Спасти Батыя! - Наталья Павлищева

Как-то случилось, что все либо на стороне Бату, а Гуюк не сомневался, что Сорхахтани на той стороне, либо, как Огуль-Гаймиш, заняты своими делами. Для жены важнее то, что она чуть не потеряла возможность называться Великой хатун. Верно сообразила, что, став женой Великого хана, Сорхахтани обязательно стала бы и Великой хатун, потому что старше по возрасту, потому что сильнее, потому что ее куда больше любят, чем Огуль-Гаймиш.

Хан поморщился, об этом догадалась, а сообразить, что она Великая хатун, только пока он Великий хан, и что, не стань его, она тоже все потеряет, не смогла. Глупая Огуль-Гаймиш, никчемная. Сидит в своих покоях, выезжая только на прогулки, охоту или к шаманам, слушается их во всем. Гуюку не удалось заинтересовать жену своей верой, она не слушала священников-несториан, хотя и других не допускала к себе тоже. Только шаманы, только древняя вера в Вечное Небо и в дух Потрясателя Вселенной. Гуюк знал только одного такого верующего – Бату. Тот тоже никому не мешал, ни жене, ни сыну Сартаку стать христианами, ни брату Берке быть мусульманином, но сам верил только в силу Вечного Неба.

Но сейчас это только добавляло Гуюку злости, ишь ты какой ревнитель древних традиций, даже пьет в торжественных случаях из деревянной чаши деда, словно одному ему завещал Потрясатель Вселенной монголов. А сам кто? Сын выкормыша, ведь ни для кого не секрет, что Чингисхан просто из жалости к Борте признал чужого сына Джучи своим. Разве чета был Джучи и за ним его сыновья Орду-Ичен, Бату, Берке и Шейбани другим сыновьям и внукам Великого Чингиса? Правильно сделал когда-то Потрясатель Вселенной, что отдал этому улусу земли, расположенные направо, в стороне вечерних стран, там им и место. Пусть Бату правит своим улусом, пусть мучается, пытаясь снова и снова поставить на колени проклятых урусов.

Гуюк хорошо помнил урусутские леса, где из-за каждого куста могла вылететь смертоносная стрела, где пахло деревом и влагой, где не было родного запаха полыни. Он помнил города вечерних стран, которые сами жители считали богатыми, а Гуюку они казались нищими и грязными. Он не был в походе деда, когда тот покорял Мавераннахр, не видел богатейших городов этого благословенного оазиса, но видел привезенные оттуда золотые и серебряные изделия, прекрасно знал о несметных богатствах, доставшихся тогда монголам.

Но ни урусутские леса, ни оазисы Мавераннахра сейчас не манили Гуюка, хану была нужна Монголия и нужно, чтобы все признали его власть. Когда он справится с Бату (а Гуюк в этом не сомневался), он направит свои стопы на завоевание остального мира, только не пойдет на вечерние страны, пусть их крепко держит Берке, который встанет вместо Бату, сам он завоюет южные страны и бросит под копыта монгольских коней те земли, на которые не дошел великий дед.

Если для этого придется утопить в крови еще половину мира, не беда. Гуюк знал, что люди помнят только большое, причем больше зло, чем добро. И зло должно быть огромным, если просто подраться с кем-то или убить одного, станут ругать, назовут убийцей. Но если утопишь в крови половину мира, уничтожишь целые народы, то будут восхищаться и говорить о тебе с благоговейным страхом. Именно поэтому он не боялся даже столкнуть монголов между собой, вернее, прекрасно понимал, что у Бату не монголы, в его туменах настоящих монголов мало, этот хан привлек кипчаков, их сделал основой своего войска. Именно потому Бату не боится, что тумены могут не пойти против войска Великого хана, для кипчаков все, кто пришли с востока Джунгарскими воротами, уже враги, неважно, что их ведет чингисид. И местные племена тоже скорее встанут на сторону Бату, хотя бы потому, что он, как и они, будет воевать с Востоком.

Мысли хана ушли далеко от глупой жены, судьба Огуль-Гаймиш волновала его мало, сейчас было важнее быстро разоружить тумены Сорхахтани, и как только сойдет снег и появится возможность двигаться, не проваливаясь по колено в грязь, он направится к Джунгарским воротам. Пора брать власть над Бату, пришло время столкнуться двоюродным братьям.

Гуюк действительно занялся разоружением войск своей непокорной тетки.

Хан проснулся среди ночи, едва ни закричав, приснилось, что тогда в далеких вечерних странах не он оскорблял Бату, а джихангир его. Не они с Бури обещали побить Бату поленом, а он кричал Гуюку:

– Ты хан?! Ты пес шелудивый, ублюдок, рожденный от старого меркита! Твое место на помойке, а не на ханском помосте!

Гуюк в ответ пытался что-то кричать, но не мог, пытался добежать до проклятого соперника, дотянуться до него, но, как всегда бывает во сне, ноги не слушались, а лицо ненавистного Бату увеличивалось до невозможных размеров, и он снова хохотал.

Все было просто, об этом никто не вспоминал, боясь мести Туракины, но давно ходили слухи, что когда Чингисхан убил ее первого мужа, меркитского хана, и отдал Туракину своему сыну Угедею, та была уже тяжела. Значит, Гуюк не сын Угедея, может, потому и недолюбливал Угедей именно этого сына? Многое болтали, но первой заступилась за невестку разумная Борте, жена Потрясателя Вселенной Борте, она-то хорошо знала, что такое ходить долгие годы под подозрением, ее тоже часто попрекали, что родила своего первенца Джучи не от Темуджина. Разве женщина виновата, если мужчина не может ее защитить?

У Гуюка с Бату было нечто общее, у одного отец Джучи хотя и признан своим Великим Чингисханом, но так и остался чужим, значит, и Бату не чингисид. А Гуюк сам мог быть не чингисидом, если его отец не Угедей. Как ни странно, но это их не сдружило, а, наоборот, сделало врагами. Взаимная нелюбовь привела к тому, что теперь они готовы идти друг на дружку войной, столкнув монголов между собой.

– Эх! – Не сдержавшись, хан запустил чем-то попавшим под руку. Поняв, что это, на мгновение ужаснулся, это был висевший над ложем «брат хозяина» – маленький войлочный идол, у которого следовало просить защиты и помощи, а не обижать. Мало того, кукла, видно, попала в непрогоревший очаг, потому что запахло паленой шерстью, войлок быстро схватился, и теперь заплясали веселые язычки пламени, распространяя вонь.

В юрту сунулся стоявший на страже у самого входа кебтеул, тревожно огляделся, потянул носом.

Гуюк махнул рукой:

– Иди, все в порядке.

– Что-то горит?

– Пусть горит.

Гуюк успокаивал себя: к чему ему, христианину, бояться кукольных идолов? Если бы он верил, как Бату или вон как Огуль-Гаймиш, тогда да, а так надо просить защиты у господа, помолиться, и все пройдет. Но успокоиться и смирить свою злость, как всегда советовал священник, никак не удавалось, наоборот, его все больше разбирал гнев.

Ему намекали, что ханом сделала мать, что это стараниями Туракины его вознесли на белой кошме? Что ж, он, как волк в стае, готов доказать свою силу, готов перегрызть горло любому, кто еще усомнится в его праве на белую кошму. Он поставит этих заносчивых ублюдков на место! Бату признает его Великим ханом или умрет. Он будет убивать каждого, кто хоть на мгновение усомнится в его происхождении и его праве так называться! Будет их казнить! Ломать позвоночники! Резать! Рвать собственными зубами! Жечь, пока не останутся только покорные!