Укок. Битва Трех Царевен - Игорь Резун

— Замуж, что ль, собралась? Хар-роша…

— Я? Да нет… Просто…

— Ну, давай, давай, — не слушая ее, напутствовала Семеновна. — Беги к своему жениху, голенастая!

По дороге девушка соображала, как ей истолковывать комментарий дворничихи. На голове у нее все та же растрепанная прическа из каштановых волос, лицо не накрашено, губы чиркнула только гигиенической помадой, тюбик которой экономит с прошлого года. Что в ней хорошего? Только что здоровая и загорелая. Да и то, до коленок загар еще не добрался, ведь все лето — в балахонах.

Она шла по извилистому маршруту, привычному всем жителям Академгородка, а тем более — старожилам. Под ноги ложились то сыроватые полоски утоптанной земли — лесные тропинки с небольно впивающимися в пятку шишками-озорниками — то посыпанные мелким, щекотливым щебнем дорожки в деревянных барьерчиках, то когда-то уложенные здесь прямоугольные плитки. Такие плитки были в каждом дворе, и их бетонные пунктиры пронзали Академгородок насквозь. Пунктиры эти за полвека почти обросли ласковой, мокроватой по утрам травой и казались отороченными мехом. Солнышко капало с разноцветных фасадов четырехэтажных домов, раскрашенных во все оттенки желтого и красного первыми строителями этого района. Капало сливочно, ярко и не забывало погладить по щеке ветерком.

Но, проходя через двор, Людочка ощутила незнакомую прежде тревогу: ей первый раз показалось, что за ней следят. Не наблюдают, удивленно или возмущенно, — к этому она, в принципе, привыкла — а СЛЕДЯТ. Выслеживают. У детской стальной горки она обернулась. Никого. Двор тих, карапузы возятся в песочнице, на скамейке сидят мамы, по советской привычке выпростав вареные ступни поверх войлочных, «выходных» тапок. В теньке дремлет большая белая собака, лохматый кавказец…

Девушка пожала плечами и продолжила путь. В пакете покачивались искалеченные туфли. Интересно, во сколько выльется все это удовольствие? Людочка сроду не чинила обувь — бесполезно. Ну, Ирка, конечно, спонсировала ее пятисотенной купюрой, однако до зарплаты еще жить да жить. Да и дадут ли ее, с такими-то Людочкиными нынешними делами?

У хлебного, где постоянно стоял местный плешивый бомж, выдававший себя за немого, Людочке снова показалось, что — следят! По крайней мере, между острых ее лопаток будто наложили холодно жгущий горчичник. Теперь она оглянулась уже украдкой, вроде бы в витрину магазина… и к своему изумлению увидала все ту же белую собаку. Кавказская овчарка, подметая тротуар мохнатыми лапами, трусила за ней, часто высовывая розовый дрожащий язык.

От испуга, внезапно объявшего ее душу, девушка рванулась вправо — через кусты. Она вляпалась ногой во что-то липкое, очевидно, собачью какашку, но было не до сантиментов. Затем пошла, вытирая пятку о траву, через бурелом соседних кустов, расцарапав ногу о сучок. Только бы колечко, желтым ободком перехватывающее указательный палец на правой ноге, не потерять!

Так Людочка вышла к торцу жилого дома, где в подвале, в одной из каморок, размещался ремонт обуви. Там, среди кислого дыхания обувной кожи и неизбежных запахов пота, приносимых сюда людьми вместе с демисезонными сапогами, рабочими штиблетами, зимними ботиночками и особенно — летними туфлями и кроссовками, пропитанными этим потом насквозь, издавна сидел старый алтаец. Ирка называла его «чукчей». Но старик на самом деле приехал сюда из Горного Алтая, то ли к сыну, то ли к невестке. Однако родственники его куда-то сгинули, может, уехали искать лучшей доли, а старик умудрился квартиру пропить, и осталась у него только эта мастерская, в которой он жил и работал. Каждую неделю он покупал шкалик и, безобидный, забавный, шлялся по окрестностям, приговаривая какие-то свои, алтайские молитвы, бормоча: «Эх, сабсенька-девоска, буит свадипка, нафуяримся!» Но ни к кому не приставал, а только, когда на него накатывало, он вдруг начинал перед каждым третьим или пятым прохожим бить земные поклоны, показывая макушку то ли с выбритой тонзурой, то ли с банальным лишаем. Обычно эту часть головы он закрывал засаленной до однотонности киргизской тюбетейкой.

Девушка спустилась на три ступеньки вниз, к входу в этот подвал, досадуя, что, наверно, так до конца и не отчистила ногу — надо будет сейчас лопуха сорвать… И в этот момент из-за двери грузно, совсем как человек, на нее выскочила ТА САМАЯ СОБАКА. Белая кавказская овчарка с желтыми, волчьими глазами.

От ужаса Людочка вскрикнула и влипла в стену, как вырезанный из бумаги силуэт. Собак она боялась, а этой, с оскаленной от жары пастью, тем более. Но собака сноровисто перескочила через ступень рядом, стуча когтями по бетону, и удалилась прыжками. Хвост ее мел по земле.

Еще с минуту омертвевшая девчонка стояла, держась за стену, отходя от шока. Как собака попала в подвал?! А может, их там целая свора?! Цепляясь худой рукой за стены, Людочка вошла в царство сапожника.

Но собак не было. Только алтаец в своей засаленной тюбетейке сидел за барьерчиком, смолил короткую черную трубочку-рожок да стукал по очередной подметке.

— Вот, — Людочка брякнула на барьерчик части разобранной обуви. — Можно это… прибить?

— Мозна, все мозна! — забормотал алтаец, шепелявя и вынимая изо рта гвозди, но говорить от этого разборчивее не стал. — Эх, сабзенька-девоска, сватипка буит, да? Все зделаем, сабзенька, завсем зделаем…

— Какая свадебка? — машинально отреагировала девушка.

Внезапно у нее все поплыло перед глазами: ощутила дурноту. Будто находясь в кристальном кубе, Любочка вдруг увидела себя и алтайца сверху. Но только она почему-то лежала на каменной россыпи, лопатками упираясь в острые ребра плит, абсолютно голая, с неприлично разведенными ногами и мешком на голове, всем своим естеством раскрытая, беззащитная. А луч бил прямо в центр тела — луч Солнца. Но это было не столько раз грезившееся ей изнасилование: Людочка увидела, как напрягся, вздулся бугром ее живот, и все ее женское, вывороченное, готово выпустить в мир что-то…

Видение длилось секунды три, может — четыре. Но оно так сильно тряхануло ее и повело, что Люда вскрикнула и ухватилась за барьерчик. Тот поехал, рассыпая на цементный пол золотистые гвоздики сапожника и лоскутки дратвы.

— Ой, простите!

Девушка тут же присела на корточки и стала лихорадочно собирать рассыпанное добро. И тут она снова испытала ощущение СЛЕЖКИ, но едва успела подумать об этом, как чья-то рука, сухая и почти невесомая, подняла ее каштановую челку на лбу.

Людочка вскрикнула, сидя. В ту же секунду встретилась с желтыми глазами сапожника. Она сидела на полу, а он зачем-то склонился к ней и смотрел на нее из нижней части барьерчика. Странно смотрел. Может, это он и приподнял ей волосы на лбу?!

Девушке стало просто жутко. Она вскочила с пола, позабыв о рассыпанном. Путаясь в пакете, выхватила свой старушечий кошелек и спросила дрожащими губами:

— Когда готово будет? Сколько я… вам должна?

— Эх-хе, сабзенька-девоска! — проскрипел сапожник, чьи глаза снова стали мутными и сонными. — Послезавтра приходи, девоска. Все зделаем, зто рублей будет, девоска!

Из подвальчика Люда выскочила, как из сауны, нагретой до запредельной температуры. Вылетела пробкой. Организм требовал сброса чудовищного напряжения, которое она испытала там, в мастерской сапожника. Девушка пробежала по двору и увидела вытянувшийся из окна первого этажа, из чьей-то квартиры, черный шланг. Тот смирно лежал на газоне, поливая клумбу с пышными огоньками. В два прыжка Люда оказалась около шланга, схватила его, пальцами сдавила кончик, расплющивая черную резину, и тотчас в десятки раз сжатая струя воды кинжальным холодным острием ударила в землю. Зажмурившись, девушка направила эту струю на свои босые ноги. Было ощущение, что вода, проточная, почти ледяная, режет их на полоски, и фонтан брызг поднялся вверх, оросив и обрезанные шорты, и тельняшку, и разгоряченное лицо. Но стало легче. А в квартире с хлопком сорвался с крана второй конец шланга, и загрохотала вода. Люда, мокрая с ног до головы, еще держала в руках шланг, когда из окна высунулась сонная физиономия мужика, что-то дожевывающего, и изумленно уставилась на мокрую девчонку.

— Ты хто?! — от неожиданности тот даже икнул.

Людочка подняла свои глаза, жутко некрасивые, с прозрачным зрачком и маленьким хрусталиком — проколотой черной точкой. Посмотрела на мужика и выпалила неожиданно:

— Кто? Царевна Укок, понял?!

А потом бросилась наутек, едва сдерживая смех. Вслед ей донеслось:

— Дура сумасшедшая!

Примерно в это же время в центре города, под кирпичным особняком с вечно закрытой наглухо дверью, в зале с компьютерами и огромной картой на стене, произошло движение. Какой-то всплеск активности, для постороннего глаза незаметный. И лишь тот, кто мог одновременно наблюдать и за большой картой-монитором, и за людьми в зале, заметил бы, что на карте полыхнул один из белых огоньков и внезапно изменил цвет на изумрудно-зеленый. Да так, что изображение задрожало, переливаясь, а у компьютера на полукруглом столе сразу собралось несколько человек: парень с внешностью борца и очкарик-«ботаник» в сером костюмчике.