Открытие Норильска - Николай Николаевич Урванцев

древесных чурбанах. Одной из частых тем наших разговоров был вопрос о будущем Норильска. Все были уверены, что, конечно, его ожидает промышленное развитие. В этом нас убеждали и непосредственная близость крупного месторождения каменного угля хорошего качества к рудному месторождению, и его богатство, где, кроме меди и никеля, имеются благородные металлы. Кроме того, Северный морской путь в Сибирь уже стал широко использоваться для доставки грузов в устья Оби и Енисея. Морским и речным судам уголь совершенно необходим. Его можно доставлять по Пясине, судоходность которой, как и оз. Пясино и р. Норильской, установлена нашими работами прошлого года. А от нас до р. Норильской всего 12- 15 км. Прокладка узкоколейки тут не представит труда. Все наши споры сводились к тому, скоро ли это произойдет. Я был убежден, что это случится на наших глазах, думал дальше принимать участие в изучении и освоении Норильска и вообще всего Таймыра. Я говорил В. А. Корешкову: «Вот ты, Витя, сейчас сидишь в кресле из чурбана, а придет время - будешь сидеть в кожаном кресле и светить тебе будет не керосиновая лампа, а электрическая люстра». Все слушали, подшучивали, и кто верил, а кто и сомневался в моем предсказании, уж слишком оно не соответствовало тому, что нас сейчас окружает: маленький домик в снегах, и кругом безбрежная тундра.

Очень интересно рассказывал нам Феодор Александрович о быте и приисковых правах в период открытия в Северо-Енисейской тайге богатых золотоносных россыпей. Разработка их тогда разрешалась всем желающим «старательским способом», при котором отдельным артелям отводились те или иные участки россыпи с обязательством сдавать намытое золото в казну. Россыпь по руслу располагается неровно: есть участки с богатым содержанием, есть бедные и даже пустые. Предварительной разведки тогда, конечно, не было и все зависело от удачи, «фарта», как говорили. Не довольствуясь этим, предприимчивые, зараженные золотой лихорадкой люди вдвоем - втроем, а то и в одиночку, отправлялись с весны на все лето в глухую тайгу в поисках удачи найти новое место с богатой нетронутой россыпью. Иные при этом гибли, затерявшись в лесных дебрях, другие, не найдя ничего, пропадали от голода и лишений, и только редкие счастливцы, напав на богатую россыпь, самыми примитивными средствами - лопатой и лотком - намывали золота, сколь ко могли унести на себе. И вот бредет по звериной тропе оборванный и грязный, в лохмотьях, заросший, как медведь, такой удачливый, «фартовый» приискатель с тяжелой котомкой на горбу - «горбач» - так их в старину и звали по сибирским селам. Но не все доходили до жилья. Иных где-либо на перевале или у глухого распадка.подстерегала пуля охотника за «горбачами» (так звали тех, что занимался этим жестоким промыслом), Его пуля из граненой кремневой винтовки не знала промаха ни по белке, ни по медведю, ни по человеку. Кругом на сотни верст - безлюдная тайга, звери скоро растащат труп, не останется даже скелета, и никто не узнает о происшедшей здесь трагедии. Говорят, что с этого иногда и начиналось богатство иных потом именитых сибирских купцов. Наконец, добирается такой приискатель до Енисейска, сдает свое золото в казну, и начинается дикий разгул. Так продолжается до тех пор, пока вконец ошалевший, без копейки денег человек не просыпается где-либо под забором. Снова, оборванный и босой, он идет к какому-либо нанимателю подрядиться работать на приисках. Ему выдается аванс, кое-какая одежонка, и он опять отправляется по знакомому пути снова в Енисейскую тайгу, вспоминая, как сон, минувшее счастье. А весной, манимый призраком мелькнувшей удачи, берет расчет и вместе с такими же, как он, мечтателями снова уходит в глухую тайгу, в нехоженые места, быть может, чтобы совсем не вернуться.

В промежутках между разговорами иногда развлекались музыкой. К граммофону в Красноярске удалось накупить с рук довольно много пластинок самых разнообразных жанров. Были арии и романсы таких прославленных певцов, как Собинов, Шаляпин, Фигнер, Нежданова, Варя Панина и др. За ужином, а иногда вне его любимым блюдом стала строганина. Я привык и даже пристрастился к ней еще в прошлом году, во время съемочных маршрутов зимой по оз. Пясино и р. Норильской. Остальные сначала относились к этому блюду скептически, но потом, глядя на меня, к строганине пристрастились и остальные. Рыбы к нам привозили много. Полномерные чиры, нельмы, муксуны лежали у нас целым штабелем в сенях. Мы гостеприимно принимали всех, кто к нам заезжал. Угощали чаем, сушками, сухарями, наиболее уважаемым иногда подносили стаканчик, выручали, чем могли, поэтому в рыбе и оленьем мясе недостатка у экспедиции не было. Обычно вечером за ужином или после него кто-либо вспоминал: «А не построгать ли нам?» Остальные дружно поддерживали. Инициатор шел в сени, выбирал добротного чира, и вскоре на столе уже громоздилась горка тонкими лентами наструганной рыбы. Появлялась кучка сухарей, соль, для желающих перед, горчица, уксус. Впрочем, нужда в этих специях скоро отпала, и все стали есть без них, только макая полоски рыбы в соль. А я ел и без соли по местному обычаю. И вскоре от чира оставались только голова к хребтовая часть, которые потом шли в уху. Уха из чировых голов - деликатес. Строганина - замечательное средство от цинги. Это подметил еще Харитон Лаптев, наблюдая за образом жизни местного населения во время своих зимних разъездов по Таймыру для организации опорных баз своего отряда. Во время зимовки 1739 г. в Хатангском заливе он вменил в обязанность всем членам отряда непременно есть строганину, и в его отряде из 45 человек ни одного случая цинги не было.

Между тем в отряде В. Прончищева, где строганиной пренебрегали, во время зимовки 1736 г. в устье Оленека цингой болели и умирали многие. Болел цингой, а на следующий год умер и сам Прончищев.

Тихим и морозным простоял весь декабрь. Солнца, конечно, не было, но в полдень ясно брезжил рассвет. А ночами высоко стоящая в небе луна четко освещала кругом все предметы своим призрачным светом. От дома можно было ясно слышать и видеть, что делается на горе. Светились огоньки штольни и вышки, слышны постукивание молота по буру, стрекот мотора, можно разобрать каждое слово разговора. Богач сделал мегафон, и по нему можно было свободно переговариваться с работающими. Слышно, мотор дает перебои от большой нагрузки, кричишь «Роман, дай больше опережения, прибавь горючее!» Или сверху зовут: «Феодор Александрович, иди заряжать бурки!», и он, набив сумку патронами, шел в гору. Так и текла наша трудовая жизнь.

Однажды вечером перед Новым годом к