Великая Скифия - Виталий Полупуднев

– Ты не ошибся. Это вино со стола Палака. А на амфоре клеймо синопских мастеров.

– Слушаю и удивляюсь! Выходит, ты вхож в погреба самого царя?

– Не удивляйся. Ведь ты тоже допущен в конюшни Перисада. И ездишь на царских конях по пантикапейским площадям. Ты конюх и наездник боспорского царя. Почему мне не быть царским ключником и виночерпием?

– Верно, Бунак. Был я царским конюхом и готов поверить, что ты царский кравчий, но меня смутило несоответствие твоей одежды такой должности. Неужели слуги сколотского царя ходят в дырявых штанах, с ржавыми ножами?

– Хо-хо-хо! Ты совсем прост, Лайонак! Я хотел потолкаться в толпе и надел эти отрепья. В такой одежде я незаметен, никто не тычет в меня пальцами и не шарахается от меня. В Неаполе, как и в Пантикапее, нарядные и сытые не ходят рядом с голыми и голодными. Чтобы побыть среди народа, узнать его мысли, нужно быть таким же, как он.

– Ты совсем сбил меня с толку, Бунак… Уж не сделал ли тебя Палак князем?.. Должность главного кравчего у Перисада занимает знатный и богатый вельможа… Если и у Палака такой обычай, то…

– Пей и ешь! – прервал его со смехом Бунак.

Подкрепившись, оба почувствовали себя лучше. Мысли и речи потекли легче.

– Ты, Лайонак, обещал первый рассказать о себе. Что там, в Пантикапее? Хозяева по-прежнему опиваются и обжираются, а рабы умирают от голода и непосильной работы? О! Проклятый город слез и горя! Как я ненавижу его! Как я жажду разгрома эллинских колоний, сначала Херсонеса, потом Боспора!.. Все выжечь дотла! И мы сделаем это, разорим города и вырежем греческих богатеев!.. Прочь эллинскую заразу с наших берегов! Не было эллинов, скифы не знали рабства!.. И мы, сатавки, жили на своих землях, сеяли хлеб для своих нужд, управлялись советами старейшин и знали одного сколотского царя, которому платили дань… Теперь же боспорское царство Перисада – тюрьма…

Бунак пришел в необычайное возбуждение, вскочил с кошмы, стал размахивать руками. Боспорец слушал его не перебивая. Хлебнув из рога, подумал и, подождав, когда он успокоится, ответил:

– Мне по душе твои речи, Бунак. Кто сам носил цепи рабства, тот не может говорить о нем спокойно. Люди все родятся одинаковыми, я даже знаю рабов, которые намного достойнее своих хозяев, умнее их и лучше! Но об этом потом… Ты, конечно, слыхал об Аристонике, он стал во главе восставших рабов в Пергаме. Не слыхал? Ну хорошо, я после расскажу тебе о нем. А сейчас – о Пантикапее. Там все то же… Царь Перисад не имеет денег на оплату наемников, и они живут тем, что грабят народ. Царек дандариев Олтак вошел у царя Боспора в почет и сейчас имеет большую силу… Стража около Перисада из фракийцев и дандариев… Только аланы еще не побывали в Пантикапее. Те гордые, в наемники не идут. А сколоты-сатавки совсем разорились, хуже рабов стали… Да и городским рабам позавидовать нельзя. Жизнь их куда хуже собачьей, кормят их отбросами, бьют батогами, сажают в ямы, а за сопротивление глаза выжигают каленым железом и суставы выламывают… О Бунак! Если бы ты все это мог видеть!.. Кстати сказать, хлебная торговля падает, хозяйство боспорское рушится. Боспорское царство – это подгнившее дерево. Оно сразу рухнет, если…

Говоривший спохватился. Он заметил, что собеседник слушает его с напряженным вниманием вполне трезвого человека.

– Продолжай, – проговорил Бунак сквозь зубы. – Что «если»? Может быть, и я смогу достать мечом до печени Саклея?

– Пей! – в свою очередь предложил Лайонак. – Вино царское… А Саклей, враг твой, в почете у Перисада, ему служат не только люди, но, видимо, и демоны!.. Так ты, говоришь, вхож во дворец Палака?

– Я?.. Да, вхож.

– Это хорошо, хотя мне ясно, что ты не очень большая птица возле него. Если бы ты стал вельможей, ты не проклинал бы сейчас с таким жаром рабство и рабовладельцев. Меня радует это.

Дальше беседа потеряла свою связность. Хмель ударил в головы. Лайонак запел песню сатавков. Бунак подтягивал ему. Гость не рассчитал своих сил. Его сознание заволокло туманом, он с пьяным смешком и бормотанием свалился на кошму.

Бунак подбросил в очаг топлива. Задумчиво сидел, смотря в огонь и прихлебывая из ритона. Позвал Никию.

– Гость устал и пьян, – сказал он ей, – пусть он спит. Потом полечишь его, если потребуется. Завтра я зайду. А пока прощай.

Бунак поднялся и вышел из хижины. Никия стала убирать посуду. Лайонак громко храпел и продолжал бормотать во сне.

Глава третья.

Друзья детства

1

В направлении главной площади Неаполя валила шумная толпа людей. Мужчины были бедно одеты, но вооружены топорами и копьями. По их грозным взглядам, угрожающим выкрикам и размашистым жестам можно было судить, насколько они возбуждены и полны гнева. Женщины оглашали улицы истошными криками. Они рвали на себе волосы и, схватив из-под ног горсть сухой земли, сыпали ее себе на головы, выражая печаль.

Впереди несли четыре трупа. Их сопровождали степенные старцы. Над трупами склонились две хоругви из белой кожи с искусным, кудряво вышитым изображением хищной птицы, несущей в лапах меч. Это был тотемический герб многочисленного рода «ястреба», самого бедного рода из племени царских скифов.

Здесь же шагал новоприбывший родовой князь Фарзой с двумя неизменными спутниками и рабом.

Молодой князь неожиданно для себя попал в круговорот событий, оказался впереди буйной толпы городских поденщиков и, сам того не желая, возглавил их отчаянное сопротивление царским стражникам. За него распоряжался Марсак. Старик так сумел вдохновить бунтарей, что дружинники поспешно отступили к центру города, сопровождаемые градом камней и улюлюканьем простого народа.

Опьяненные победой «ястребы» окружили своего князя и провозгласили ему многократную славу по обычаю предков, причем так кричали, что согнали всех ворон с городской стены.

– Вот это князь! – говорили они друг другу в воинственном упоении. – Сразу, как приехал, за народ стал!.. С таким князем не пропадешь!

– Не побрезговал бедными сородичами!

– И не побоялся выступить против царских дружинников!

– Слава нашему князю! Настоящий «ястреб», хоть и похож немного на эллина!

– За город!.. Пошли на родовой майдан!

– Торопитесь, – предупреждали наиболее осторожные, – сейчас нагрянет сам Раданфир с дружинниками и перехватает нас! И князю не уйти!..

Не успев по-настоящему осмотреться в Неаполе, Фарзой принужден был бежать за город, в предместье, заселенное «ястребами».

Уже за городскими воротами князь с досадой обратился к дядьке:

– Мало того, что я узнал о своем полном разорении и почувствовал себя нищим, я оказался главарем бунтующих оборванцев и теперь стал врагом Палака!.. Не лучше ли было бы отстать от этой толпы и проехать к дворцу царя, явиться к Палаку с покорностью?

Дядька замахал руками.

– Что ты, что ты, мой князь!.. Твое достояние потеряно – это плохо. Но еще хуже будет, если ты потеряешь честь. Пусть обеднел твой род, но он твой – и ты должен печься о нем. Теперь те люди, которых ты назвал оборванцами, твое самое большое богатство. Среди них и с ними – ты родовой князь, и никто не посмеет оскорбить тебя. Без них – ты никто. Держись за свой род, Фарзой!.. «Ястребы» еще не потеряли боевого духа. С такими ребятами, – он кивнул головой на высокого парня с подбитым глазом, – ты скоро добудешь почет и славу и вернешь отцовское богатство. О, мы еще посадим «ястребов» на коней!

Фарзой пожал плечами. Он совсем не так представлял себе свое возвращение в Скифию. Происшедшее сбивало его с толку. Дикая драка на улице царского города, сопротивление толпы воинам самого Палака, поспешное бегство в предместье совместно с толпой буянов – все это было нелепо, странно… Правда, его захватывала неистовая, какая-то взбалмошная энергия толпы, увлекала сплоченность «ястребов», их безоговорочная готовность драться со всеми, кто посмел оскорбить честь рода или пролить его священную кровь. Но княжеское самолюбие несколько коробило то обстоятельство, что все эти люди – не конные пастухи, не воины, а ремесленники и просто наймиты, мало чем отличающиеся от рабов. Не будучи трусом, Фарзой все же подумывал и о том, что ему придется расхлебывать заварившуюся кашу и держать ответ перед царем.

Марсак гоготал, как гусь, довольный тем, что князь сразу оказался на вершине событий, подчинил себе родичей, признан ими и восславлен. Фарзой явился домой не как отреченный беглец из дальних стран, а как настоящий сколотский воевода, властный и бесстрашный. Попробуй такого не признать!

Дядька с особым чувством засунул руку за пазуху и погладил пучок ковыля, там спрятанный.

Предместье гудело, как потревоженный улей. Со всех сторон бежали мужи, подвязывая на ходу мечи. Безоружные выкручивали из возов оглобли, хватали вилы, топоры, камни, лежащие на дороге. Женщины и дети заваливали улицы чем попало, волокли телеги, чтобы преградить дорогу коннице.