В чистом поле: очерки, рассказы, стихи - Н. Денисов

Верно. И все же – глас к москвичам! Своих задевать – страшно!?

Не все мы могли разглядеть, что задумали, готовили и уже внедряли в действительность московские и иные перестройщики эти яковлевы, коротичи, гроссманы и герберы всех мастей. А нацелены они были на главное – на захват власти, госимущества, финансов, средств массового зомбирования и дезинформации.

Раздувая кампанию лжи вокруг Сталина, при котором русское государство по могуществу стало второй Державой мира, демократы подкладывали нам, «неразумным», своих вождей, типа уничтоженных в 30-х годах «врагов народа». Вот он вождистский букет, о котором со слезами на глазах, с восторгом и с любовью писал литератор Гроссман: «Блестящий …бурный, великолепный…почти гениальный Троцкий… Наделенный проникновенным даром обобщателя и теоретика, обаятельный Бухарин… Наиболее близкий народному, крестьянскому и рабочему интересу, практик государственного дела волоокий Рыков… Способный к любому многосложному сражению в конвенте, изощренный в государственном руководстве, образованный и уверенный Каменев… Знаток международного рабочего движения полем ист-дуэлянт международного класса Зиновьев…»

Подобных этим «блестящим» и «волооким», с придуманными для доверчивого русского люда партийными и уголовными кликухами, погубившим в революционные и послереволюционные годы миллионы наших сограждан, и садили на наши головы новые революционеры. И многих, страшно многих – погрузили в очередной дурман, который в свое время, хоть и не сразу, но сумел разглядеть и победить «коварный» Сталин, к середине 30-х годов обретя силу, а затем и почти полную власть в созданном им государстве.

Победа эта связана с «репрессиями» 1937-1938 годов. Пострадало немало невинных, но немалым числом получила возмездие и – эта «ленинская гвардия». А поэт Станислав Куняев подчеркивает, что и сегодня: «Они (то есть «комиссары в пыльных шлемах» нашего времени – Н.Д.) ничего не забыли и ничему не научились, потеряв всякий разумный инстинкт самосохранения».

Весь 90-й год, штатно работая в аппарате писательской организации замом ответственного секретаря и литературным консультантом, делая номера «171», попутно отбиваясь от наскоков мародеров, держал я – в союзе с соратниками – наше правое дело. Меня, газету и тогда и в будущие годы открыто поддерживали писатели-москвичи Владимир Фомичев, Валентин Сорокин, Сергей Викулов, Анатолий Парпара, Станислав Золотцев, Владимир Топоров, питерцы – Николай Астафьев, Валентина Царева, Татьяна Баженова, Глеб Горбовский, Андрей Ребров, поэт и кубанский казак Виктор Жорник, Владимир Архипов и Петр Ткаченко из Краснодара, Лев Князев из Владивостока… Конечно, в Правлении Союза писателей России поддерживали, конечно, в журнале «Наш современник». Божеские в первое время цены на почтовую переписку позволяли держать связь с Русским Зарубежьем – в странах обеих Америк, Европы, Австралии.

Из тюменцев (и тогда и в будущие годы) в газете публиковались Николай Коняев, Борис Комаров, Юрий Надточий, Николай Смирнов, Виктор Корабейников, искусствовед Валерий Новиков, председатель общества Русской культуры Николай Фролов, его заместитель Станислав Ломакин, позднее – Сергей Камышников, Ольга Данилова, Сергей Ерёмин, еще ряд активистов, но на открытую поддержку, когда нужно было «лечь на амбразуру», отваживался только поэт Андрей Тарханов. Иные литературные земляки помалкивали в «тряпочку». И, честно говоря, в Тюмени «в разведку пойти» было не с кем.

Сделавшийся руководителем тюменского СП Сергей Борисович Шумский, азартно используя свалившуюся на него должность, куда-то ездил, надолго исчезал. Куда умчал, не сказавшись? – гадал я, приходя на работу в душный наш летний «офис» в Доме Советов с окончательно загубленным курильщиками фикусом в кадке-детищем уволившейся из писательской организации Зинаиды Беловой.

За полгода Сережа сумел командировать себя на литературные праздники – у Пушкина в Михайловском, на родине Тютчева и Фета, у Лермонтова в Тарханах, у Шукшина на Алтае, у Астафьева в Красноярской деревне Овсянке, где тот принимал поклонников, все больше прислоняясь к демократскому «крылу».

Что ж, приехавшему однажды в Тюмень «наловлю счастья и чинов» Шумскому, много лет бывшему на побегушках, выпал фарт! И он успевал им пользоваться в непредсказуемо полной мере. «Да уж!» – произнес бы Киса Воробьянинов из «12-ти стульев».

Воцарению Шумского на ответственном посту способствовала его номинальная верность с младых ногтей марксизму и ленинизму. (Куда закатал Энгельса?!) Два наших партийца – Лагунов и Шерман – на этом посту уже побывали. Других литпартийцев в областном центре не значилось. Да и прибывших на отчетно-выборное собрание северян, (как живописал мне тоболяк Юра Надточий) Сережа два дня перед форумом хорошо умащал кармацкого разлива настойками, в том же флаконе – игрой на баяне, особливо мотивом – «Не жалею, не зову, не плачу». Так что «черёмуховка» и Есенин способствовали тому, чтоб Сережа – при идейном своем совершенстве (в ВКП(б) он был принят семнадцатилетним, когда я учился еще в первом классе) – получил на два голоса больше, нежели другой кандидат в начальники.

Забавная подробность. Едва объявили результаты голосования, Сережа тотчас помчал в писательский офис (на пятом этаже Дома Советов), тотчас уселся на руководящее место. Новая секретарь-машинистка Таня Глебова, собравшись поздравить с избранием свежего руководителя, открыла дверь второй нашей комнаты и… расхохоталась. Шумский могутно сидел в наследственном кресле: крутая спина типа орудийной башни головного крейсера, но скромной длины ноги в обувке то ж несерьезного размера – не достигали пола…

Невольно вырвавшийся смех дорого обошелся Тане. Вскоре она лишилась места, на которое её устраивал Шерман. Умный предшественник Шумского нашел и умную помощницу. Таня окончила театральное училище, работала актрисой в театре, знала литературу, в отсутствии писателей могла принять посетителей, дать толковую консультацию. В отличие от строгой предшественницы «рукодельницы» Зинаиды Алексеевны Беловой, Таня курила, не отказывалась от рюмки, была компанейской девушкой. Впоследствии, попав в дурную компанию, была убита. Негодяи, уходя, подожгли однокомнатную квартирку Тани.

Негодяев – не нашли.

А как исчез с поста бухгалтера паренек Коля, который дивил нас несвойственными времени манерами и характером, вряд ли кто теперь расскажет. Коля соседствовал столом с Таней и писал ей любовные записки, стесняясь признаться в своих чувствах вслух. Еще Коля был исключительно пунктуален и аккуратен как бухгалтер, можно огласить забавные моменты его деятельности. Одна из них. Приехал как-то в Тюмень главный редактор журнала «Урал» Валентин Лукьянин. Зашел в Союз, чтоб поставить печать на командировочном удостоверении. «Не могу! – сказал Коля. – Почему? – подивился редактор. – Я писатель из Свердловска! – Вас нет в списках! – твердо ответил Коля. – Причем тут списки, я приехал сам по себе! – Все равно не могу без Шермана Евгения Григорьевича. – А где Евгений Григорьевич? – Евгений Григорьевич в отъезде, будет через неделю…»

С Сережей Шумским отношения мои складывались в 70-х – больше из дачного соседства в железнодорожном поселке Кар- мак. Сергей, как временный «соломенный вдовец», за 130 советских рублей купил там избу, где в избяном темном углу жил наследственный – от прежней хозяйки – белый мизгирь (паук). Ни на паука, ни на его паутинную сеть, ловившую мух и комаров, Сережа долгое время не покушался, хвастаясь «толковым» сожителем перед заезжими гостями.

Еще во внутренних покоях избушки Шумского голубел рукомойник со звонким соском, как у всякого почтенного, старой закалки, человека, томился чугунок горошницы на плите, пахло кулагой, квасом, суточными щами. Сережа любил и чаи. Пил их без сахара, зная секрет заварки, то есть – после второго «бурления» воды в чайнике.

Еще за приземистой печуркой в избе, низким, просевшим, как в военном блиндаже, потолком – серел топчан при двуспальном ложе, а торцом к простенку, с картинкой из журнала «Крокодил» при нем, значился стол с приделанной белой кривой ногой из ошкуренной осиновой жерди. Глядя на это произведение не затертой мысли, думалось, что проживет оно если уж не до самого светлого будущего, то до какой-нибудь «этакой» даты – несомненно!

В наследство от старой хозяйки избы Сереже достался пёсик по кличке Тобик. Был он в годах и вскоре помер. Возник лохматый Мурзик. Он больше торчал в нашем дворе. Мария подкармливала его вкусненьким. А Сережа обижался: переманили собаку! Мурзика убили путейские рабочие. Убили и бросили на платформу проходящего товарняка. Жаль, ласковый был песик. А много позднее в ограде Шумского появился Верный. Типа овчарки, но не овчарка. Здоровенный, злой, он мог сорваться с цепи, напасть на человека. Покусал Аню – кассира железнодорожного вокзала. Это было уже в демократические времена, когда даже у псов «крыши ехали». Шумский приговорил Верного к расстрелу. А поскольку Сережа ни в чьих вооруженных силах никогда не состоял, следовательно – не имел дела с оружием, нанял для исполнения местного «латышского стрелка». Тот и управился…