Врата огня - Стивен Прессфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встав, Великий Царь двинулся мимо стоящих на страже Бессмертных, чтобы посмотреть на горящиё снаружи костры.
– Хочу взглянуть на перепутье, где мы сейчас встали лагерем, на это место, которое эллины называют Тремя Дорогами. Для нас оно ничто – просто грязь под ногами. И тем не менее разве этот жалкий пятачок не несет в себе смысла и даже очарования, если вспомнить рассказ пленника о том, как он ребенком расстался здесь с девушкой Диомахой, своей двоюродной сестрой, которую так любил?
Артемизия переглянулась с Мардонием.
– Великий Царь поддался чувствительности,– обратилась к Царю госпожа,– это лишено смысла.
В это мгновение занавес у входа в шатер распахнулся, и страж испросил позволения войти. Внесли грека, по-прежнему на носилках, с завязанными глазами. Впереди шагали двое Бессмертных, подчиненных Оронта, а сзади шел он сам.
– Дай нам посмотреть на лицо этого человека,– велел Великий Царь,– и пусть его глаза посмотрят в наши.
Оронт повиновался. Повязку сняли.
Пленник Ксеон несколько раз моргнул в свете ламп и впервые взглянул на Великого Царя. И таким поразительным было выражение на лице этого человека, что Оронт гневно прикрикнул на пленника и потребовал ответить, какая наглость обуяла его, что он позволяет себе столь дерзко взирать на Царственную Особу.
– Я и раньше смотрел на лицо Великого Царя,– ответил грек.
– Поверх битвы, как и все враги.
– Нет, военачальник. 3десь, в его шатре. В ночь пятого дня.
– Ты лжешь! – гневно вскричал Оронт. Потому что в предпоследний день сражения при Горячих Воротах в самом деле была допущена оплошность, на которую ссылался пленник: тогда в результате ночного рейда горстка спартанских воинов оказалась на расстоянии броска копья от Царственного Присутствия, пока сбежавшиеся на защиту Великого Царя Бессмертные и египетская пехота не отогнали их прочь.
– Я был здесь,– спокойно проговорил грек,– и мой череп был бы расколот пополам топором, что метнул в меня какой-то вельможа, если бы он не попал в стойку шатра и не застрял там.
При этих словах вся кровь отхлынула от лица Мардония. У западного входа в шатер, именно там, где прорвались спартанцы, до сих пор торчал топор, засевший так глубоко в кедровой древесине, что его было не вытащить, не расколов шест, и потому плотники оставили топор на месте. Они только отпилили топорище, а шест укрепили и обвязали веревкой.
Взгляд эллина уставился прямо на Мардония.
– Топор метнул этот господин. Его я тоже помню.
Лицо полководца на мгновение омертвело, выдав правдивость сказанных слов.
– Его меч,– продолжал грек,– перерубил запястье одного спартанского воина, замахнувшегося копьем, чтобы, метнуть его в Великого Царя.
Великий Царь спросил Мардония, действительно ли это правда. Полководец подтвердил, что в самом деле нанес такую рану нападавшему спартанцу, одному среди множества других.
– Тем воином,– сказал Ксеон,– был Александр, сын Олимпия, о котором я рассказывал.
– Тот мальчик, что отправился вслед спартанскому войску? Который переплыл залив перед Антирионом?
– Да, только уже взрослый,– подтвердил грек.– Воинами, что увели его из этого шатра, прикрывая своими щитами, были Полиник и мой хозяин Диэнек.
Все на какое-то время замолкли, усваивая услышанное. Потом Великий Царь проговорил:
– Они действительно были теми людьми, что проникли сюда, в этот шатер?
– Они и еще другие, Владыка. Как видел сам Великий Царь.
Полководец Мардоний не желал верить. Он впал в ярость. Он обвинил пленника во лжи, в том, что тот сочинил свою историю по обрывкам, которые он подслушал у обслуживавших его поваров и медиков. Пленник же почтительно, но страстно отверг обвинение.
Оронт, начальник стражи и подчиненный Мардония, объявил, что грек никак не мог узнать об этих событиях от поваров и медиков, согласно предположению полководца. Он, Оронт, лично следил за изоляцией пленника. Никому, даже людям из продовольственной службы и подчиненным Царского лекаря, не позволялось находиться наедине с этим человеком, пусть даже одно мгновение, без непосредственного надзора Бессмертных Великого Царя, а они, как всем известно, не имеют себе равных в скрупулезности и исполнительности.
– 3начит, он узнал эту историю по слухам в сражении,– настаивал Мардоний,– от спартанских бойцов, которые действительно прорвали охрану Великого Царя.
Все внимание теперь переметнулось на пленника Ксеона, которого совершенно не трогали все эти обвинения, что грозили ему смертью на месте: Он смотрел на Мардония ровным взором и обратился к нему без малейшего страха:
– Я мог бы узнать эти сведения, господин, именно так, как ты предполагаешь. Но как же я сумел опознать именно в тебе человека, метнувшего топор?
Великий Царь подошел к месту, где застрял топор, и кинжалом перерезал обмотанную веревку, чтобы рассмотреть оружие. На стали топора Великий Царь различил двухголового грифона – клеймо Эфеса. Этот корпус оружейников обладал привилегией снабжать клинками и копьями Мардония и его военачальников.
– А теперь скажи, что рука божества не имеет к этому отношения! – обратился Великий Царь к полководцу.
Великий Царь объявил, что Он и Его советники уже услышали много поучительного и неожиданного из рассказа пленника.
– А насколько больше мы еще можем узнать?
Радушным жестом Великий Царь велел придвинуть этого человека, Ксеона, поближе к Себе и позволить ему, все еще тяжело больному, прислониться к чему-нибудь.
– Пожалуйста, друг мой, продолжи свой рассказ. Рассказывай, как хочешь, в каком порядке велит тебе твой Бог.
Глава двадцатая
За последние девять лет я раз пятьдесят наблюдал, как войско строится на равнине под Афиной Медного Дома, готовясь к тому или иному походу. На этот раз войско, направляемое к Горячим Воротам, было самым незначительным из всех виденных мною. Не призыв двух третей, как перед Энофитой, когда около шести тысяч воинов, оруженосцев и вспомогательных войск заполнили равнину, не половинный призыв, четыре с половиной тысячи, как перед Ахиллеоном, даже не две моры, почти две с половиной тысячи, когда Леонид вел войско на Антирион, а мы с Александром, еще мальчишками, отправились вслед.
Триста.
Ничтожное число, гремящее на равнине, как горошины в горшке. В авангарде вдоль дороги стояли всего три дюжины вьючных животных. Было всего восемь крытых возов, а стадо жертвенных животных гнали лишь двое мальчишек-пастушков. Обоз уже отправился в шестидневный путь. Ожидалось, что по пути спартанцев будут снабжать провизией союзные города, поскольку гонцы из Спарты собирали людей для пополнения войска, чтобы довести его общую численность до четырех тысяч.
На прощальном жертвоприношении, выполненном Леонидом как верховным жрецом, царила торжественная тишина. Ему прислуживали Олимпий и Мегистий – фиванский прорицатель, пришедший с сыном в Лакедемон по своей воле, ибо он любил не один лишь свой родной город, но всю Элладу. Он желал внести безвозмездный вклад в общую победу своим искусством прорицания.
Все войско, все двенадцать подразделений, без оружия из-за карнейского запрета, но в своих алых плащах, вышли посмотреть, как Триста отправятся в поход. До окончания жертвоприношения каждый воин из Трехсот стоял с венком на голове, с ксифосом и щитом, в алом плаще на плечах, а оруженосец рядом держал копье. Как я уже сказал, был месяц карней – новый год по греческому календарю начинается в середине лета. Каждый мужчина должен был получить на год новый плащ вместо потертого старого, изношенного за четыре сезона. Но Леонид приказал для Трехсот отменить выдачу. Он сказал, что для города слишком расточительно снабжать новой одеждой людей, которые проносят ее лишь краткий срок.
Как и предсказывал Медон, Диэнек попал в число Трехсот. И сам Медон тоже. В свои пятьдесят шесть он оказался четвертым по возрасту – после самого Леонида, которому уже перевалило за шестьдесят, Олимпия и предсказателя Мегистия. Диэнека поставили во главе эномотии из лоха Геракла. Так же были избраны олимпийские победители – братья Алфей и Марон. Они должны были войти в эномотию, представлявшую мору Олеастера, из лоха Дикой Оливы, которая становилась справа от Всадников, в середине строя. Они сражались как диасы, это была пара из пентатиета и борца, которая возвышалась над полем битвы несокрушимой башней. Их включение в число Трехсот очень воодушевило всех. Попал в избранники и посол Аристодем. Но самым неожиданным и нелогичным было включение в войско Александра.