и двадцатицентовики начала века. Роскошное тело цыганки, с крепкими еще грудями и гибкими бедрами, почти полностью просматривалось под нежной тканью халата, но никого это здесь не смущало. Патрина, в простеньком цыганском платье, пристроилась с краю тахты, сложив на коленях толстую книгу в переплете телячьей кожи, с медной застежкой, больно бившей по икрам. Она, как обычно, читала сначала про короля Ладислава и его воевод, но потом смолкла, запнувшись, а Мирикла не приказала продолжить. И девочка, понимая, что старая цыганка погрузилась в область каких-то других мыслей, подставила черную голову под худую, в мельчайших неприметных морщинах руку с тяжелыми серебряными украшениями.
— Мири! — проговорила девочка. — А у тебя много таких книг?
— Много! — Мирикла погладила девочку по голове. — Очень много. Весь дом забит ими. И их не унесешь с собой, Патри. Увы. А нам, наверно, скоро придется уезжать.
— Куда?
— Не знаю. Надо думать.
Девочка подумала. Поковыряла ногтем коричневую телячью кожу фолианта. Спросила снова:
— А почему ты сама себе не родила дочку, Мири, а взяла меня?!
Цыганка помедлила. Подперла рукой острый, гордый подбородок, устремила черные глаза в огонь за бронзовой решеткой. Под высоким потолком метались тени.
— На меня наложено заклятье, — хрипло ответила она наконец. — Я не смогу никогда родить. А если рожу, то… то лучше мне не рожать. Мой муж, Георгий Антанадис, об этом знал.
— Кто на тебя наложил заклятье, Мири?!
— Это было давно. Мы еще жили в Греции. Антанадис был из рода жрецов храма Афины Паллады в Афинах… и то не смог ничего сделать. Он смирился. Потом… потом мы попали в Крым, затем — в ваш город. Как — это не интересно. Он торговал автомобилями.
— Автомобилями? Он же был цыган, да? Он любил лошадей, Мири?
— Он любил машины так же, как лошадей, — вздохнула Мирикла. — У него был большой гараж. И каждое утро он приходил и разговаривал с автомобилями. Гладил их. Сам мыл, не доверял никому. У него были помощники: говорили, мол, старик сумасшедший. А он все всегда продавал.
Теперь замолчала Патрина. Долго смотрела на пляшущие языки. А потом снова спросила, сдув со лба пушистый черный локон:
— Он… обманывал людей, да?
— Обманывал? Зачем?! Нет, Патри. У него каждый автомобиль находил своего хозяина — Любимого. Кто-то покупал немецкий лимузин, кто-то… кто-то скромную итальянскую машину или японскую. Но все знали: машины Антанадиса служат, как верные псы. Или верные кони. Никто их не уведет. Они были заговоренные. Никто и никогда не угнал машину, купленную у Антанадиса. За это его и убили. Но это не важно, Патри… Так вот, он как-то поехал в какой-то другой город. Я уже не помню какой. Поехал почти ночью, утром он должен был быть там. И вот едет и видит: на обочине машет рукой женщина. Георгий посадил бы ее в машину, но он очень торопился. Проехал километров пять, видит: стоит та же самая женщина в белом и снова машет рукой. Он испугался… Он сам говорил! Остановил машину, вышел. А лил дождь. Смотрит — нет никакой женщины. И перед машиной, у самых колес, лежишь ты, крохотная. Сверточек. Еще бы немного, и он раздавил бы тебя, как кузнечика, колесами своей машины. Ты лежишь и… — голос старой цыганки дрогнул, — тебя не трогает дождь. Мокро все вокруг, мокрая машина, промок Георгий, а с тебя капли скатываются. И ты молчишь. Антанадис понял: что-то не так. Он положил тебя в машину, а сам пошел искать по кустам. И там нашел человека.
— Это была моя… мать? — шепотом спросила девочка.