В чистом поле: очерки, рассказы, стихи - Н. Денисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С ума сойти!
Случалось, звонил я «шефу» по старой дружбе, приглашал на общие собрания писательской организации. Он отвечал: «Мне, знаешь, некогда… Занят… Ты там проголосуй, Николай Васильевич, от меня… Я ж тебе доверяю!»
Чудеса в решете! Столько неожиданной чести! И что только не делается с людьми, приобрети они хоть малую значимость. Не зря ж, наверно, оглядывая российскую действительность, Гоголь воскликнул однажды: «Скучно жить на этом свете, господа!»
Маяковский через много лет после сего восклицания затвердил по своему поводу: «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки».
Как-то сорвался Саша Кравцов со своим «доверием», выпрягся, как в селе у нас говорили. «Ты, – говорит он мне однажды, прекратил бы задевать евреев в своей газете, а то я перестану тебя поддерживать!» Ух ты! Похоже, собрался он «отметиться» теперь аж в «Золотой книге» страны Израиль, куда заносят имена друзей еврейского народа и других уважаемых людей?! Я ответил: «Ваше степенство, Саша! Мне только и дел, что беспокоиться об этом контингенте… Да и ты, вроде, русский мужик, должен болеть за наши русские беды. Столько их нынче! Присмотрись-ка… Поверь моему чутью стреляной собаки, не пропадут они, твои подопечные! Выживут твои «шкерданы»! Пойми…»
Не захотел. Сочинил еще книжку. Не простую. Модную «сексуальную тему» поднял, которой грешат ребята – из того продвинутого лагеря. Издал. В отличие от теплых полевых зарисовок, получилось беспомощно в литературном плане и грязно – в нравственном. Но свердловские его друганы отметили сию книжку – из своего общака! – почетной премией, замаскировав, закамуфлировав нейтральной формулировкой: «За успехи в руководстве литературным процессом».
На сей «обнаженке» и завершил А. Кравцов свой литературный путь. Заболел, умер. Оставил близким машину-«иномарку» и возведенный двухэтажный коттедж. Ну... хоть так.
Николай Шамсудинов, разочтясь с Шумским, как он говорил, «не по идеологическим, а по нравственным мотивам», в рамках Союза российских писателей учредил в Тюмени свою организацию, набирая в её ряды беспризорных тружеников пера. В культурно- общественном плане «российские» – как организация – как-то не прозвучали.
Мищенко, кто бы мог подумать, был обласкан Шумским. Сережа начал оформлять его на заслуженного работника культуры РФ, но один из наших правдолюбцев заметил Сереже: «У тебя что – совсем гуси улетели!? Прекрати!».
Начинал Мищенко как толковый документалист. Услышав об интересном человеке, мог сорваться с места, найти этого человека, жить с ним рядом, делить все «тяготы и лишения» кочевой жизни, потом выдать на-гора читабельный очерк. Издал ряд книжек таких очерков. Но так продолжалось до некоторых пор. Вдруг документалист «решил» писать романы, наполняя объемные книжные «кирпичи» отрывками из старых своих сочинений, выписками, цитатами из «умных» книг, диктофонными записями случайных разговоров, якобы ложащимися в «романное русло». Свежака не обрел, а хорошо наработанное подрастерял…
Ну, а Шумский, напуганный «путчем», старался не «дразнить гусей», растил ряды очлененных сторонников. Самому близкому из них, «искусственнику» Мише, как брату по разуму и литературным способностям, сделал положительный протокол приемного тюменского собрания, на котором прокатили Мишу на вороных. Правильно прокатили: с какого бы боку не брался «искусственник» за сочинительство, все равно получалось – «семь сорок». Почти усыновленный Шумским, «искусственник» ликовал от счастья быть принятым в СП и грозился «порвать пасть любому» за слово, брошенное поперек ветхозаветного шумского валенка.
Другого собутыльника, тянувшего условную лямку за бытовое воровство, Сережа внедрил в СП без крупных потрясений.
«Интересные» времена настали под сенью «деревяшки». С десяти членов СП при Лагунове организация выросла, считай, в три раза!
А мне в «Тюмени литературной», которая побывала под Союзом и под ТАЛом, то есть пользовалась их банковским счетом, пришлось открывать свой счет и на плаву держаться самостоятельно.
Доходов «ТЛ» давно не приносила. О зарплате мы и речи не вели. Дай Бог, наскрести на оплату типографских услуг. Но газета, хоть существенно и снизила свой тираж, позволяла иметь выход к читателям, поддерживать одаренных молодых, печатать материалы, которые – из-за остроты – отказывались публиковать другие издания в Тюмени, в Москве, Питере…
Особенно дорога нам с Григоровым, да и нашим читателям, была связь с дальним Русским Зарубежьем, также с его писателями, поэтами, публицистами. Многие из них впервые – за всю историю эмиграции! – были опубликованы у нас в «ТЛ», стали достоянием отечественного читателя. При поездках зарубежников в Россию, встречался я с ними в Москве, в Питере, в Тюмени, получал приглашения – погостить за океаном, в Южной Америке. Первая моя поездка в Венесуэлу произошла в мае 1991 года. Вчерашний краснофлотец я ринулся к соотечественникам – в самое «логово белогвардейцев». Нормально. Классовые и идеологические препоны – по боку. Нас соединила тепло и дружески единая любовь – к России. Удивительно: в первом же застолье – они, «белые», завели «красную» песню: «…Путь далек у нас с тобою, Веселей, солдат, гляди. Вьётся, вьётся знамя полковое, Командиры впереди... Солдаты – в путь!» Я отвечал: «...Мы сумрачным Доном ведем эскадроны, И нас вдохновляет Россия одна. Корнет Оболенский, раздайте патроны, Поручик Голицын, налейте вина!» – «Откуда знаешь нашу песню?» – «Знаю! На одной планете живем!» – «Так выпьем за Россию!»
Первый тост – да, за Россию! Обязательно – стоя.
Общения эти и поездки рождали новые строки, становились книгами.
Петр Тарасович Григоров, крестьянин из голышмановской деревни Евсино, дипломированный филолог, наизусть знавший все варианты перевода «Слова о полку Игореве», взял часть этих «зарубежных хлопот» на себя. Воспитанный дедом – царским Георгиевским кавалером, он горячо писал и своё – боевое, задиристое, русское. А жил скудно, перебиваясь дешевыми «суповыми наборами» или – при полном безденежье – сбором бутылочной тары, на которую отправлялся рано поутру, чтоб случайно не нарваться на знакомых. Стыдно ведь! А что делать? Порой я «заманивал» Григорова к себе домой, и Мария наливала ему горячего борща. Не отказывался, нахваливал хозяйку, хлебал, утирая обильные поты.
В конце 1999-го соратник мой Григоров умер, скоротечно истаяв от вспыхнувшего в нем туберкулеза, залеченного в советские времена.
Последнее, что стоит перед взором до сих пор: комната Григорова в панельном «пансионате», продавленный диван, с которого он, бодрясь, произнёс – «Ничего, пробьемся!». Шкаф с книгами. Стол. Старенькая печатная машинка на нем. На стене – большой красочный портрет государя Николая Александровича. Тут же Георгиевский крест деда, полученный им на войне с германцем, на Первой мировой.
Вот и всё.
«На газете», которую я стал делать и издавать в виде небольшого журнала – типа белогвардейского «Наша страна», приходящего к нам из русской колонии США, остался я один…
4
В морозную полночь, под южно-сибирское село Армизон, в джунглевую кипень сухостойного зимнего камыша пограничного с Курганской областью озера Черного, где когда-то в осенние деньки любили поохотиться на уток маршал Семен Михайлович Буденный и писатель Михаил Александрович Шолохов, сбегались волки. Особи из северных урманов, вагайских болот, приишимских нор, отрытых серыми под корнями древних, еще времен столыпинских реформ, берез. Волчата-перволетки не отставали, след в след стелились по застругам сугробов под доглядом строгих матерей-волчиц.
Повестка сбора была известна волкам заранее. И серые, помахивая заиндевелыми от мороза хвостами, без бюрократических думских поправок, приняли однозначное решение: не есть мясного! Причиной тому – положение с КРС и овцами в обнищавших за годы демократических реформ крестьянских хозяйствах, – как сообщил в общезвериную канцелярию, что под Ханты-Мансийском, скипер волчьей сходки, специально прибывший в Сибирь, седой и старый брянский волк.
Я помню еще сталинские времена! – пощелкивал зубами старо-породистый волчара. – Фермы кипели от курдючного и тонкорунного овечьего поголовья. В буранную ночь можно было зарезать пару жирных барашков и благополучно унести ноги. Буря снежная все следы покрывала… При Хрущеве и его робких последователях стало много голодней… А нынче – «полный альбац», как говорит радио «Эхо Москвы». Предлагаю перейти на вегетарианскую пищу. Ха! Седые волки говорят: Гитлер был тоже вегетарианцем, а какие кровавые дела творил! Но Гитлер нам, коллеги, не пример. Мы уж тут сами с усами…
